Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро - Страница 38
- Предыдущая
- 38/149
- Следующая
Лолита откидывает капюшон. Они стоят у ворот ее дома, освещенных двумя лампами, которые зажег в ожидании хозяйки дворецкий Росас. Вируэс снимает шляпу щелкает каблуками. Говорит, что благодарит за оказанную честь проводить ее. Просит позволения как-нибудь нанести ей визит. Приятный человек этот капитан, снова думает Лолита. Внушает доверие. Будь он негоциантом, я бы согласилась иметь с ним дело.
— И с тех пор вы с ним не виделись?
Вируэс, уже надевавший шляпу, задержал руку.
— Нет. Но один из наших, молоденький лейтенант-артиллерист, вскоре после того встретил его в Альхесирасе и хотел вызвать на дуэль. Лобо в ответ расхохотался ему в лицо и, простите, послал подальше. Отказался драться.
Однако Лолиту это не столько возмутило, сколько в глубине души позабавило. Она как-то очень отчетливо представила себе эту сцену. Из фарса.
— Но, значит, он не трус.
И при этих словах не смогла сдержаться — и таимая в душе улыбка тронула уголки губ. Вероятно, капитан заметил это, потому что снова нахмурился и снова, с подчеркнутой церемонностью, сдвинул каблуки. Напряженно застыл. Весь — воплощенная чопорность по отношению к спутнице, уничижительное презрение — к предмету беседы.
— Не думаю. По моему мнению, отказ от дуэли — признак не отваги, а бесстыдства. Для таких, как он, понятие чести — звук пустой. Боюсь, это поступок в духе времени. И нашего, и того, что наступает.
В двух с лишним тысячах туазов от них другой капитан — Симон Дефоссё — в наброшенной на плечи шинели приник правым глазом к ахроматической подзорной трубе «Доллонд», наблюдая за ярко освещенным дворцом, где британский посол дает прием. Благодаря голубиной почте и сведениям, из уст в уста передаваемым моряками и контрабандистами, артиллерист знает, что сегодня вечером лорд Уэлсли, командование англо-испанских сил и весь кадисский бомонд соберутся отпраздновать неудачу, постигшую французов под Чикланой. Могучая оптика позволяет Дефоссё легко отыскать здание дворца — тем более что яркое, даже, пожалуй, вызывающе яркое сияние освещенных окон выделяется на темном фоне крепостных стен, идущих вдоль берега моря, где в слабом лунном свечении смутно чернеют очертания кораблей на якорях.
— Три и пять десятых будет в самый раз… Возвышение сорок четыре… Бертольди, прошу тебя, будь умницей, расстарайся, положи бомбочку…
Лейтенант Бертольди, который с таблицами поправок, освещенными маленьким глухим фонарем, сидел подле него на зарядном ящике, встает и по деревянной лестнице спускается к редуту, где в пламени факелов, установленных по другую сторону вала, чернеет исполинская цилиндрическая туша «Фанфана». Десятидюймовое жерло наведено на цель и ждет последних поправок их-то и несет сейчас прислуге Бертольди. Оторвавшись от окуляра, Дефоссё задирает голову к небу, к белому пятну на черном небе — там, над наблюдательным пунктом, полощется на мачте «рукав», указывая на правление ветра. Хлоп… хлоп… — доносится оттуда. Ветер относительно слаб. Последний замер определил: юго-юго-восточный, умеренный. Оттого-то, чтоб компенсировать боковой снос, и приняли поправку на три целых пять десятых градуса левей. Разумеется, бывало и хуже, и все же сегодня природа могла бы расщедриться, а уж если воображать себе идеальные условия для стрельбы, думая о которых артиллерист в предвкушении потирает руки, — послать восточно-юго-восточный ветер, да не порывами, а сильный, ровный, постоянный. Вот это истинный подарок бога Марса: тогда и прямые — прямы, и параболы почти идеальны, и поправка берется всего лишь на ноль целых сколько-то там сотых. Вот оно, артиллерийское счастье, вот оно, пиршество пороха и огня. Вот она, незамутненная чистота блаженства. Ибо такой ветерок добавит несколько драгоценных туазов дальности, не собьет летящий через бухту снаряд с верной траектории. А дальность и траектория — суть показатели, которые Дефоссё, артиллерист пусть не присяжный, но до мозга костей, стремится как можно сильней приблизить к расчетным всегда, а уж сегодня, когда они могут прибавить к гостям британского посла еще и бомбу, — особенно. Вот тем и заняты были капитан и его люди с десяти вечера. Оттого и не ужинали. Наводили.
