Охота на ясновидца - Королев Анатолий Васильевич - Страница 96

• Предыдущая
• 96/136
• Следующая

— Где Верочка?

Показывает свекольным пальцем в сторону ванной комнаты, там слышен шум открытой воды.

— Ложись животом вниз и не дыши, падла!

Она починяется с торопливым страхом. Руки за спину! Бинтую скотчем запястья. Переворачиваю на спину. Ну и рожа! Начинаю лепить на плевательницу полоску липучки… Точно такая же злая физия с выщипанными бровками и поросячими ресницами была у нашей поварихи-раздатчицы в детдоме по кличке Любка Харчок. Она строго делила нас на плохих и хороших, на какашек и болячек. Я была — «какашкой», и иногда она, воспитывая, плевала мне в суп или на котлету. Демонстративно плевала и ставила на «люминиевый» поднос! Это у Любки называлось «проверкой на вшивость». Я отходила без подноса даже не пикнув, только закусив губу. Порой она так воспитывала какашку два-три дня, до голодного обморока… зато другие ребята наловчились — следить за плевком в супе и вылавливали его ложкой, — за борт! — и ели. Бедные дистрофики… Когда один раз Верочка попыталась ложкой выловить любкин плевок, я ее больно отколошматила.

Залепив рот сиделки, иду на шум воды… Несчастная Вера, маленькая и голенькая, вся в синяках от щипков мегеры, лежит спиной на махровом полотенце, которое подстелено под тело, а сверху на нее льет тоненькая перекрученная струйка. Рычаг подачи воды специально утоплен, чтобы струйка не прерывалась. Так она спит!

Глаза Верочки закрыты, но веки ее настолько тонки и прозрачны, что я вижу, как сквозь кожицу проступает — косточкой — темная родинка зрачка.

Проснись, Спящая Красавица, срок заклятия кончен!

Я выключаю воду. Снимаю чистое полотенце с вешалки и начинаю обтирать гусиную кожу, — через открытую дверь контролирую сиделку в постели. Дыши носом, гусыня!

Но Верочка спит. Ни мои поцелуи, ни мои ласковые слова в синюшное ушко не могут ее разбудить, но я хорошо помню, что в детском доме она всегда просыпалась, если на лицо садилась муха. Она уже тогда могла спать сутками, и я будила ее, выпуская на лоб муху с оторванными крылышками — Верочка просыпалась от чувства брезгливости, она была из чистюль. Как вовремя мой небесный отец подкинул жука! Сегодня я разбужу ее лапками носорога.

С перепугу жук напрудил в мои пальцы пахучей янтарной каплей, я пускаю его на прогулку, жесткие лапки судорожно цепляются за голубую кожу на лбу, там, где — все еще! сколько лет! — краснеет царапина от моей расчески.

От щекотки жука по тельцу Верочки проходит волнение, по лицу пробегает гримаска отвращения… и вдруг она широко и ясно открывает глаза и смотрит мне прямо в лицо осмысленным взглядом незнакомых глаз.

И голос у нее такой же ясный, глубокий, печальный и незнакомый, как ее глаза:

— Как ты выросла, Сима.

— Здравствуй, Верун, ты узнала меня? — мои глаза полны слез, я забыла свое ужасное имя.

— Нет. Ты совсем другая. Ты уже взрослая, красивая, а я — видишь, — никак не могу вырасти. Витаминов не хватает.

— Просто тебя надо лучше кормить. Шоколадом. Фруктами. Хлебом с маслом, — я досуха обтираю ее полотенцем. Беру массажную щетку с полочки.

— Тише, — пугается Верочка, оглядываясь на стенку, — дежурная услышит.

— Там никого нет, — я баюкаю голосом и расчесываю волосы, они так нежны, что паутинки набиваются в щетку.

— Да? — она продолжает пугливо и пристально смотреть в сторону противоположной стены, и я понимаю — бедняжка видит себя в нашем дортуаре и смотрит туда, где у входа стоит стол дежурной с горящей настольной лампочкой, выкрашенной синей краской.

— Там никого нет! — тормошу я подружку. — Очнись, мы с тобой плывем на большом белом корабле, в море!

— Нет, это ты на большом белом пароходе, в красивой рубашечке с погончиками на железных пуговках, а я никогда нигде не была, — отвечает печально сомнамбула.

Да, погончики моей рубашки на стальных заклепках… я обнимаю Веру и беру на руки. Она так легка, что я чуть не расплакалась. Еле-еле шагаю вперед.

— Верун, я заберу тебя с собой. Мы будем жить вместе, и ты вырастешь.

