Странствие слона - Сарамаго Жозе - Страница 15

• Предыдущая
• 15/30
• Следующая

Послышался стук копыт столь частый, что заслуживал бы определения — бешеный. Это скакал взводный, решивший попрощаться с носильщиками и пожелать им счастливого пути, и подобного знака внимания едва ли можно было ожидать от офицера королевской конницы, сколь бы ни был тот известен добротой души и широтой натуры, тем паче что едва ли понравится такое вышестоящим начальникам, остервенелым защитникам старинного постулата, гласящего, что, мол, всякой вещи свое место и, раз заняв его, она уж не должна с него сходить. Нет ничего более похвального, чем порядок, если рассматривать его в качестве основополагающего принципа содержания домашней утвари, тут другое плохо — когда пытаются и людей тоже так же вот рассовать и расставить по полочкам и сусекам. Кажется также более чем очевидным, что работяги, если и впрямь вздумают облечь в деяния убийственные замыслы, бродящие кое у кого в головах, не заслуживают подобных тонкостей обращения. А потому давайте-ка лучше оставим путников, бросим на произвол собственной их судьбы да узнаем, чего надо тому, кто поспешает ко взводному во весь, так сказать, опор, хотя по числу прожитых им лет ноги давно уж стали для него неважным подспорьем, несется во весь дух, который он с трудом переводит, оказавшись в пределах слышимости, и произносит, отдуваясь, первые свои слова: Сеньор алькальд велел передать вашей милости, что голубь прибыл. Значит, все-таки это правда, что почтовые голуби неизменно находят путь домой. Дом алькальда был невдалеке, однако взводный погнал своего коня таким галопом, словно желал еще до обеда поспеть в вальядолид. И через пять минут уже спешился у ворот, бегом взлетел по ступеням и первому же встретившемуся слуге велел, чтобы проводил к алькальду. Но в этом не было необходимости — тот и сам уже торопился навстречу, а лицо его сияло таким удовлетворением, какое бывает только у голубятников, убедившихся в очередном триумфе своих питомцев. Прилетел, прилетел, пожалуйте за мной, повторял он с воодушевлением. Они вышли на огромную крытую веранду, где стояла, занимая целую стену, тростниковая клетка. Вот он, наш герой, промолвил алькальд. Послание, до сих еще прикрепленное к лапке голубя, требовало объяснения, тотчас, впрочем, последовавшее: Обычно я снимаю депешу, как только птичка приземлится, чтобы потом не было с нею хлопот от дурного ухода, но в данном случае решил дождаться прихода вашей милости, чтобы доставить вам совсем уж полное удовольствие. Не знаю, как вас и благодарить, отвечал капитан, поверьте, я навсегда запомню этот день. Не сомневаюсь, сеньор капитан, ведь не все в жизни кокарды да алебарды, эспадроны да эскадроны. С этими словами алькальд приоткрыл дверцу клетки, просунул внутрь руку и ухватил голубя, который не противился и не пытался убежать и словно бы удивлялся, что на него только теперь обратили внимание. Быстрыми, но осторожными движениями алькальд развязал узелки, развернул скатанное в трубочку послание — узенькую полоску бумаги, скатанную так, чтобы не препятствовать движениям птицы. В коротких словах лазутчик извещал, что солдат-латников — человек сорок, все австрийцы, как и капитан, у которого они под началом, людей же невоенных среди них нет ни одного или же я их не заметил. Налегке, без обоза, заметил португальский капитан. Похоже на то. А вооружение. Про это ничего не пишет, счел, должно быть, что неблагоразумно предоставлять такого рода сведения, но зато указывает, что по тому, как идут, окажутся у границы не позднее чем к завтрашнему полудню. Рано. Вероятно, мы должны будем пригласить их на обед. Сеньор алькальд, об этом и думать нечего, да они, хоть и без обоза, везут