Музыка горячей воды - Буковски Чарльз - Страница 31

• Предыдущая
• 31/39
• Следующая

– Я Полу сказал, что тебя, вероятно, заинтересовал кто-то другой.

– Откуда ты знал?

– Уж знал.

– Гарри?

– Да, пупсик?

– Пошел ты на хуй… Нэнси бросила трубку.

Ну вот, подумал Гарри, я тут стараюсь мир восстановить, а разозлились оба. Он зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Боже мой, у него доброе лицо. Неужели им не видно? Всепонимающее. Благородное. Возле носа он заметил угорь. Надавил. Тот выскочил – черный и красивый, за ним тащился желтый хвостик гноя. Прорыв к победе, подумал Гарри,- в понимании женщин и любви. Он покатал угорь с гноем в пальцах. А может, прорыв – в способности убивать равнодушно. Он сел посрать, обдумывая эту мысль.

Не знаю, сколько лет назад это было, 15 или 20. Я сидел у себя. Жаркий летний вечер, мне было тупо.

Я вышел за дверь и оглядел улицу. Большинство семей уже поужинали и теперь сидели и смотрели телевизионные приемники. Я дошел до бульвара. Через дорогу был местный бар – в старомодном здании, стойка деревянная, выкрашена зеленым и белым. Я вошел.

Почти всю жизнь я провел в барах, поэтому уже не воспринимал их так остро. Если мне требовалось выпить, я обычно брал выпивку в винной лавке, уносил домой и пил один.

Я вошел и отыскал табурет подальше от толпы. Не то чтобы здесь неуютно, просто я не в своей тарелке. Но если мне хотелось куда-то выйти, выходить больше было некуда. У нас в обществе интересные места в основном либо незаконны, либо очень дороги.

Я заказал бутылку пива и закурил сигарету. Рядовой местный бар. Все друг друга знали. Рассказывали неприличные анекдоты и смотрели телевизор. Была только одна женщина – старая, в черном платье, рыжем парике. На ней висело с десяток ожерелий, и она снова и снова подкуривала. Я уже пожалел, что вылез из дому, поэтому решил вернуться, как только допью пиво.

Вошел мужик, сел рядом. Я на него даже не посмотрел – неинтересно,- однако по голосу прикинул, что, должно быть, моих лет. В баре его знали. Бармен обратился к нему по имени, а парочка завсегдатаев поздоровались. Он взял пиво и посидел рядом минуты три-четыре, потом сказал:

– Ну как оно?

– Оно ничего.

– В наших краях недавно?

– Давно.

– Я тебя тут раньше не видел. Я не ответил.

– Сам из Лос-Анджелеса? – спросил он.

– Более-менее.

– Как считаешь, «Доджеры» в этом году прорвутся?

– Нет.

– Не нравятся «Доджеры»?

– Нет.

– А кто нравится?

– Никто. Я не люблю бейсбол.

– А что любишь?

– Бокс. Бой быков.

– Бой быков – это жестоко.

– Да, жестоко все, если проигрываешь.

– Но у быка нет ни шанса.

– Ни у кого из нас его нет.

– Ты такой агрессивный. В Бога веришь?

– В твоего – нет.

– А в какого веришь?

– Сам не знаю.

– А я вот в церковь хожу, сколько себя помню. Я не ответил.

– Можно тебя пивом угостить?

– Конечно. Принесли.

– Сегодня газеты читал? – спросил он.

– Да.

– Читал про пятьдесят маленьких девочек, что сгорели в бостонском приюте?

– Да.

– Ужас, правда?

– Видимо, да.

– Видимо?

– Да.

– То есть ты не уверен!

– Если б я там был, меня бы потом весь остаток жизни мучили кошмары. А когда только прочтешь об этом в газете, все иначе.

– Тебе что, не жалко этих пятидесяти маленьких девочек, которые сгорели заживо? Высовывались из окон, кричали.

– Наверное, было ужасно. Но видишь ли, это просто газетный заголовок, статья в газете. Вообще-то я об этом не думал. Я перевернул страницу.

– И ничего не почувствовал?

– Вообще-то нет.

Он немного посидел, отпил из стакана. А потом заорал:

– Эй, вот сидит парень, который, блядь, ни хуя не почувствовал, когда прочел, как в Бостоне заживо сгорели пятьдесят маленьких девочек/

Все посмотрели на меня. Я смотрел на свою сигарету. Минуту стояла тишина. Потом женщина в рыжем парике сказала:

– Будь я мужчиной, пинками бы гоняла его вдоль по улице.