— Правда? — и она благодарно обнимает шею двумя веточками. — И я не буду больше тебя искать?

— Правда, — я выхожу из душа и опускаю ее в кресло-каталку. Что у тебя с ногами?

— Я не хочу никуда ходить.

Мегера слышит наш разговор и трусливо закрывает глаза.

Я собираю с дивана детскую одежду.

— А эту ты видишь? — я киваю в сторону сиделки.

— Дежурную? — она таращит пугливый взор. — Нет еще… Она ушла в туалет…

Я забираю трусики, маечку, ночную пижаму с брючками из дешевой фланели, сандалеты и, ущипнув до крови сиделку: вот тебе! — объясняю на ухо ситуацию:

— Слушай, гадина, в оба уха. Я забираю Веру к себе. Тут тебе не Россия — права детей защищает закон. Я знаю, ты сумеешь развязать руки. Пусть. Только не рыпайся и сиди тихо. Иначе я обращусь в полицию. Запомни, ты осталась одна! Понятно?

Сиделка кивает затравленными глазами.

— В какой каюте мадам Фелиц? — я не успеваю отлепить скотч.

— В каюте — С 041, — тихо ответила Верочка.

Ее глаза снова закрыты, но теперь во сне она улыбается.

Я выкатываю каталку и кручу в сторону лифта.

— А кровать ты заправила? — вздрагивает сомнамбула.

— Да.

— И подушку поставила треугольником?

— Конечно! И одеяло подоткнула по всей длине под матрас и разгладила ровно-ровно, без морщин.

С каталкой я еще раз вижу, что для калек тоже полный комфорт: плавные спуски, ровный подъем… с ума съехать!

Вкатив коляску в свою конуру, я укладываю Веру в постель.

— Верун, а кто этот клиент! — мне кажется она не спит.

Молчание.

— Почему он хочет моей смерти? А, Верун?

Молчание. И — еле слышное сквозь шум волн — легкое дыхание. Она продолжает улыбаться… Ладно, Верочка, спи сладко и спокойно. Я знаю, кто сейчас ответит на эти вопросы.

Проверяю оружие, иду к двери.

— Ты насовсем уходишь? — Верочка открыла грустные глазки.

— Нет. Я скоро вернусь.

— Поцелуй меня на прощание.

— Зачем так грустно? — я целую прохладную щечку.

— Мы увидимся только осенью…

— Не скули, Верун.

— …Это будет в Москве, под вечер. Когда пойдет дождь. Я буду ехать в трамвае по Беговой улице, и когда он остановится на перекрестке у светофора, я увижу тебя за рулем красивой машины. Наши глаза встретятся. Обещай, что ты помашешь мне рукой.

— Обещаю! Глупышка…

— И мы поженимся.

— Хорошо! Спи…

— И родишь мне ребеночка.

— Обещаю.

Она закрыла глаза и разжала слабое объятие. Я еще раз поцеловала щеку с одинокой слезой и — к выходу.

До сих пор не могу себе простить, что оставила ее тогда!

На часах полночь. Самое время заняться покойницей Фелицатой. Я знаю — она единственная успела меня рассмотреть и понять кто я, и, следовательно… в каюте ее нет.

«Тук-тук. Кто там? Ваша внучка, Красная Шапочка. Несет вам лепешку и горшочек масла, который вам посылает моя мать».

Нет ответа. Смылась, писюха! Я иду к ночному стюарду, корчу плаксивую рожу: «Стюард! Моя подруга, мадам Фелиц из каюты С 04Г пропала! Не берет трубку телефона, не отвечает на стук в дверь…»

Стюард для проформы заглядывает в карточки пассажиров:

— У мадам Фелиц неприятности. Она поранилась о стекло и сейчас находится в больничном боксе.

— Боже! Я обошла всех наших друзей — никого нет в каютах!

— Мадемуазель, — мнется стюард, — у нас проблемы. В кают-компании лопнула потолочная лампа. Ваши друзья поручили небольшие ожоги и ранения. Мы вызвали вертолет скорой помощи, который доставит всех в госпиталь на побережье. Вертолет уже вылетел.

Мне надо спешить — Фелицата вот-вот ускользнет с корабля.

— Какой ужас. Я могу их навестить?

— Только с разрешения дежурного врача, доктора Хеннинга.

Я узнаю телефон бокса, словно собралась позвонить, затем круто меняю решение: «Нет я зайду сама». Стюард объясняет как найти больничный бокс и, четко следуя его советам, я оказываюсь у матовой двери с красным крестом. Прохожу мимо и — к ближайшему настенному телефону. Набираю номер больничного бокса:

• Предыдущая
• 96/136
• Следующая