Брисингр - Паолини Кристофер - Страница 36

• Предыдущая
• 36/199
• Следующая

Ноги Эрагона мерно стучали по земле. Этот громкий топот, зарождаясь где-то в пятках, отдавался по ногам, переходил по бедрам в позвоночник и завершался у основания черепа. От собственного топота у Эрагона дробно стучали зубы и ломило в висках, и с каждой милей эта головная боль только усиливалась. Сперва этот монотонный топот раздражал его, а потом стал даже усыплять, приводя в состояние, близкое к трансу, когда он даже думать уже не мог и мог только бежать.

Когда башмаки Эрагона касались земли, он слышал хруст ломающихся стеблей травы, видел взлетающие с потрескавшейся почвы облачка пыли. Он догадывался, что прошло, наверное, не менее месяца с тех пор, как в этой части Алагейзии были дожди. Сухой воздух, казалось, высасывал влагу даже из его дыхания, и в горле постоянно першило. Сколько бы он ни пил, ему никак не удавалось восстановить потерю той жидкости, которую крали у него солнце и ветер.

Отсюда и эта головная боль.

Хелгринд остался далеко позади. Однако Эрагон продвигался значительно медленнее, чем надеялся. Сотни патрулей Гальбаторикса, в составе которых были и маги, кишели повсюду, и ему часто приходилось прятаться. У него не было ни малейших сомнений: ищут, безусловно, именно его. А прошлым вечером он даже заметил Торна, летевшего низко над западным краем неба. Он немедленно закрыл свои мысли, бросился в первую же канаву и пролежал там, наверное, с полчаса, пока Торн снова не скрылся за горизонтом.

Эрагон давно уже решил пользоваться по мере возможности именно проезжими дорогами и главными тропами. События последней недели привели его к почти полному физическому и душевному истощению. Он предпочитал дать своему телу отдых и возможность набраться сил, а не продираться по холмам напрямки сквозь заросли колючего кустарника или вброд через илистые речки. Время для отчаянного, яростного напряжения сил, конечно, снова придет, но сейчас это время еще не наступило.

В общем, пока Эрагон придерживался дорог; он даже бежать в полную силу не решался; вообще-то разумнее было бы и вовсе не бежать, а просто идти. Вокруг виднелись разнообразные деревушки и отдельные фермерские дома. Если бы кто-то из местных жителей увидел на дороге одинокого человека, который мчится так, словно за ним гонится стая волков, это, несомненно, вызвало бы ненужное любопытство и массу подозрений, а может быть, кто-то из перепуганных земледельцев взял бы да и сообщил имперским властям. А это было для Эрагона смертельно опасно, ибо самой большой его защитой в данный момент был плащ с капюшоном. Теперь он бежал только тогда, когда вокруг не было видно ни одного живого существа, если не считать змей, гревшихся на солнце.

Больше всего Эрагону хотелось поскорее вернуться к варденам, и его страшно раздражало, что он вынужден плестись по дорогам, как самый обыкновенный бродяга. И все же он не мог не оценить то, что наконец-то остался в одиночестве. Он не был наедине сам с собой, то есть по-настоящему один, с тех пор как нашел в Спайне яйцо Сапфиры. И его мысли постоянно путались с ее мыслями, или с мыслями Брома, или с мыслями Муртага, или еще кого-то из тех, кто в данный момент находился с ним рядом. Помимо чьего-то постоянного мысленного присутствия, которое иной раз казалось ему довольно утомительным, Эрагон много месяцев с тех пор, как покинул долину Паланкар, провел в тяжелейшей работе над собой, в бесконечных учениях, которые прерывались лишь для очередного путешествия или для участия в сражении. Никогда прежде ему не приходилось до такой степени сосредотачиваться и так долго соприкасаться с таким количеством чужого страха и чужой тревоги.

А потому Эрагон был даже рад своему одиночеству и тому покою, которое оно принесло с собой. Отсутствие голосов, включая и его собственный голос, действовало на него, как колыбельная; это молчание как бы вымывало из его души страх перед будущим. У него не возникало ни малейшего желания вести мысленные беседы с Сапфирой — хотя сейчас они были так далеко друг от друга, что им было бы весьма затруднительно это сделать; впрочем, иная, внутренняя связь с нею непременно сказала бы ему, если бы она, скажем, была ранена. Не хотелось ему связываться мысленно и с Арьей или Насуадой, не хотелось слушать их сердитые речи. Куда лучше, думал Эрагон, наслаждаться тишиной, слушая пение птичек и вздохи ветра в траве и густой листве деревьев.

