Детская книга - Байетт Антония С. - Страница 87
- Предыдущая
- 87/189
- Следующая
На полках стояли горшки. Элси ждала чего-то тайного, иного. Пара больших, пузатых горшков, но в основном — мелкие, светящиеся белым в полумраке: фарфор в белой глазури, неглазурованный бисквит. Когда Элси подошла поближе, чтобы разглядеть их, под ногами захрустели осколки, словно кто-то уронил или пошвырял горшки на пол, покрыв его целым ковром черепков.
Горшки были непристойными химерами — полусосуды, полулюди с чистыми и четкими очертаниями. Изогнутые в невероятной акробатике, изображающей проявления пола и совокупления во всевозможных видах. Хрупкие девушки держали точно и тонко выполненные образы собственных половых губ и проходов, подобные вазам. Лежали на спине, приподняв таз, чтобы открыться взорам. Сидели в немом отчаянии на краях возвышающихся кувшинов, сжав пальцами соски — словно защищаясь или бросая вызов — и завесив опущенные лица длинными волосами. Были тут и клинические, анатомические модели — неизменно элегантные, неизменно точные и скупые, — женских и мужских половых органов, как по отдельности, так и в процессе совокупления. И пары фигур, затейливые объятия во всех возможных и невозможных позах, нежных и чудовищных.
У некоторых девушек были длинные лица и сутулые плечи Имогены; другие девушки были пухлыми Помонами. Мужские фигуры — безлицыми фантазмами. Элси с хрустом двинулась вперед по останкам предыдущих версий, чтобы взглянуть поближе, и поняла, что извивающиеся руки и ноги, открытые рты и отчаянно сведенные пальцы изображают не один и тот же возраст, но уходят в глубь времен, в детство. Их было так много, что они напоминали коралловый риф, подводные каменные заросли, вздымающие ветви к небу. Элси было еще труднее глядеть на них из-за собственной телесной нужды, уже владевшего ею желания. Ее собственное тело откликнулось на это раскрытие, проникновение, на визуальную встряску от увиденного. Но глубже сексуального отклика, сильнее его был ужас. Даже не перед тем, что девочек принуждали к такому или, может быть, лишь воображали в таком виде. Но перед яростной энергией, произведшей такое огромное количество этих фигур под влиянием тяги, потребности, которую Элси даже не хотела воображать. Она попятилась. У нее хватило смекалки снять ненавистные туфли и завернуть их в фартук, чтобы потом полностью отчистить. Она знала: создатель этих работ не обрадуется даже намеку на то, что она их обнаружила.
Элси не знала, рассказала бы она Филипу или нет, если бы он был здесь. Она чувствовала сильную потребность не говорить никому, словно молчание могло сделать небывшими все эти полки, гладкие белые предметы, пыльный свет. Но оно имело обратный эффект. Ее начали преследовать призраки. Когда Помона вернулась из Паксти, Элси невольно в мыслях раздела ее, открыв сливочно-белое тело, раздвинула ей ноги… Так что, когда Помона в очередной раз погладила Элси по руке, Элси впервые рывком сбросила ее руку, резко сказала: «Нет!» — и отвернулась. Расстройство мелькнуло на лице Помоны, но тут же изгладилось.
На августовский банковский выходной приехал Герант — навестить мать и сестру. Бэзил Уэллвуд привез его в Кент в собственном новом «Даймлере». Бэзил по-отечески привязался к «юному Джерри», как Герант теперь себя называл, и Джерри отвечал ему тем же — задавал умные вопросы про рудники, облигации, рынки, в отличие от Чарльза, который этим никогда не интересовался. Герант стал клерком в отделе иностранной валюты банка «Вильдфогель и Квик». Он снимал жилье в Лэмбете и каждый день пересекал Лондонский мост в толпе спешащих, деловитых мужчин в черном, подобных армии муравьев или приливной волне на мрачной реке, протекающей под мостом. Для мальчишки-оборванца, росшего на нищем болоте в «стильных» лохмотьях, это была разительная перемена. Он гордо вышагивал в новых одеждах, символах полного превращения — как личинка, ставшая стрекозой. Гул, гуд, жар, запах человеческой давки страшно пугали Геранта, но он был полон решимости свыкнуться с этим и даже полюбить. С другими клерками он обходился дружелюбно, научился участвовать в выходках и вылазках, понял, где следует проявлять энтузиазм, а где — сдержаться. Он был хитер — скорее намеренно, чем инстинктивно. Почерк у него был четок и красив — видно, Герант частично унаследовал отцовский глазомер. Герант обнаружил в себе способности к точным вычислениям и получал от них невероятное удовольствие. В пыльном доме на унылом болоте эти качества были ни к чему.