с собой провиант или, по крайности, деньги, чтобы заплатить за еду, а кроме того, наша снедь им не придется по вкусу, не говоря уж о том, что сорок австрияков накормить — дело нелегкое, с кондачка не решается, да у нас и самих уже еда на исходе, и, по скромному моему разумению, пусть каждый сам о себе заботится, а господь — обо всех. Ладно, убедили, но мое приглашение завтра отужинать остается в силе. Твердо можете на меня рассчитывать, сеньор алькальд, но одно из двух — либо я очень сильно ошибаюсь, либо вы желаете увидеть у себя за столом и австрийского капитана. Отдаю должное вашей проницательности. А не будет ли с моей стороны нескромным осведомиться, чем обязан он чести этого приглашения. Эго будет жест доброй воли, акция политического умиротворения. Вы в самом деле полагаете, что такие жесты необходимы, поинтересовался капитан. Опыт учит меня, что когда два отряда стоят друг напротив друга на границе, всего можно ожидать. Я, конечно, сделаю все, что могу, чтобы избежать худшего, ибо не желаю лишиться ни единого из моих людей, но ежели придется все же прибегнуть к силе, секунды не промедлю, а теперь, сеньор алькальд, с вашего позволения, удаляюсь, моим людям еще многое предстоит сделать — хоть мало-мальски привести в порядок обмундирование, мы ведь в нем почти две недели под солнцем и ливнем, в нем спать ложимся, в нем встаем утром, не подразделение регулярной кавалерии, а сброд какой-то, форменные оборванцы. Что ж, сеньор капитан, не смею задерживать, завтра, когда прибудут австрийцы, зайду за вами, ибо почитаю это своей обязанностью. Хорошо, сеньор алькальд, если понадоблюсь вам раньше, вы знаете, где меня найти.

Воротясь в замок, он приказал трубить сбор. Обращенная к солдатам речь была кратка, но содержала все, что им надо было знать. Прежде всего ни под каким видом не допускать австрийцев в расположение, даже если придется прибегнуть для этого к силе оружия. Это будет означать войну, прибавил капитан, и я надеюсь, что до такой крайности дело все же не дойдет, но тем скорее достигнем мы стоящей перед нами цели, чем раньше сумеем убедить австрийцев, что шутить не намерены. Ожидать их прибытия будем за стенами замка и оттуда не сдвинемся ни на пядь, как бы те ни намекали, что желают войти. Все переговоры вести буду я, ваш командир, а от вас хочу одного — чтобы лицо каждого уподобилось книге, раскрытой на странице, где написаны вот такие слова: Сюда не войдете. Если сумеем сделать это, а мы, видит бог, обязаны суметь, чего бы эго ни стоило, австрийцам придется стать лагерем в виду замка, вне стен его, что сразу же, с самого начала поставит их в подчиненное положение. Вполне вероятно, что на деле выйдет это не с такой легкостью, как может показаться по моим речам, но одно могу обещать твердо — сделаю все для того, чтобы мой ответ австрийцам не покрыл позором знамя, которому присягнули мы все. Даже если обойдется без столкновений, даже если не раздастся ни одного выстрела, победа должна быть за нами, как и в том случае, если нас вынудят все же применить оружие. Вообще-то говоря, эти австрийцы прибыли сюда, к замку кастело-родриго, исключительно ради того, чтобы приветствовать нас и сопроводить до вальядолида, однако у нас есть основания подозревать, что цель их — увести соломона с собой, а нас оставить с носом. Так вот же, словом своим ручаюсь — не бывать тому, и выйдет им колоссальных размеров облом. Завтра, в десятом часу — двоих дозорных на самую высокую башню, чтобы, когда явятся австрийцы, не вышло так, что на охоту ехать — собак кормить. И добавил: С ними, с австрийцами, ухо востро надо держать, не задержавшись мыслью на том, что австрийцы эти будут, по всей видимости, первыми в его жизни и — единственными.