Звон упряжи, топот конских копыт и голоса людей заставили Эрагона очнуться от мечтаний. Встревожившись, он остановился и огляделся, пытаясь определить, с какой стороны к нему приближаются эти люди. Из ближайшего оврага с криками вылетела и закружилась пара галок.

Единственным укрытием поблизости были кусты можжевельника. Эрагон бросился туда и нырнул под нависавшие над землей ветки как раз в тот момент, когда из оврага показались шестеро верховых, которые бодро проскакали по узкой глинистой дороге буквально в пяти шагах от Эрагона. Вообще-то Эрагон должен был бы почувствовать их приближение задолго до того, как они подобрались так близко к нему, но с тех пор, как на горизонте он увидел летящего Торна, он держал свои мысли закрытыми, пригасив заодно и активность всех своих органов чувств.

Солдаты придержали поводья, остановились посреди дороги и стали спорить.

— Говорю тебе, я кого-то видел! — кричал один из них, невысокий, краснолицый, со светлой, рыжеватой бородкой.

Сердце Эрагона бешено билось; он тщетно пытался заставить себя дышать медленно и ровно. Быстро коснувшись рукой лба, он убедился, что кусок ткани, которым он обвязал голову, по-прежнему прикрывает его стреловидные брови вразлет и заостренные, как у эльфа, уши. «Жаль, что на мне нет доспехов», — подумал он. Чтобы не привлекать ненужного внимания, он сделал себе некое подобие заплечного мешка из сухих веток и куска ткани, который выменял у бродячего торговца, и спрятал туда свои доспехи. И теперь не осмеливался вынуть их и надеть, опасаясь, что солдаты его услышат.

Тот солдат с рыжеватой бородкой слез со своего гнедого коня и прошелся по обочине дороги, внимательно осматривая заросли можжевельника. Как и все воины армии Гальбаторикса, он был в красной когте, на которой золотой нитью были вышиты извивающиеся языки пламени, поблескивавшие при каждом его движении. Доспехи у него были самые простые — конусообразный шлем, щит и кожаный жилет, — свидетельствующие о том, что он вряд ли выше чипом обычного пехотинца, который просто сел на лошадь. Вооружение его состояло из копья в правой руке и длинного меча, висевшего на бедре.

Когда этот воин, звеня шпорами, подошел к убежищу Эрагона почти вплотную, Эрагон шепотом стал произносить на древнем языке довольно сложное заклинание. Старинные слова лились ручейком, и вдруг — что сильно его встревожило — он запнулся, запутался, неверно произнеся трудное скопление гласных, и был вынужден начать все сначала.

Солдат сделал еще шаг по направлению к нему.

И еще один.

И как раз в тот момент, когда солдат остановился прямо напротив него, Эрагон завершил заклинание и почувствовал, как тают его силы, ибо начала действовать магия. Он, впрочем, опоздал буквально на мгновение и не успел исчезнуть раньше, чем рыжебородый солдат заметил его и воскликнул: «Ага!», раздвинув ветки и глядя, казалось, прямо ему в глаза.

Эрагон не пошевелился.

А солдат все вглядывался в него и ничего не видел. Затем, нахмурившись, он пробормотал:

— Что за чертовщина… — И потыкал в куст копьем, едва не попав Эрагону в лицо. Эрагон впился ногтями в ладони; напряженные мышцы дрожали, ноги сводило судорогой. — Нет, черт побери, никого! — воскликнул рыжебородый и отпустил колючие ветки, тут же хлестнувшие Эрагона по лицу.

— Что там такое? — крикнул второй патрульный.

— Да ничего, — ответил рыжебородый, снял шлем и вытер вспотевший лоб. — Глаза мои, видно, что-то дурят.

— И чего этому ублюдку Бретану от нас надо? И так мы в последние два дня почти не спали!

• Предыдущая
• 36/199
• Следующая