Мемуары. События и люди 1878-1918 - Вильгельм IІ - Страница 15
- Предыдущая
- 15/54
- Следующая
В то же время, как раз тогда, когда я поехал во Фридрихсру на торжества по случаю 80-летия со дня рождения Бисмарка, народное представительство отказало старому рейхсканцлеру в доверии. Это должно было глубоко задеть князя Гогенлоэ и преисполнить его негодованием. В то же время смерть его великого предшественника глубоко потрясла его, как и меня, и мы вместе со всем немецким народом искренно оплакивали в нем одного из величайших сынов Пруссии и Германии, хотя он часто и делал нашу работу нелегкой. Я поспешил прибыть из моей поездки на север, чтобы почтить память того, под начальством которого я некогда, еще принцем, с гордостью работал и кто, будучи преданным слугой своего старого государя, помог объединению германского народа.
Князя Гогенлоэ побудил к уходу, между прочим, и его сын Александр, часто бывавший в доме князя (в обществе его называли «кронпринцем») и существенно отличавшийся от своего обязательного отца.
Князь Гогенлоэ, как рейхсканцлер, мог наблюдать целый ряд своих успехов: окончание борьбы за «гражданское уложение», реформу военно-уголовного судопроизводства, закон о флоте, соглашение о Самоа, вручение Вальдерзее верховного командования в Китае во время боксерского восстания, Цзингтау и Яньтценьский договор. 15 октября 1900 года я распростился с князем Гогенлоэ. Мы были оба очень тронуты. Ибо это покидал кайзера не только канцлер и преданный сотрудник, но и дядя. И племянник с благодарностью и глубоким уважением смотрел на старика, который в 75 лет возрасте, когда другие обычно предаются отдыху и созерцанию, без колебаний последовал зову кайзера, взял на себя напряженный труд и посвятил свое время и силы германскому отечеству. Когда он собирался уже покинуть мою комнату, он еще раз пожал мою руку и попросил подарить ему на те годы, которые ему еще осталось прожить и которые он думал провести в Берлине, ту неподдельную и верную дружбу, какую он так долго наблюдал между мной и адмиралом Голльманом и какой всегда восхищался. Я навсегда сохраню о нем верную память.
IV
На следующий день после ухода князя Гогенлоэ в должность канцлера вступил назначенный мной его преемником статс-секретарь по иностранным делам граф Бюлов. Мой выбор пал на него потому, что он был прекрасно знаком со всеми многочисленными вопросами внешней политики, становившейся все более напряженной и запутанной, особенно с вопросами англо-германских взаимоотношений. Помимо того, он уже выказал себя искусным оратором и умел находчиво вести дебаты в рейхстаге. Его предшественнику не хватало именно последнего качества, что частенько сильно давало себя чувствовать. Когда в союзном совете стали известны намерения князя Гогенлоэ уйти, баварский посол в Берлине граф Лерхенфельд весьма экспрессивно сказал мне, чтобы я только, упаси Бог, не выбрал опять южногерманца. Последние-де не годятся для руководящих постов в Берлине. Здесь, естественно, лучше могут ужиться северогерманцы; поэтому для империи будет лучше, если на пост канцлера будет выбран именно северогерманец.
Бюлов был мне давно лично знаком, сначала как посол в Риме, а затем как статс-секретарь. Я уже тогда часто посещал его дом и неоднократно вел с ним беседы в его саду. Сблизился я с ним, когда он сопровождал меня в моей поездке на Восток, служа при содействии посла барона Маршалля, посредником в моих личных сношениях с руководящими членами турецкого правительства. Таким образом, отношение нового канцлера ко мне было уже ясно определившимся, ибо мы уже давно договорились друг с другом обо всех политических проблемах и вопросах. При этом он и по возрасту стоял гораздо ближе ко мне, чем его предшественники, которые, собственно, могли бы быть моими дедушками. Он был первый «молодой канцлер», которого видела Германская империя. Это облегчало нам обоим совместную работу.
