Записки княгини - Дашкова Екатерина Романовна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая

Когда Орлов известил меня об этом аресте, не зная ни причины, ни подробностей его, со мной находился Панин. Со свойственной его характеру флегмой и медлительностью, а может быть, и из желания скрыть от меня опасность, он, по-видимому, считал это происшествие менее серьезным, чем я, и представлял его как следствие какого-нибудь военного проступка. Напротив, я приняла его за сигнал к решительному действию, хотя и не могла убедить Панина в этом мнении. Между тем Орлов хотел немедленно идти в казармы и обстоятельно разузнать, арестован ли Пасек за государственное преступление или за военный проступок. В первом случае он обещал возвратиться ко мне со всеми подробностями и послать своего брата с тем же уведомлением к Панину.

Когда Орлов ушел, я попросила дядю оставить меня под тем предлогом, что мне нужен отдых. Но как только он удалился, я накрылась мужским широким плащом и, таким образом перенарядившись, пошла пешком к Рославлеву.

По дороге я встретила верхового офицера, скакавшего во весь галоп по направлению ко мне. Не знаю, как я узнала в нем Орлова, хотя никогда не видела ни одного из них, кроме Григория, но убежденная в этом, я решилась остановить его, назвав собственным именем. Наездник сдержал лошадь и, когда узнал, кто говорит с ним, сказал: «Княгиня, я ехал уведомить вас, что Пасек арестован как государственный преступник; четверо часовых стоят у его дверей и двое у каждого окна его комнаты. Брат мой побежал известить Панина, а я передал уже эту новость Рославлеву». — «Ну, а что последний: сильно был встревожен этим известием?», — спросила я. — «Да, несколько испугался, — отвечал Орлов, — но зачем вы стоите на улице? Позвольте мне проводить вас домой». — «Мы безопаснее здесь, — заметила я, — чем дома, где трудно укрыться от наблюдения слуг. Но теперь терять слова нечего. Скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, чтобы они сию же минуту отправились в Измайловский полк и оставались при своих постах с целью принять императрицу в окрестностях города. Потом вы или один из ваших братьев молнией летите в Петергоф и от меня просите государыню немедленно сесть в почтовую повозку, которая уже приготовлена для нее, и явиться в лагеря Измайловских гвардейцев: они готовы провозгласить ее главой империи и проводить в столицу. Скажите ей, дело такой важности, что я даже не имела времени зайти домой и известить ее письменно, что я на улице и изустно отдала вам поручение привезти ее без малейшего промедления. Может быть, я сама приду и встречу ее».

Почтовая повозка, о которой я сказала, требует нескольких слов моего рассказа. После того как я видела у себя Пасека и Бредихина и услышала от них о тревожном состоянии солдат, можно было подумать, что они, не дожидаясь приказаний, начнут дело. На этот случай я написала Шкуриной, жене камер-лакея Екатерины, чтобы она отправила к своему мужу в Петергоф телегу с четверкой почтовых лошадей, с тем чтобы эти лошади были постоянно готовы для императрицы, если вдруг ее присутствие будет необходимо в Петербурге. Я хорошо знала, как трудно было бы ей в случае надобности достать себе придворную карету без особого позволения Измайлова, министра двора, человека менее всех расположенного в пользу государыни. Панин думал, что начало революции еще далеко, и потому смеялся над моей слишком поспешной предосторожностью. Но если бы мы пренебрегли этими дальновидными мерами, Бог знает, когда и как были бы достигнуты наши надежды.

Отпустив Орлова, я возвратилась домой, но в таком раздраженном настроении духа, что решила немного отдохнуть. Между тем, приказала приготовить к вечеру мужское платье, но портной опоздал. Когда же я оделась, оно жало и стесняло мои движения. Чтобы не возбуждать подозрений со стороны домашней прислуги, я легла в постель, но не прошло и часу, как была поднята страшным стуком в ворота. Вскочив с постели, я вышла в ближайшую комнату и приказала принять, кто бы это ни был. Молодой человек, не известный мне, явился и назвал себя младшим Орловым. Он приехал спросить (говорил он), не рано ли посылать за императрицей и беспокоить ее слишком поспешным требованием в Петербург.