В последний раз глянув в окуляр, Дефоссё спустился к редуту. Там, за земляным валом-насыпью, защищающим орудия, 10-дюймовой гаубице системы Вильянтруа-Рюти выделено особое место — просторная квадратная орудийная траншея, а в центре ее на огромном лафете, на кованые колеса которого пошел 7371 фунт бронзы, и стоит эта устрашающая махина, приподняв и уставив ствол на Кадис согласно данным, которые лейтенант Бертольди сию минуту сообщил канонирам. При свете факелов видно, какие у них небритые, с темными подглазьями, воспаленные от недосыпа лица. Их одиннадцать — сержант, два капрала и восемь рядовых. Все они, включая и унтер-офицера — ворчливого усатого овернца по имени Лабиш, одеты кое-как и с вопиющими нарушениями уставного порядка: на головах колпаки, какие носят вне строя, в казарме, грязные шинели расстегнуты, гамаши вывожены в глине. В отличие от офицеров, которые могут ночевать вне расположения или радоваться жизни в Пуэрто-Реале и в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, «Фанфановы ребята» день и ночь возятся здесь, как кроты, меж траншей, барбетов и брустверов и спят под дощатыми накатами, засыпанными землей для защиты от неприятельского огня с перешейка — из испанского передового форта в Пунталесе.
— Еще минуточку потерпите, мой капитан, — говорит Бертольди. — И будем готовы.
Дефоссё наблюдает за работой артиллеристов. Они делали это несчетное число раз: сейчас — с «Фанфаном», а раньше — с 12-дюймовыми мортирами Дедона и 10-дюймовыми гаубицами Вильянтруа. Дело привычное и обыденное: аншпуг, банник, запальник, отшагнуть назад, раскрыть рот пошире, чтоб от грохота не лопнули барабанные перепонки. Тем не менее рано или поздно это происходит. Чумазому воинству Лабиша в высокой степени плевать, удастся ли испортить сегодня праздник у британского посла, засадить мамаше его туда, откуда она его выродила. Очень скоро, будет ли накрыта цель или нет, они улягутся, завернутся в кишащие клопами одеяла, а завтра будут запивать все ту же скудную кормежку скверным и разбавленным вином. И единственная отрада — сознавать, что служить здесь, в общем, не очень опасно. В отличие от других гарнизонов, стоящих в Испании, где войска постоянно перемещаются, а стало быть, всегда есть риск попасть в стычку с солдатами противника или с кровожадными геррильерами. Впрочем, с другой стороны, там в награду за такой риск можно разжиться кое-какими трофеями, набить ранец после штурмов, на марше или на постое. А здесь, под Кадисом, где тысячи французов, поляков, итальянцев и немцев заполонили все вокруг, как полчища саранчи, — немцы, кстати, самые большие мастера тиранить мирных жителей, — все выметено подчистую. Другое было бы дело, если бы город этот, сказочно, говорят, богатый, пал бы наконец. Однако и на этот счет никто себя зряшными надеждами не тешит.
— Ровно тридцать, Лабиш?
Сержант, который при появлении Дефоссё неохотно вытянулся, смачно сплевывает на землю табачной жвачкой, сосредоточенно копается в ноздре и кивает. Тридцать фунтов пороха уже лежат в каморе; ствол поднят на 44 градуса, как приказал в соответствии с последними поправками лейтенант Бертольди. Чугунная пустотелая бомба весом в 80 фунтов загружена свинцом, песком, а порохом на этот раз — лишь на треть; особая трубка из дерева и жести снабжена стопином, который будет — а будет ли? — гореть тридцать пять секунд.
— Ну что, разобрались с запальным каналом?
Лабиш гладит усы и отвечает не сразу. Из-за огромной силы взрыва, которая и выталкивает гранату через канал ствола, медная цилиндрическая камора, где воспламеняется пороховой заряд гаубицы, после каждого выстрела слегка отходит. Это приводит к тому, что запальное отверстие расширяется, а дальность выстрела, соответственно, — сокращается.
— Вроде бы разобрались, господин капитан, — раздумчиво сказал наконец сержант. — Мы его подклинили, когда остыл, очень тщательно. Надо полагать, теперь все будет в порядке. Однако гарантировать не могу.
- Предыдущая
- 38/149
- Следующая