Во время моего пребывания в Берлине не проходило почти ни одного дня, когда бы я не предпринимал продолжительной утренней прогулки с Бюловом в саду рейхсканцлерского дворца, во время которой обсуждались его доклады и затрагивались все актуальные вопросы. Я часто приходил к нему на обед. Встречая самый радушный прием со стороны графа и его любезной супруги, я всегда находил там массу интересных людей, в искусном выборе которых граф оказался большим мастером. Граф был неподражаем и в умении поддерживать разговор, и умно трактовать различные всплывавшие во время бесед темы. Для меня всегда было наслаждением вступать в присутствии брызжущего умом канцлера в непринужденное внеслужебное общение и в волнующий обмен мнениями со многими профессорами, учеными и художниками, как и с государственными чиновниками всякого рода. Граф был также превосходным рассказчиком анекдотов и прочитанных, и пережитых им самим, передаваемых им на разных языках. Он охотно рассказывал случаи из своей дипломатической деятельности, особенно в период своего пребывания в Петербурге. Отец графа был интимным другом князя
Бисмарка и одним из его ближайших сотрудников. Молодой Бюлов также начал свою карьеру под начальством великого канцлера. Он вырос на бисмарковских идеях и традициях, находился под их сильным влиянием, но в то же время не был слепо и несамостоятельно привержен им.
В одной из моих первых бесед с Бюловом как с рейхсканцлером, он осведомился о моем взгляде на то, каким образом лучше всего вести себя с англичанами и поддерживать с ними сношения. Я сказал, что, по моему мнению, главное в сношениях с англичанами это полная откровенность. Англичанин, защищая свою точку зрения и свои интересы, до дерзости не считается ни с чем, и потому он очень хорошо понимает, когда другие по отношению к нему поступают так же. Разводить дипломатию или тонко хитрить с англичанином нельзя (это применимо лишь по отношению к латинским и славянским народам), ибо в таком случае он становится недоверчив и начинает подозревать, что по отношению к нему поступают нечестно и хотят исподтишка нанести ему удар. А между тем стоит только у англичанина вызвать недоверие, с ним уже ничего нельзя поделать, несмотря на самые красивые слова и готовность идти на самые крупные уступки. Я поэтому могу дать канцлеру только один совет, сказал я, придерживаться в политике по отношению к Англии только прямого пути. Я сказал это с особым ударением, так как тонкому дипломату графу Бюлову привычка хитрить была особенно присуща, став его второй натурой.
Во время беседы с канцлером я нашел случай предостеречь его относительно личности Гольштейна. Однако, несмотря на это предостережение, бывшее только повторением сказанного мне в свое время Бисмарком, Бюлов много работал с ним, скорее вынужден был работать. Этот замечательный человек сумел (особенно с того времени, когда Министерство иностранных дел после ухода Бисмарка в известной степени осиротело) создать себе там постепенно все более влиятельное положение, которое он при трех канцлерах настолько укрепил, что считался незаменимым. Гольштейн, несомненно, был одарен большим умом, соединенным с феноменальной памятью и определенным даром политического комбинирования, доходившим, правда, у него подчас до смешного. Уважение к нему в немалой степени покоилось и на том, что он в широких кругах, особенно среди старших чиновников, слыл «носителем бисмарковских традиций», отстаивающим их перед «молодым государем».
Значение Гольштейна, прежде всего, основывалось на его прекрасном знакомстве с личным составом всего иностранного ведомства. Имея поэтому решающее влияние на все личные назначения, он, естественно, держал в своих руках карьеру более молодых чиновников, чем легко объяснить то, что он постепенно достиг господствующего положения в Министерстве иностранных дел. В то же время он все больше стремился добиться решающего влияния и на направление иностранной политики. И действительно, временами он на самом деле был spiritus rector иностранного ведомства и иностранной политики. Опасность при этом заключалась в том, что его далеко простиравшееся влияние сказывалось всегда только за кулисами: он избегал всякой официальной ответственности как советник. Он предпочитал действовать, оставаясь в тени. Он отказывался от всяких ответственных постов, многие из которых были для него открыты, а также от титулов и повышения. Он жил в полном уединении. Я долго тщетно пытался завязать с ним личное знакомство, пробовал приглашать его к обеду, но Гольштейн неизменно отказывался. Единственный раз в течение многих лет он снизошел до того, чтобы пообедать со мной в Министерстве иностранных дел. Характерным для него при этом было то, что, тогда как все были во фраках, он появился в обыкновенном сюртуке, извинившись тем, что «у него нет фрака».
- Предыдущая
- 15/54
- Следующая