Взводный оказался прав в своих подозрениях — едва лишь пробило десять, как с башни раздались крики дозорных: Вижу неприятеля, вижу неприятеля. Да, конечно, австрийцы, особенно в своей военной ипостаси, не пользуются доброй славой среди кавалеристов португальской армии, но все же от этого до того, чтобы называть их неприятелем,— изрядное расстояние, которое здравый смысл не может не подвергнуть самому суровому порицанию, обратив самое пристальное внимание сих опрометчивых караульщиков на то, сколь опасны скороспелые суждения и уж тем паче — осуждения без должных доказательств. Впрочем, это легко объяснить. Дозорным велено было при первом приближении австрийцев оповестить об этом, поднять тревогу, но никто — и даже взводный, обычно столь предусмотрительный,— не уточнил, в каких именно выражениях. И потому, когда дозорные оказались перед выбором — вскричать ли: Вижу неприятеля, что понятно всякому, даже совсем невоенному человеку, или ограничиться бесконечно далеким от марсовых затей: Гости пожаловали, мундир, который был у них на плечах, решил за них и облек предупреждение в подобающие солдату слова. И еще не смолк в воздухе последний их отзвук, как кавалеристы бросились к бойницам поглядеть, что это за неприятель такой, а он на расстоянии в четыре-пять километров выглядел всего лишь как темное пятно, очень медленно, еле заметно подвигавшееся вперед, и вопреки ожиданиям в пятне этом не посверкивали кирасы. Но кто-то из солдат разъяснил эту странность: Ничего удивительного, солнце светит им в спину, и согласимся, это звучит несравненно лучше, литературней и выразительней, чем брякнуть: Они — против света. Гнедые и караковые кони, образуя пятно, отливающее разными оттенками коричневого, идут короткой рысью. А могли бы — и шагом, поскольку разницу отсюда не различить, но тогда бы пропал психологический эффект наступления, которое тщится выглядеть неудержимым и в то же самое время умеет управлять своими силами. Вполне ведь очевидно, что галоп с воздетыми клинками в духе и стиле знаменитой атаки легкой кавалерии [10]смотрелся бы несравненно более зрелищно и в реестре специальных эффектов занимал бы подобающее ему и не последнее место, однако для победы, обещающей быть такой легкой, как эта, совершенно незачем утомлять коней сверх строго отмеренной меры. Так думал австрийский капитан, воин многоопытный и закаленный на полях сражений в центральной европе, и так приказал он действовать своим солдатам. Меж тем в замке готовились к бою. Солдаты, оседлав коней, вывели их за ворота и оставили пастись под присмотром нескольких своих товарищей, наилучшим образом приспособленных для исполнения процедуры, которая могла бы показаться обыкновенной кормежкой, если бы у ворот замка росло что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее корм. Сержант отправился предуведомить алькальда, что появился австрияк: Дойдут еще не сейчас, но мы должны быть готовы. Отлично, молвил на это алькальд, пойдемте. Когда подошли к замку, у входа, перекрывая его, уже выстроились португальские кавалеристы, а взводный готовился произнести свою последнюю речь. Привлеченные даровым зрелищем и в чаянии того, что, может, и слона покажут, жители фигейра-де-кастело-родриго — дети, женщины, мужчины и старики — собрались на городской площади, по поводу чего взводный вполголоса сказал алькальду: При таком стечении народа едва ли следует ждать стычки. Я того же мнения, но все же от австрияка никогда не знаешь, чего ждать. Был неприятный опыт, спросил капитан. Никакого опыта нет, ни такого, ни этакого, однако уверен, что он, австрияк то есть, есть, и мне того довольно. Капитан, хоть и кивал с умным видом в такт его словам, все же не вполне уловил подспудную суть высказывания и подумал, что слово австрияк здесь равнозначно понятиям противник, неприятель, враг. И решил немедленно перейти к речи, которой намеревался поднять несколько упавший боевой дух