Беатриче и Вергилий - Мартел Янн - Страница 10

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая

Справа от прилавка начинался невероятный склад чучел, которому было отведено все пространство магазина. По всей длине стен большой комнаты с высоким потолком тянулись широкие открытые полки в три уровня, а середину помещения занимали стеллажи, битком набитые зверьми всевозможных размеров и видов: мохнатыми и пернатыми, пятнистыми и чешуйчатыми, хищниками и добычей. Казалось, животные замерли, опешив от появления Генри, но в любую секунду могут, точно обитатели Ноева ковчега, достигшего суши, броситься врассыпную, наполнив комнату адской какофонией рыка, визга, тявканья и воя.

Любопытно, что Эразма, единственного живого зверя, обилие диких сородичей ничуть не поразило. Может, сыграло роль отсутствие их природного запаха? Или их зловещая неподвижность? Как бы то ни было, но они впечатлили пса не больше, чем галерея унылых скульптур. Эразм вздохнул и с видом школьника, измученного художественным музеем, растянулся на полу, уложив морду на лапы.

Генри же, которого потряхивало от возбуждения, во все глаза разглядывал сей театр, полный историй. Вот троица тигров. Припавший к земле самец смотрит в упор, уши его прижаты, шерсть на загривке вздыбилась. Чуть за ним — оскалившаяся самка, лапа ее приподнята, хвост беспокойно вздернут. Детеныш чем-то отвлекся и смотрит в сторону, но и он настороженно выпустил когти. Наэлектризованное опасностью, семейство излучало ощутимое напряжение. Через мгновенье инстинкт юзобладает, ситуация достигнет апогея. Самец вступит в схватку… С кем? С незваным наглым соперником? Угрожающе рыча, они кинутся друг на друга, ибо никто не пожелает отступить. Самка мгновенно скроется в зарослях и наддаст, заставляя детеныша держаться рядом. Запыхавшийся тигренок изо всех сил постарается не отстать. Лишь сознание того, что звери эти безнадежно мертвы, загасило вспыхнувший в Генри страх. Сердце его колотилось.

Генри огляделся: уличный свет, пробивавшийся сквозь витрину и стеклянную дверную панель, и тусклые лампы под потолком не могли рассеять комнатный сумрак, в котором мнились скалы и ветвистые деревья. Из тени выглядывали землеройки, мыши, хомяки, морские свинки, крысы, домашняя кошка, ежик, американские кролики, две летучие мыши (одна в полете, другая вверх ногами свисала с полки), норка, ласка, заяц, утконос, игуана, киви, красная белка, серая лисица, барсук, броненосец, бобр, выдра, енот, скунс, лемур, кенгуру, коала, королевский пингвин, трубкозуб. В группе ползучих гадов выделялись ярко-зеленая змейка, кобра с раздутым капюшоном, вставшая на хвост, и удав, толстыми кольцами обвивший полку. Чуть дальше виднелись капибара, рысь, дикобраз, муфлон с невероятными рогами, волк, леопард, тапир, лев, непонятного вида газель, тюлень, гепард, бабуин и шимпанзе. На одной полке громоздились пять-шесть четвероногих скелетов среднего размера, с ними соседствовал насаженный на штырь череп под стеклянным колпаком. В глубине комнаты маячили антилопы гну и бей-за, страус, гризли, вставший на задние лапы, и детеныш гиппопотама, на котором умостился павлин во всей красе. Верхние полки были птичьим царством в брызгах цвета: колибри, попугаи, сойки и сороки, утки и фазаны, ястребы и совы, тукан, три небольших пингвина, канадская казарка, индюк и еще куча неведомых Генри пернатых, одни из которых сидели на жердочках, другие собирались взлететь, а третьи парили, подвешенные к потолку. Торцевую стену украшали звериные головы — львов, тигров, разных оленей, лося, верблюда, жирафа, индийского слона, — отчего комната выглядела тоннелем, заполненным животными и призраками.

Размещение зверей казалось беспорядочным, если не считать соседства коалы с кенгуру, ягуара с тапиром и еще нескольких подобных напрашивающихся пар и того, что летающие особи располагались над ходячими, мелкие над крупными, а гиганты сгрудились на задах комнаты. В остальном же был полный хаос. Но как ни странно, весь этот сумбур, пренебрегающий подразделением на классы и виды, производил сильнейшее впечатление союза, совместной культуры животного мира. Это была общность, многообразная, но единая, связанная неразрывными узами.

