Музыка горячей воды - Буковски Чарльз - Страница 23

• Предыдущая
• 23/39
• Следующая

Вылетели через полтора часа. Самолет качало и кидало. Журнал «Ньюйоркер» не предлагали. Я попросил у стюардессы выпить. Она ответила, что нет льда. Летчик объявил, что в Чикаго садиться будем с задержкой. Им не дают разрешения на посадку. Честный малый. Мы долетели до Чикаго, аэропорт – вот он, а мы все кружим и кружим, и я сказал:

– Что ж, делать, похоже, нечего,- и заказал себе третий стакан.

Остальные тоже вошли во вкус. Особенно когда оба двигателя зачихали одновременно. Потом опять завелись, и кто-то засмеялся. Мы всё пили, пили и пили. Когда все нализались до помутнения огней, нам сказали, что заходим на посадку.

Опять О’Хэйр. Ледок треснул. Народ засуетился, стал задавать дурацкие вопросы и получать на них дурацкие ответы. Я увидел, что у моего рейса на табло нет времени вылета. Было 8.30 вечера. Я позвонил Энн. Она сказала, что будет звонить в Международный аэропорт Лос-Анджелеса и добиваться от них времени прилета. Спросила, как прошли чтения. Я ответил, что университетскую публику обвести вокруг пальца сложно. Поэтому я обвел лишь примерно половину.

– Отлично,- сказала она.

– Не верь тем, кто в трениках,- сказал я.

15 минут я стоял и рассматривал ноги какой-то японки. Потом отыскал бар. Там сидел черный мужик, выряженный в красную кожу с меховым воротником. Его доставали – посмеивались, как будто по стойке ползал таракан. Очень аккуратно посмеивались. Практика многих веков. Черный пытался не обращать внимания, но спину держал очень напряженно.

Когда я опять вышел проверить табло, треть аэропорта уже нализалась. Прически ерошились. Один парень шел спиной вперед – очень пьяный, очень старался рухнуть затылком об пол и раскроить себе череп. Мы все курили и ждали – смотрели, надеялись, что он сейчас свалится и хорошенько треснется головой. Интересно, кто из нас успеет к его бумажнику. Я поглядел, как он свалился, и тут же раздевать его кинулась целая орда. Все равно от меня слишком далеко. Я вернулся в бар. Черный уже ушел. Слева от меня спорили два парня. Один повернулся ко мне:

– Вот вы что о войне думаете?

– Война – дело хорошее,- ответил я.

– Ах вот как? Вот как?

– Вот так. Садишься в такси – уже война. Покупаешь хлеба – война. Снимаешь себе поблядушку – и это война. А мне иногда нужны такси, хлеб и бляди.

– Глядите, парни,- сказал какой-то мужик,- вот человеку война нравится.

От другого конца стойки пришел еще один. Наряд – как у прочих.

– Это ты войну любишь?

– Это нормально; война – естественное продолжение нашего общества.

– Ты сколько лет воевал?

– Нисколько.

– А у меня лучший друг подорвался на мине. БАМ! И нет его.

– Да ради бога, на его месте мог быть и ты.

– Шуточки мне шутить?

– Я напился. Огоньку не найдется?

Он поднес зажигалку к моей сигарете с явным омерзением. После чего ушел в свой угол бара.

Рейс в 7.15 вылетел в 11.15. Мы неслись по воздуху. Поэтическая суета утихала. В пятницу рвану в Санта-Аниту и сращу себе сотню, опять засяду за роман. В воскресенье оркестр Нью-Йоркской филармонии играет Айвза*. Шанс есть. Я заказал себе еще выпить.

* Чарльз Эдвард Айвз (1874-1954) – американский композитор-модернист.

Свет погас. Спать никто не мог, но все делали вид. Я не стал, вот еще. Сидел у окна и пялился на крыло и огоньки под ним. Внизу все так славно упорядочено по прямым. Муравейники.

Мы приплыли в Международный Лос-Анджелеса. Энн, я тебя люблю. Надеюсь, машина заведется. Надеюсь, не забилась раковина. Хорошо, что я не выеб поклонницу. Хорошо, что у меня не очень получается ложиться в постель с незнакомыми женщинами. Хорошо, что я идиот. Хорошо, что ничего не знаю. Хорошо, что меня не убили. Когда я гляжу на свои руки и вижу, что они по-прежнему пристегнуты к запястьям, я думаю про себя: мне повезло.