своего воинства. Солдаты, воскликнул он, австрийцы — уже рядом. Пришли просить нашего слона, чтобы забрать и отвезти его в вальядолид, но мы останемся глухи к их просьбе, даже если она превратится в требование, подкрепленное силой. Португальские солдаты неукоснительно исполняют повеления своего короля и приказы назначенных им властей, военных и гражданских. И больше — ничьи. Обещание нашего государя прислать слона соломона его высочеству эрцгерцогу австрийскому мы, разумеется, сдержим, но лишь при том условии, что противная сторона строжайше соблюдет все формальности. И когда с высоко поднятой головой воротимся домой, нас будет осенять уверенность, что этот день сохранится навсегда в сердцах благодарных сограждан и имя каждого из нас будет помниться, доколе существует Португалия. Речь не смогла дойти до своего естественного завершения, то есть красноречие не успело потонуть в пучине еще худших банальностей, ибо на площадь уже вступали австрийцы со своим собственным капитаном впереди. Раздались рукоплескания собравшихся горожан, но — жиденькие и неуверенные. Португальский капитан продвинул своего коня вперед на несколько метров, потребных для того, чтобы всем стало понятно — он принимает гостей в соответствии с самыми изысканными правилами учтивости. В этот самый миг солнце ударило в полированные стальные кирасы, и те засияли. Действие же произвели ошеломляющее. Судя по рукоплесканиям и удивленным возгласам, донесшимся со всех сторон, стало понятно, что австрийская империя без единого выстрела выиграла первую схватку. Взводный понимал, что должен контратаковать немедленно, но не знал как. Из умственного тупика и столбняка его вывел алькальд, шепнувший: Как алькальд, я должен говорить первым. Взводный заставил попятиться своего коня, лишний раз убедившись, сколь значительна разница в стати и силе между ним и гнедым жеребцом, на котором сидел австриец. Алькальд уже начал: От имени граждан фигейры-де-кастело-родриго, алькальдом коего я имею честь состоять, рад приветствовать доблестных австрийских воинов с благополучным прибытием и пожелать им блистательных успехов в исполнении миссии, приведшей их сюда, а равно и укреплении братских уз, связующих наши страны. Итак, добро пожаловать в фигейру-де-кастело-родриго. В этот миг некто, сидевший верхом на муле, подъехал к австрийскому капитану и что-то прошептал ему на ухо, но тот нетерпеливо отстранился. Это был толмач, переводчик. Когда же перевод был окончен, капитан возвысил свой мощный голос, привыкший ввинчиваться в уши невнимательных и непослушных: Вы знаете, зачем мы здесь, вы знаете, что мы прибыли забрать слона и доставить его в вальядолид, и важно, не теряя времени, тотчас начать все надлежащие приготовления, с тем чтобы мы могли отправиться в путь завтра поутру, и чем раньше, тем лучше, ибо я получил от персоны, таковым правом облеченной, инструкции, которые и выполню в соответствии со своими полномочиями и властью. Стало понятно, что речь идет не о приглашении на тур вальса. Вот тебе и обед, пробормотал алькальд. Да, обед, похоже, принакрылся, сказал португальский капитан. И в свою очередь заговорил громко и раздельно: Инструкции, которые я получил и, поверьте, тоже не от первого встречного, гласят иное и очень простое — доставить слона в вальядолид и передать его эрцгерцогу австрийскому должен я, я лично, не прибегая ни к чьему посредничеству. Вот после этих слов, произнесенных с намеренным вызовом и явно могущих возыметь весьма серьезные последствия, будут из нашего повествования исключены реплики переводчика, обращенные поочередно к обеим сторонам, и сделаем мы это не только ради пущей живости словесного поединка, но также и для более отчетливой обрисовки идеи, заключающейся в том, что словесные парады и рипосты происходят в реальном времени. Вот раздается голос австрийца: Опасаюсь, как бы ваша не вполне понятная неуступчивость не помешала мирному разрешению