— У меня есть ваша книга, — сказал человек, появившись из боковой двери.

Стало быть, у него острый глаз, если он узнал автора, чья физиономия уже давно не мелькала на телевидении и в газетах.

— А у меня для вас открытка, — машинально ответил Генри, хотя не собирался ее вручать. — Подписать вам книгу?

— Если угодно.

— Рад познакомиться, — протянул руку Генри.

— Взаимно.

Рука Генри утонула в мягкой ладони. Состоялся обмен конвертом и книгой. Генри написал первое, что пришло в голову: «Генри, другу животных». Распечатав конверт, человек долго читал открытку. Генри обеспокоился, припоминая ее содержание. Заминка позволила лучше разглядеть нового знакомца: рослый, хорошо за шесть футов, крепкий, ширококостный, сухопарый; одежда болтается. Руки длинные, ладони крупные. Во избежание хлопот темные волосы навощены и зачесаны назад, лоб высокий; бледное, брыластое лицо плоско и длинноносо. На вид за шестьдесят. Серьезная мина: брови нахмурены, темные глаза уставились в открытку. По всему, не светский человек. Неловкое рукопожатие выдало непривычность для него этого жеста, и об автографе он не просил, Генри сам навязался.

Эразма человек заинтересовал, однако пес не выказал своего обычного чрезмерного дружелюбия. Чуть подавшись вперед, он осторожно обнюхал манжеты незнакомых брюк, но стоял враскоряку, готовый отпрыгнуть, если вдруг учует нечто опасное. Со стороны человека не последовало ни улыбки, ни слова, ни даже взгляда, каким обычно одаривают добродушную собаку, и Генри за поводок оттянул Эразма. Отчего-то он нервничал.

— Пес не мешает? — спросил Генри. — Можно привязать его на улице.

— Не надо, — ответил человек, не поднимая глаз от открытки.

— Там ничего особенного, черкнул наскоро — вдруг, думаю, вас не найду.

— Прекрасно.

Человек вложил открытку в книгу, которую Генри ему вернул. Он не взглянул на автограф и никак не прокомментировал содержание письмеца.

— Это ваш магазин? — спросил Генри.

— Да.

— Поразительно! Ничего подобного я не видел. Давно занимаетесь таксидермией?

— Шестьдесят пять лет, даже больше. Начал в шестнадцать и уже без перерыва.

Генри оторопел. Шестьдесят пять лет? Выходит, ему за восемьдесят. В жизни не дашь.

— Тигры впечатляют.

— Самку и детеныша перед своим закрытием отдала индийская фирма «Ван Инген и Ван Инген» [13]. Самец — моя работа. В зоопарке он умер от порока сердца.

Таксидермист говорил без запинки, четко и ясно. Пауз тоже не боялся. Я так не умею, подумал Генри. Вечно тараторю, путаюсь, не заканчиваю мысль.

— Все животные продаются? — спросил он.

— Почти все. Кроме музейных экспонатов, что сохнут после починки, и небольшого числа выставочных образцов. Не продаются окапи, утконос и трубкозуб. Остальных можно купить.

— Ничего, если я взгляну?

— Сделайте одолжение. Можно трогать. Все звери живые — остановилось время.

Потянув за собой Эразма, Генри начал обход магазина. Таксидермист остался на месте и молча наблюдал. За многими зверьми скрывались другие, часто, но не всегда, того же вида. Под брюхом гепарда расположилось семейство черепах. Рядом с муфлоном высилась груда оленьих рогов. Со страусом соседствовали рулоны шкур, бивни и рога. Рыбы на деревянных подставках — форель и окунь — покоились возле медвежьих лап. Чучела были отменной работы. Мех, чешуя, перья буквально искрились жизнью. Казалось, топни ногой, и все эти твари прыснут в стороны. Вопреки тесноте, все звери сохранили индивидуальность, за каждым читались его жизнь и ситуация, в которой он замер. Нет ли здесь оленя, что проклял Юлиана Странноприимца? — подумал Генри. Или медведей, умерщвленных ножом, быков, сраженных топором, бобра, пронзенного стрелой?

Генри вплотную подошел к слону. В ноздре гиганта сверкала капля, словно он только что смачно чихнул. Ужасно хотелось ее потрогать, но здравый смысл говорил, что пальцы ощутят лишь твердость синтетической смолы.

• Предыдущая
• 10/28
• Следующая