Я остолбенела. Это так взбесило меня, что я не могла сдержать своего гнева (причем выразилась довольно энергично) против самовольного замедления исполнения моих приказаний, данных Алексею Орлову. «Бы упустили самое драгоценное время, — сказала я. — Вы боялись потревожить государыню и решили, вместо того чтобы своевременно явиться с нею в Петербург, обречь ее на жизнь в темнице или одну с нами участь на эшафоте. Скажите же своему брату, чтобы он немедленно скакал в Петергоф и привез ее в город как можно скорей, иначе Петр III опередит ее и разрушит все наши надежды на спасение России и императрицы».

Орлов, очевидно, был тронут моим порывом и уверил меня, что брат его сию же минуту исполнит мои поручения.

Когда он ушел, я предалась самому печальному раздумью. Мысль боролась с отчаянием и ужасными представлениями, я горела желанием ехать навстречу императрице. Но стеснение, которое я чувствовала от моего мужского наряда, приковало меня в бездействии и уединении к постели. Впрочем, воображение без устали работало, рисуя по временам торжество императрицы и счастье России, но эти сладкие видения быстро сменялись другими страшными мыслями. Малейший звук будил меня, и Екатерина, идеал моей фантазии, представлялась бледной, обезображенной. Эта потрясающая ночь, в которую я выстрадала за целую жизнь, наконец прошла. С каким невыразимым восторгом я встретила счастливое утро, когда узнала, что государыня вошла в столицу и провозглашена главой империи Измайловским полком, который проводил ее в Казанский собор среди огромного собрания войска и граждан, готовых принести ей обет подданства.

Было шесть часов. Я приказала подать себе парадное платье и поспешно отправилась в Летний дворец, где предполагала найти Екатерину. Трудно сказать, как я добралась до нее. Дворец был окружен множеством народа и войск, со всех концов города стекавшихся и соединившихся с измайловцами; я вынуждена была выйти из кареты и пешком пробиваться сквозь толпу. Но как только меня узнали некоторые из офицеров и солдат, я была поднята на руки и отовсюду слышала приветствия как общий друг и осыпана тысячами благословений. Наконец я очутилась в передней со вскруженной головой, с изорванными кружевами, измятым платьем, совершенно растрепанная, вследствие своего триумфального прихода, и поторопилась представиться государыне. Мы были тут же в объятиях друг у друга. «Слава Богу», — вот все, что мы могли сказать в эту минуту.

Потом она рассказала о своем побеге из Петергофа, о своих опасениях и надеждах перед этим ударом. Я слушала ее с биением сердца и в свою очередь описала ей проведенные мной в то же время тоскливые часы, которые были тем тягостнее, что я не могла встретить ее и следить за успехом ее судьбы, блага или бедствия всей России. Мы еще раз обнялись — и я никогда так искренне, так полно не была счастлива, как в этот момент. Заметив, что императрица украшена лентой св. Екатерины и еще не надела Андреевской — высшего государственного отличия (женщина не имела права на него, но царствующая государыня, конечно, могла украситься им), я подбежала к Панину, сняла с его плеч голубую ленту и надела ее на императрицу, а Екатерининскую, согласно с ее желанием, положила в свой карман.

После легкого завтрака государыня предложила двинуться в голове войска в Петергоф и пригласила меня сопутствовать ей. С этой целью, желая переодеться в гвардейский мундир, она взяла его у капитана Талызина, а я, следуя ее примеру, достала себе у лейтенанта Пушкина — двух молодых офицеров нашего роста. Эти мундиры, между прочим, были древним национальным одеянием Преображенского полка со времени Петра Великого, впоследствии замененных прусскими куртками, введенными Петром III. Замечательно, что, едва императрица вошла в город, гвардейцы, будто по команде, сбросили с себя иностранный мундир и оделись в свое старое платье.

Когда императрица стала готовиться к своему походу, я уехала домой переодеваться, а по возвращении застала ее в совете, рассуждавшем о будущем манифесте. С ней находились те сенаторы, которые были тогда в городе, и Теплов, призванный в качестве секретаря.

• Предыдущая
• 11/56
• Следующая