Книга и братство - Мердок Айрис - Страница 101

• Предыдущая
• 101/143
• Следующая

— Гулливер, не покидай меня. Ты единственный, кто дал мне почувствовать себя человеком. Мы любим друг друга, мы согласились с этим позапрошлой ночью. Давай поженимся, пожалуйста, давай поженимся.

— Нет. Я уезжаю.

— И куда думаешь ехать?

— Лидс, Шеффилд, Ньюкасл, еще не решил. Там все сидят без работы.

— Ты сумасшедший… я скажу Джерарду, чтобы он тебя остановил…

— Если скажешь, никогда не прощу тебя.

— Но ты дашь знать, где ты будешь?

— Напишу, возможно, но не сразу. А теперь, пожалуйста, не устраивай сцену.

Лили вскочила и закричала:

— Ты не напишешь, исчезнешь, женишься в Лидсе на какой-нибудь девчонке, найдешь работу на фабрике, и я никогда больше не увижу тебя!

Джин и Дункан, теперь возвратившиеся в Лондон, держались друг с другом, как казалось их обеспокоенным друзьям, более непринужденно, нежели ожидалось. Оба очень устали. Каждый нес свой тяжкий груз на плечах, и, вконец измученные, они были рады сбросить его. Они были едины в желании заботиться о себе и друг о друге. Тут помогал свойственный обоим непобедимый гедонизм, который связывал их и прежде. Вернувшись к Дункану, Джин вскоре вновь обнаружила в себе тягу к удовольствиям. Они подшучивали над этим. Оба изо всех сил старались придумывать всяческие утехи, удовольствия, наслаждения. Они чувствовали, что, преодолев невероятные трудности на пути к воссоединению, заслужили награду. Как только стало известно, что они в Лондоне, им со всех сторон посыпались приглашения.

Их объединило стремление к счастью. Другая статья — исцеление глубоких, кровоточащих ран. Вопрос «Могу ли я простить ее?» с неизбежностью вывел Дункана на понятие о прощении, столь темном и сложном, что он перестал сдаваться им. Было много других способов уладить ситуацию. Оба обратились за помощью к предыдущему случаю; в первый раз им удалось примириться, и разве это получилось у них не довольно легко? Казалось, что легко, но память об этом уже несколько стерлась. Поначалу казалось, что нужно просто трудитьсянад примирением: вести долгие разговоры о прошлом, говорить правду, выставлять каждый шрам, прослеживать каждое недоразумение. Но этот всеобъемлющий план взаимного откровения оказался трудновыполнимым и, как каждый из них втайне почувствовал, опасным. Впрочем, они много говорили о том, что произошло в Ирландии, хотя и очень осторожно. Та первая драма иногда казалась им более близкой, более реальной, более зримой, чем произошедшее позже, в котором до сих пор было много непонятного. На пример, Дункан рассказал Джин то, о чем никогда не рассказывал: как добрался до Уиклоу и сидел гам в пабе среди обреченных. Это воскрешение душевного состояния Дункана, похоже, имело значение для них обоих. Он никогда и, уж конечно, сейчас не рассказывал ей, как обнаружил волосы Краймонда на полу их спальни. Эта деталь, вызывавшая особое отвращение в Дункане, со временем стала воплощать для него всю мерзость разврата, и у него не было желания придавать ей большей силы и конкретности, отягощая ею сознание Джин. Ну и естественно, не говорил он об ударе Краймонда и его долгих пугающих последствиях, ущербе, нанесенном глазу, ущербе, нанесенном душе; этих ужасных вещей он мучительно стыдился. Больше того, хотя они говорили и вспоминали о многом, обсуждали много важного, никто из них почти не касался Краймонда. Это было как бы темное пятно в круге света, провал. Разговор постоянно вращался вокруг него, но на нем не останавливался. Да и так ли, в самом деле, было важно говорить о нем? Дункан хотел, чтобы его убедили, и Джин старательно убеждала его, что окончательно порвала с Краймондом. Но стало очевидно, что так прямо и просто этого сделать нельзя. Конечно, время покажет. Но сколько времени уйдет на это, может, вся их оставшаяся жизнь? Дункан наблюдал за ней, думал о ней и не мог не видеть, что она все еще влюблена в Краймонда. Такая страсть вдруг не проходит, она умирает, если только долго не получает пищи. Так уморим ее голодом. Но он понял, как трудно прямо спрашивать об этой тайне. Чтобы «рассказывать обо всем», нужно было долго и в подробностях воскрешать в памяти весь ее роман с Краймондом, включая и детали того, как именно они расстались, чтобы, к обоюдному удовлетворению, убедиться: с прошлым покончено. Этого не получалось. На лице Джин появлялось такое страдальческое выражение, когда он задавал определенные вопросы, что Дункану становилось слишком жалко ее и он замолкал. Ему хотелось точно знать, какие слова они говорили друг другу на пути к «обоюдному согласию»; но Джин отвечала что-то неопределенное, противоречила себе, уходила в сторону. Не мог он и добиться сколь-нибудь связного рассказа об автомобильной аварии, которая по размышлении казалась ему какой-то странной. Они кое-как касались то одной темы, то другой и откладывали их. Наверное, это был единственный способ идти дальше, и, наверное, поэтому они делали успехи. Успехи действительно были, но не благодаря разъяснениям и откровенности. В «ограничение и воздержание», которым Дункан собирался следовать, входила и физическая близость. В Боярсе он не представлял, как, когда и смогут ли они вообще восстановить интимные отношения. Иногда он спрашивал себя, возможно ли, чтобы она смогла перейти из постели Краймонда в его постель, и сможет ли он принять ее, от которой еще веяло Краймондом. Но более могущественная и более надличная сила, которой они оба молча и с готовностью покорились, способствовала тому, что в должное время они вновь оказались в одной постели. Это важное воссоединение было благословлено и ускорено взаимной тихой нежностью, взаимной жаждой ласк, что, наверное, в полной мере заменило демонстрацию ран и откровенные разговоры. Они не спрашивали: «Ты еще любишь меня?» Но любовь там была, настойчиво трудясь в страшном хаосе их, как порой казалось, разрушенного брака.

