Детская книга - Байетт Антония С. - Страница 79

• Предыдущая
• 79/189
• Следующая

Напряженность между англичанами и французами росла. Французы печатали ядовитые карикатуры на Виндзорскую вдову, изображая ее выжившей из ума злобной паучихой или пучеглазой ведьмой. Поговаривали, что в итоге выйдет война между Францией и Великобританией. Кейн улыбнулся при виде материализованной ярости — вазы Галле, оправленной в серебро, украшенной пылающим лохматым ирисом-апплике и несущей на себе цитату из речи Золя о деле Дрейфуса: «Nous vaincrons. Dieu nous mene». [44]Подобную вазу преподнесли и великой Саре Бернар, тоже страстной дрейфусарке.

Джулиан договорился с отцом о встрече в павильоне Бинга и пришел пораньше, чтобы неспешно показать Тому все чудеса этого павильона. Английские эстеты были Джулиану подозрительны. Творчество Уайльда он знал слабо, но считал его глупым и убогим, а Обри Бердслей восхищал и пугал Джулиана видениями злокачественной затейливой порочности, которой тот с удовольствием любовался, но разделять ее не желал. В девятнадцать лет он не знал, кем собирается быть, и остро это сознавал. Но сурьма, благовония и зеленые хризантемы его не прельщали. Подобно кайзеру Вильгельму и Просперу Кейну, Джулиан тайно любил смесь пышности и суровости в хорошо сидящей военной форме. Но в армию он не собирался, это он точно знал. На Выставке он открыл европейское «я», которому как раз надо было осознать новую европейскую элегантность. Джулиан обнаружил, что бархатная куртка словно стала четче сидеть на плечах. Он подумал, что стоило бы купить новую обувь.

Зигфрид Бинг, уроженец Гамбурга, познакомил французских знатоков с японским искусством; он держал галерею на рю де Прованс, где выставлял очень современные картины — не только импрессионистов, но и символистов, и мечтателей. Его павильон представлял собой маленький, словно игрушечный, особняк. Позднее павильон целиком перенесли в Копенгаген. Еще один аспект Выставки, вызывающий в памяти сказки о летающих домах, о дворцах, перенесенных джинном за одну ночь на другой край света, за океаны и пустыни. Это ощущение еще усиливалось Дворцом зеркал, внутри которого простирались обманчиво бесконечные экзотические виды Ближнего Востока и сам зритель отражался под всеми возможными углами, снизу и сверху, приближаясь и удаляясь, вися в пустоте. А кроме этого, был еще Дворец-вверх-тормашками, в котором, словно в детской сказке, можно было ходить по потолку и смотреть вверх или вниз, на столы и стулья. На фасаде павильона красовались две смуглые стройные молодые женщины с тонкими пальчиками в черных перчатках, с тонкими талиями, с маленькими круглыми ягодицами, отчетливо видными под облегающей одеждой со шлейфами — не то завихряющимися юбками, не то павлиньими хвостами. Они стояли перед волшебным домиком в лесу. И зазывно оглядывались через плечо. Слова Тома совершенно застали Джулиана врасплох: Том пожалел, что этих девушек не видит его мать, они бы ей так понравились. У девушек с плеч свисали, словно крылья, прозрачные шали.

Внутри особняка шел ряд разнообразно меблированных комнат — все разные, одновременно богатые и простые, там сияло полированное дерево, пестро инкрустированное другими сортами дерева, ткани — смесь жесткой парчи и легких паутинных нитей, гобелены, полированная медь, стекло, тонкая керамика, блики позолоты сверкали в темных углах. Джулиан получал тайное удовольствие, представляя себе Тома на фоне этих малоправдоподобных декораций. Том словно забрел в это царство лимонной древесины и парчи с английской лужайки, бросив крикетную биту где-то по дороге. Еще он был похож на греческую статую юного атлета, который, впрочем, выглядел бы здесь уместно — обнаженный, но увенчанный резными листьями винограда.