нашего спора, средоточием коего является слон, коего я во что бы то ни стало заберу и доставлю в вальядолид, хота, впрочем, имеются и еще и иные факторы первостепенного значения, и прежде всего — то обстоятельство, что эрцгерцог максимилиан, согласившись принять слона в дар, становится, ipso facto,его владельцем, а это значит, что мнение его высочества будет превалировать над чьим бы то ни было еще, сколь ни велико уважение, испытываемое нами к носителю его, а потому я настаиваю, что слон должен быть вручен мне немедленно, безотлагательно, и это будет единственным способом избежать проникновения моих солдат в замок и овладения животным. Любопытно, конечно, было бы посмотреть, как у вас это получится, но вход в замок обороняют мои тридцать человек, и я даже не подумаю приказать им отойти или разомкнуться, чтобы пропустить ваших сорок. К этому времени местных на площади почти уже не осталось, поскольку обстановка стала накаляться так, что запахло, фигурально выражаясь, жареным, а в таких ситуациях всегда существует опасность подвернуться под шальную пулю или схлопотать удар шпагой, ладно еще, когда война — всего лишь зрелище, куда хуже, когда нас с вами из зрителей пытаются превратить в участников, и совсем уж никуда, если у нас нет ни опыта, ни должной подготовки. И потому немногие услышали, чт о ответил австрияк на дерзость португальца: Довольно моего краткого приказа, чтобы состоящие в моем подчинении латники разметали — и в меньшее время, чем требуется мне, чтобы произнести эти слова,— скудные ваши силы, имеющие значение скорее символическое, нежели чисто военное, и так вот и будет поступлено, если сию же минуту их командир не прекратит столь же упорное, сколь и нелепое сопротивление, вынуждающее меня предупредить, что за неизбежные жертвы, в число коих может попасть вся португальская сторона, полнейшую ответственность нести будет он один, так что потом не жалуйтесь. Если уж, если я верно понял, ваша милость предполагает перебить нас всех, то я сильно сомневаюсь, что вам удастся оправдаться в сем жестоком деянии, направленном против солдат, которые не делают ничего иного, как только защищают право своего государя устанавливать собственные правила передачи принадлежащего ему слона соломона в дар эрцгерцогу максимилиану австрийскому, оспаривать же оные права представляется делом в высшей степени неразумным как в плане политическом, так и в чисто, как вы изволили выразиться, военном. Австрийский капитан ответил не сразу, и видно было, что от перспективы объяснять перед веной и Лиссабоном, почему же дело и впрямь обрело такой неприятный оборот, голова у него пошла кругом, и после каждого следующего витка вопрос представлялся все более и более сложным. Но вот наконец ему удалось отыскать некое примиряющее обе стороны решение и предложить, чтобы ему и людям его было позволено войти в замок и удостовериться, что слон пребывает в добром здравии. Полагаю, ваша милость, что солдаты ваши не сведущи в ветеринарии, отвечал ему на это португальский капитан, что же до вас касается, то — не знаю, конечно, но все же сомневаюсь, что вы превзошли науку врачевать животных, а потому не вижу решительно никакого прока от того, что пущу вас внутрь замка, по крайней мере, пока не будет мне предоставлено и подтверждено право проследовать в вальядолид и лично передать слона эрцгерцогу австрийскому. Алькальд, видя, что ответа нет, сказал: Позвольте мне поговорить с ним. И через несколько минут вернулся сияющий: Согласен. Скажите ему тогда, примолвил капитан, что для меня будет честью сопровождать его. Покуда алькальд уходил и возвращался, капитан приказал сержанту разомкнуть ряды, освободив проход. И когда команда была выполнена, тронул коня так, что тот поравнялся с гнедым жеребцом австрияка, и попросил переводчика перевести: Еще раз — добро пожаловать в кастело-родриго, сейчас мы увидим слона.

• Предыдущая
• 15/30
• Следующая