Я вылез из самолета, таща в охапке отцовское пальто и кипу стихов. Подошла Энн. Я увидел ее лицо и подумал: блядь, я ее люблю. Что мне делать? Лучше всего вышло не показывать виду, и мы направились к автостоянке. Никогда не следует показывать, что тебе не безразлично, а то они тебя прикончат. Я нагнулся, чмокнул ее в щеку.

– Чертовски мило, что приехала.

– На здоровье,- ответила она.

Мы выехали из аэропорта. Я отыграл свою байду. Поэтическая суета. Я никогда не напрашивался. Им нужна такая блядь – вот и получают.

– Детка,- сказал я,- как же мне тебя не хватало.

– Я есть хочу,- сказала Энн.

Мы зарулили к чиканосам на углу Альварадо и Сансета. Взяли буррито с зеленым чили. Все кончилось. У меня по-прежнему есть женщина, и она мне совсем не безразлична. Такое волшебство нельзя принимать как должное. Пока мы ехали домой, я смотрел на ее волосы, на ее лицо. Косился украдкой, когда чувствовал, что она не смотрит.

– Как вечер прошел? – спросила она.

– Вечер прошел сносно,- ответил я.

Мы поехали на север по Альварадо. Свернули на бульвар Глендейл. Все было хорошо. Никогда не смирюсь, что настанет день и все съежится до нуля – любовь, стихи, гладиолусы. И в конце нас просто набьют грязью, как дешевые тако.

Энн заехала к нам на дорожку. Мы вышли, поднялись на крыльцо, открыли дверь, и тут вокруг нас запрыгал пес. Встала луна, дом пропах хлопьями пыли и розами, пес на меня наскакивал. Я потрепал его за уши, двинул кулаком в живот, он на меня вытаращился и ухмыльнулся.

Луи сидел в «Красном павлине» с бодуна. Бармен сказал, когда принес ему выпить:

– Я в этом городке только одного такого психа видал, как ты.

– Н-да? – ответил Луи.- Вот мило. Офигеть, как мило.

– И она сейчас тут,- не унимался бармен.

– Н-да? – ответил Луи.

– Вон, в синем платье сидит, фигурка – закачаешься. А к ней никто и близко не подойдет, потому что она псих.

– Н-да? – ответил Луи.

Потом взял стакан, подошел и уселся на табурет рядом с девушкой.

– Привет,- сказал Луи.

– Привет,- ответила она.

Они посидели немного, больше ничего друг другу не говоря.

Майра (так ее звали) вдруг пошарила за стойкой и извлекла полную бутылку с коктейлем. Подняла ее над головой, будто собралась швырнуть в зеркало над баром. Лу перехватил ее руку и сказал:

– Нет-нет-нет-нет, дорогая моя! – После чего бармен предложил Майре отправляться восвояси, и когда она ушла, Луи ушел с ней.

Они с Майрой взяли три квинты дешевого виски и сели в автобус до обиталища Луи – к жилому дому «Герб Делси». Майра сняла одну туфлю (на каблуке) и попробовала убить ею водителя. Одной рукой Луи усмирял Майру, а другой удерживал три бутылки. Они сошли с автобуса и направились к дому Луи.

Зашли в лифт, и Майра принялась нажимать кнопки. Лифт ездил вверх, вниз, опять вверх, останавливался, а Майра все спрашивала:

– Ты где живешь? А Луи повторял:

– Четвертый этаж, квартира номер четыре. Майра жала на кнопки, лифт ездил вверх и вниз.

– Послушай,- в конце концов сказала она.- Мы тут уже сто лет катаемся. Прости, но мне поссать нужно.

– Ладно,- согласился Луи,- давай условимся. Ты мне дашь кнопки понажимать, а я тебе дам поссать.

– Договорились,- ответила она, спустила трусики, присела и сделала свое дело. Глядя, как по полу течет струйка, Луи надавил на «4». Приехали. Майра к этому времени уже встала, подтянула трусы и приготовилась выходить.

Они зашли к Луи и стали открывать бутылки. У Майры это получалось лучше всего. Они с Луи уселись друг напротив дружки, футах в 10-12. Луи сидел в кресле у окна, Майра – на диване. У Майры была бутылка, у Луи – бутылка, и они приступили.

Прошло пятнадцать или 20 минут, и тут Майра заметила на полу у дивана пустые бутылки. И началось: возьмет одну, пришурится – и фигак Луи в голову. Промазала всеми до единой. Некоторые вылетали в открытое окно у Луи за спиной, некоторые разбивались о стену, некоторые отскакивали от стены и чудом не разбивались. Эти Майра подбирала и опять пуляла в Луи. Вскоре бутылки у Майры кончились.

• Предыдущая
• 23/39
• Следующая