Они вошли в, пожалуй, красивейшую комнату павильона — гардеробную работы Жоржа де Фёра, всю в лунных тонах, с мебелью пестрого венгерского ясеня, с серебристыми медными инкрустациями, увешанную мерцающими шелковыми драпировками в серых и голубых стилизованных цветах, меняющих очертания при свете, сотканных на утке из серебряных нитей. Стулья были обиты серо-голубой тканью, расшитой серебряными розами. Джулиан подумал: вот бы увидеть Тома в шелковом халате, в этой комнате… Он представил себе халат темно-синим, потом — темно-серебряным, потом совместил эти два цвета, а Том тем временем расхаживал по комнате, разглядывая ее с подлинным любопытством и повторяя, как жаль, что его мать ничего этого не увидит. «Это так помогло бы ей в работе», — сказал Том. Он запустил обе руки в волосы и взъерошил их, так что получились рожки. Юноши перешли в спальню, где стояла огромная кровать, застланная покрывалом всевозможных приглушенных оттенков. Джулиан попробовал представить себе Тома обнаженным, распростертым на этой кровати, в то время как Том стоял рядом в чуть неловкой позе и интересовался балдахином. В комнатку вошла толпа модно одетых дам и джентльменов и принялась ахать и охать от восторга, а также отпустила несколько громких замечаний насчет использования кровати. Том вдруг сказал, что устал, что его все это давит, что он хотел бы где-нибудь присесть.

Они уселись за столик в близлежащем кафе, ожидая Проспера Кейна. Заказали свежевыжатый лимонад, и Том снова взъерошил себе шевелюру. Джулиан не знал, о чем с ним говорить, а сам он молчал, так что Джулиан спросил:

— Тебе не показалось странным, что герр Зюскинд появился вот так, вдруг?

— Странным? По-моему, сюда весь мир съехался. Такая толкучка, что я дышать не могу. Но, правда, когда так много народу, мало шансов встретить определенного человека.

— Мне кажется, он сговорился с Чарльзом. По-моему, он знал, что мы тут. Может быть, у него с Чарльзом что-то есть.

— Что-то есть?

— Может быть, он в него влюблен. Мне показалось, что он волнуется.

— Никогда бы не подумал. Хотя странно. Я как-то наткнулся на них в Гайд-парке. Мы шли с папой. Они притворились, что не видят нас, и мы тоже притворились, что мы их не заметили. Папа сказал, что вежливость велит смотреть в другую сторону. Кажется, все очень смутились, хотя я не понял, почему.

— Ты когда-нибудь был влюблен? По-настоящему? — спросил Джулиан.

Том смотрел вниз, на стол. Джулиан тут же испугался, что зашел слишком далеко. На самом деле Том думал, что Джулиан чрезвычайно опытен в этих делах и будет смеяться, если Том скажет правду. Но он все равно сказал:

— Только в воображении.

— Загадочный ответ. Что ты имеешь в виду?

Том молчал. Потом ответил:

— Я и сам не знаю, почему так сказал.

— Ты имеешь в виду воображаемую любовь к настоящим людям, которых ты не любишь… во плоти, так сказать? Или любовь к воображаемым людям, которых ты совсем не знаешь?

Том поднял взгляд и покраснел. Джулиан смотрел на него с вопросительной, но дружелюбной ухмылкой.

— Скорее второе. Но оно смешивается с первым. Иногда я задумываюсь, каково это, ну, ты знаешь…

Говоря «каково это», он думал о рыцарях и дамах, которые едут верхом по лесу, покинув город и направляясь в неизвестную даль. Том еще с детства завел привычку воображать себя Гаретом из «Гарета и Линетты» Теннисона: Гарет по настоянию матери служил кухонным мальчишкой в замке короля Артура, скрыв свое имя, а потом отправился на первый подвиг с язвительной и сварливой молодой дамой, называвшей его смрадным грибом и говорившей, что от него разит кухней. Но постепенно дама узнает его силу и кротость, начинает жалеть о своей дерзости и, словно мать, сторожит сон юноши. Том понятия не имел, почему выбрал Гарета, а не более сложную и страстную натуру — Ланселота.

Джулиан сказал:

— Мне кажется, мы пытаемся понять, каково это, по книгам… или в школе, влюбляясь в красивых мальчиков…

Том дернулся, и Джулиан вспомнил, что, по его подозрениям, делали с Томом в Марло.

Они сидели, потягивая лимонад. Джулиан сказал:

— Тебе не кажется иногда, что это очень тяжело — когда у тебя все еще впереди: все люди, которые будут для тебя важны, все решения, которые когда-нибудь придется принять, все, чего ты должен добиться в жизни, все будущие неудачи, и все это пока нереально? Будущее окружает мою голову и жужжит, словно облако мошкары.

• Предыдущая
• 79/189
• Следующая