– Ив Бога он не верит!- сказал мой сосед.- Ненавидит бейсбол. Он любит бой быков и смотреть, как заживо сгорают маленькие сиротки!

Я попросил у бармена еще пива – только себе. Он с отвращением толкнул мне бутылку. Два парня играли на бильярде. Тот, что помоложе,- здоровяк в белой футболке – отложил кий и подошел ко мне. Встал за спиной и давай сопеть, стараясь набрать в легкие побольше воздуху, чтоб грудь казалась шире.

– У нас хороший бар. Мы тут козлов не терпим. Мы им хорошенько даем по жопе, мы их тут месим, мы выбиваем из них говнище.

Я чувствовал, как он стоит за спиной. Поднял бутылку, вылил пиво себе в стакан, выпил, закурил. Рука моя ничуть не дрожала. Парнишка еще немного постоял, затем вернулся к бильярду. Сосед встал с табурета и ушел.

– Этот сукин сын – агрессивный,- услышал я.- Людей ненавидит.

– Будь я мужчиной,- произнесла женщина в рыжем парике,- он бы у меня пощады просил. Терпеть не могу такую сволочь.

– Так всякие Гитлеры говорят,- сказал кто-то.

– Вот мерзкие придурки.

Я допил, заказал себе еще пива. Парнишки продолжали играть на бильярде. Кто-то ушел, и замечания по моему поводу начали стихать, не унималась только женщина в рыжем парике. Она все больше пьянела.

– Мудак, мудак… ну ты и мудак! Воняет от тебя выгребной ямой! И наверняка еще страну свою ненавидишь, а? И страну свою, и мать, и всех остальных. Ай, да я вас таких знаю! Мудаки, дешевые трусливые мудаки!

Наконец около 1.30 ночи она ушла. Ушел и один из бильярдистов. Здоровяк в белой футболке уселся в конце стойки и заговорил с тем мужиком, который угощал меня пивом. Без пяти два я медленно поднялся и вышел.

Никто меня не преследовал. Я прошел по бульвару, отыскал свою улицу. Свет в домах и квартирах не горел. Я отыскал свой двор. Открыл дверь, вошел к себе. В холодильнике оставалось одно пиво. Я открыл и выпил.

Потом разделся, сходил в ванную, поссал, почистил зубы, выключил свет, дошел до кровати, лег и уснул.

Мы собирались брать интервью у известной поэтессы Дженис Олтрис. Редактор «Америки в поэзии» платил мне 175 долларов, чтоб я ее расписал. Меня сопровождал Тони с фотоаппаратом. Ему за снимки полагалось 50 долларов. Я занял магнитофон. Жила она в горах, ехать долго. Я срулил на обочину, глотнул водки, передал бутылку Тони.

– Она пьет? – спросил Тони.

– Вероятно, нет,- ответил я.

Завел машину, и мы поехали дальше. Свернули направо по узкой грунтовке. Дженис стояла перед домом, ждала нас. В брючках и белой блузке с высоким кружевным воротником. Мы вылезли из машины и направились к ней – она стояла на склоне газона. Представились, и я включил магнитофон на батарейках.

– Тони вас немножко поснимает,- сказал я ей.- Будьте естественны.

– Разумеется,- ответила она.

Мы поднялись по склону, и она показала на дом:

– Мы его купили, когда цены еще были очень низкие. Теперь бы он был нам не по карману.- Затем показала на домик поменьше, что прилепился к склону.- Там мой кабинет, мы его сами выстроили. Даже ванная есть. Пойдемте посмотрим.

Мы двинулись за ней. Она опять показала:

– Вон те клумбы. Мы их сами разбили. У нас хорошо растут цветы.

– Прекрасно,- сказал Тони.

Она открыла дверь к себе в кабинет, и мы вошли. Комната была большая и прохладная, везде индейские одеяла, а на стенах целая выставка. Камин, книжный шкаф, большой стол с электрической машинкой, толстым словарем, стопкой бумаги, блокнотами. Сама поэтесса была маленькая, стрижена очень коротко. Брови густые. Часто улыбалась. В уголке одного глаза у нее был глубокий шрам – точно вырезали перочинным ножом.

– Ну, приступим,- сказал я.- Ваш рост пять футов один дюйм, весите вы…

– Сто пятнадцать.

– Возраст?

Дженис рассмеялась, а Тони ее щелкнул.

– Женщина вольна не отвечать на этот вопрос- Она опять засмеялась.- Просто напишите, что я женщина без возраста.

• Предыдущая
• 31/39
• Следующая