Герант часто скучал до умопомрачения, но никогда не зевал. Ему предстояло многому научиться. Он смотрел по сторонам, чтобы научиться чему надо. У него будет загородный дом, слуги, шампанское и — это он видел уже более туманно — элегантная жена в модных туалетах. Сити и фондовая биржа представлялись ему двояко. Он полюбил однообразие и узость Сити, его чистое, ничем не замутненное стремление делать деньги. Он научился любить и бурый воздух, в котором плавала тонкая взвесь сажи и песка, — воздух густой, как осадок на пыльных окнах, респектабельная приглушенность цветов и защитная окраска, подобная тусклым перьям на грудке птички, спасающейся в кустах. И еще он начал смутно осознавать, что в центре всего — одновременно вещь и символический ключ ко всем вещам — золото, соверены и штабеля слитков, тихо лежащие в бронированных кладовых Старой дамы с Треднидл-стрит, в сейфах «Вильдфогеля и Квика». Ибо все чернильные цифры, которые писал Герант, выстраивая в изящные колонки, все телеграммы и банковские векселя были также символами вещей, радующих своей осязаемостью. Самых разных — велосипедных колес, динамо-машин, густого цемента, отрезов шелка, тюков шерсти, штабелей приглушенно-ярких ковров, жестянок с чаем, мешков кофейных бобов, траулеров, пароходов, пишущих машинок, вин и сахара, угля и соли, газа в баллонах, масла во флягах и бочонках, пряностей в запечатанных свинцовых шкатулках. Сити полнилось странно летучей пылью, которая дрейфовала по воздуху, поднималась и опадала. Пыль от пепла из тысяч дымовых труб в смеси с пылью от сахара и пряностей, с воображаемым блеском золотой пыли.
Когда-то все это хранилось в огромных сводчатых складах в районе доков, но, как объяснил Геранту Бэзил, сейчас все меняется. В век телеграмм и пароходов склады становятся огромными, гулкими саркофагами. Бэзил сказал, что лондонская Балтийская биржа получает по три телеграммы в минуту. Каждая телеграмма может отправить в путь корабль, доходящий из Америки всего за неделю, из Австралии и Азии — за четыре-пять недель. Купцы, привозившие разом огромные партии товаров, теперь вынуждены вести дела по-другому или вовсе удалиться от дел.
Герант увидел внутренним взором вращающийся глобус, а на нем — обширные красные заплаты земель Британской империи, движущиеся границы, иссеченные невидимыми путями телеграмм и видимыми бороздами на воде от огромных железных кораблей, упорно идущих вперед сквозь летящие обрывки штормовой пены и зеркальный штиль на морях.
В «Даймлере», ясным утром субботы накануне банковского выходного, Бэзил Уэллвуд говорил о золоте. Золото нужно было для ведения южноафриканской войны, против которой протестовал Хамфри, говоря, что она ведется в интересах лондонского рынка золота, золотого запаса, спекулянтов. Бэзил был слегка расстроен тем, что канцлер казначейства выбрал именно этот день, перед банковским выходным, чтобы объявить о военном займе, призванном пополнить отощавшие запасы золотых монет и слитков Английского банка. Вкладчики попадали в невыгодное положение. Поезда в этот день ходили реже из-за выходного, а время было жизненно важно. Это был нечестный поступок. Герант кивнул. Он упомянул о южноафриканских рудниках — Камп-Ринд, Крикл-Крик, — где венчурные корпорации хотели восполнить запасы золота, поступление которого иссякло с закрытием многих южноафриканских рудников из-за войны.
Герант ведал перепиской банка по этим вопросам. Его работа была гораздо интересней, чем могла бы быть, оттого что четыре клерка «Вильдфогеля и Квика» ушли на фронт с добровольческим полком, сформированным на средства, собранные в Сити. Разумеется, молодым людям, проникнутым столь похвальным духом патриотизма, обещали, что сохранят за ними рабочие места. Совсем недавно произошел неприятный случай: газета «Дейли мейл» обвинила другой немецкий банк в том, что он заставил двух подобных добровольцев — своих сотрудников — уволиться. В статье не говорилось, какой именно банк, но в Сити знали, что это — «Кан и Херцфельдер». Гневные обитатели «кафрского цирка» загнали в угол Морица Херцфельдера, толкали его, издевались над ним, сбили с ног, пинали по лицу и телу. Никого из нападавших не призвали к ответу. Фондовая биржа превратилась в место сборищ анархиствующей толпы, бурлящей дикими эмоциями. Джерри был на работе 18 мая, когда объявили об освобождении Мафекинга. Толпа маршировала, выла и пела, размахивала флагами, дудела в трубы, распевала гимны под аккомпанемент клаксонов карет. Джерри тоже маршировал и пел: «Правь, Британия», «Боже, храни королеву». Его сознание влилось в коллективное. Это ощущение было ново для него — он раньше не испытывал ничего подобного.
- Предыдущая
- 87/189
- Следующая