Главное, о чем Дункан не сказал Джин и о чем, как он чувствовал, она не догадывалась, это сила и ярость его ненависти к Краймонду. Об этом он не говорил никому. Конечно, само собой разумелось, что Дункан испытывает неприязнь к сопернику. Но по мере того как он и Джин постепенно «узнавали» друг друга заново, он чувствовал, что она, которой было с чем бороться в своем мрачном воображении, делает вид, что как для нее Краймонд отошел на задний план, так он отошел на задний план и для него тоже. Но это было не так. Конечно, Дункана продолжало интересовать, действительно ли Джин ушла от Краймонда по своему желанию и не бросится ли обратно к нему в один прекрасный день, стоит тому только свистнуть. С этими сомнениями и предположениями, от которых голова раскалывалась, ему приходилось жить. Его ненависть к Краймонду была чем-то особым, всепоглощающим, первобытным, ядовитым, глубинным, жившим внутри его, как матереющий зверь, что живет его жизнью, дышит его дыханием. Он постоянно прокручивал в памяти сцену своего поражения в башенной комнате и последнее постыдное столкновение в темноте у реки. Свое падение с лестницы, падение в реку, кошмарные картины своей трусливой слабости и глупого уродливого страдания. За все это Краймонд должен был заплатить. Конечно, ему хотелось вновь зажить вместе с Джин, и его слова «давай будем счастливы» шли от сердца. Иногда такое будущее представлялось реальным, и он радовался тому, с каким удовольствием она вместе с ним строит планы их развлечений и утех. Но вместе с тем предстояло и еще одно событие в будущем, которое он лелеял, как драгоценное драконье яйцо, мечту, переходившую в страшную цель, — момент, когда он пойдет к Краймонду и убьет его.

Между тем в обыденной жизни погоня за удовольствиями принимала форму планов. Дункан все еще ходил на службу и вскоре получил повышение, хотя предложенная должность была и не столь высокой, как та, от которой отказался Джерард, струсив, как поговаривали. Однако позднее Дункан решил пренебречь «теплым местечком», покинуть Уайтхолл и уехать с Джин жить во Францию, как она всегда хотела. Они согласились, а они часто для разнообразия обсуждали друзей, что Джерард поступил глупо, отказавшись от очень влиятельной должности, поскольку не смог расстаться с праздной жизнью, был ленив и всем недоволен. Они-то другое дело, они используют свою свободу, чтобы трудиться над своим счастьем. Они много времени проводили над изучением карт и предложений жилищных агентств. Обсуждали вариант с восстановлением и перестройкой какой-нибудь старой фермы с садом, бассейном и морем по соседству. А пока часто «выходили»: в театры, на вечеринки и в рестораны. Отлично ели и пили. Джин покупала драгоценности, платья. С Роуз и Джерардом виделись нечасто, однажды присутствовали на званом обеде в доме Джерарда, устроенном Пат и Гидеоном, где были Роуз с Дженкином и сослуживец Дункана с женой. Джерард заявил, что больше не устраивает приемы, раз Пат хозяйничает в доме. Приглашения были посланы также Гулливеру с Лили, но Лили отказалась, а Гулливер не ответил. Роуз позвала Джин и Дункана на ланч, но пришла только Джин и рассказывала об их недавней поездке в Париж на уик-энд. Конечно, старые друзья Дункана вели себя тактично и с умом, но не могли не казаться любопытными наблюдателями. За обедом Дженкин упомянул о Тамар, сказав, не углубляясь в детали, что та была больна, но теперь ей уже лучше. Услышав об этом, Дункан почувствовал себя неуютно. Разумеется, он не забыл о том эпизоде, но вспоминал как о том, что, как говорится, лучше забыть. И теперь постарался тут же выбросить из головы всякую мысль об этом. Джин он об этой истории не рассказывал. Отложил на потом, когда они заживут новой жизнью, во Франции, чтобы коснуться мимоходом, как эпизода совершенно незначительного, каким он и был по существу.

• Предыдущая
• 101/143
• Следующая