Фан-клуб - Уоллес Ирвин - Страница 78
- Предыдущая
- 78/145
- Следующая
Никогда еще, за всю свою жизнь она не была такой массой страдающей с головы до ног плоти. Ни одна часть ее тела не была пощажена. Голова ее представляла шар боли. Челюстью было трудно двигать, а губы и часть щеки были в синяках и слегка припухли. Мучительно болели привязанные руки, плечи и грудь. Ее голодная забастовка также дала себя знать, желудок казался раздувшимся от отсутствия питания. Бедра и половые органы горели от ужасного наказания, которому они подверглись. Икры сводило. А отсутствие длительного отдыха в течение последних сорока восьми часов сказывалось в том, что все нервные окончания в ее теле, казалось, дергались и прыгали.
Хуже всего было то, что ее депрессия со склонностью к самоубийству углублялась.
И все же она не могла отрицать того факта, что у нее оставался небольшой, скудный шанс на улучшение ее доли.
С усилием она попыталась логически подумать о своем будущем. Она не видела никакого будущего, а ее мышление постоянно затуманивалось.
Она попыталась вспомнить события прошлого вечера, пережила некоторые из них и, к своему сожалению, поняла, наконец, что дальше таким образом она продолжать не может. Не было никакой возможности чего-то достичь, даже хотя бы подобия какого-то достоинства, таким образом. Ее сопротивление было мужественным, оно было храбрым, справедливым, но оно могло привести только к смерти. Ее похитители (ей пришлось свалить их в одну кучу, так как несмотря на тот факт, что Мечтатель вчера физически возразил Злодею за его обращение с ней, она все еще винила Мечтателя за создание этого зловещего Фан-клуба); как один, продолжат морить ее голодом, бить ее, насиловать, держать пленницей. Им недоступны доводы разума. Им не знакомо чувство, хотя бы отдаленно похожее на жалость. Они — маньяки с манией убийства, и она знала, что не может иметь дело с маньяками.
Также она не могла ждать помощи из внешнего мира. Это ей теперь было ясно.
Только она сама могла о себе позаботиться, начиная с настоящего момента.
Ее первичной целью должно быть выживание. К черту насилие над идеей независимости. К черту унижение и деградацию. Она должна жить. Это единственное, что имело значение. Только жить, это самое главное. Никакое количество траханья ее не убьет. Но дальнейшее сопротивление насилию может ее погубить. В прошлом, каковы бы ни были ее слабости, она обладала одним достоинством. Она выживала. Ей следует завязать свое мышление на одном этом достоинстве. Неважно, насколько плохи условия предложенной ей сделки, она должна принять их, чтобы выживать и дальше.
Нельзя сказать, что она не знала деградации и раньше. Так же, как она отдавалась разным агентам, режиссерам, продюсерам, богачам в прошлые годы, она должна поддаться этим зловещим монстрам в настоящем.
Le garde meurt et ne se rend pas — сказано было в книжке, которую она читала. Гвардия погибает, но не сдается. Ерунда. Даже ребенком она обладала большим здравым смыслом — ты убегаешь, чтобы сразиться на другой день. Капитуляция была ее единственной защитой от смерти. Если ты не умираешь, ты живешь. Если ты живешь, у тебя остается шанс отомстить. Под конец эти монстры в любом случае могут ее убить. А могут и не убивать. В любом случае, сдаться — это, по крайней мере, отложить уничтожение. Ее звенящий мозг был забит всякими клише. Ни на что лучшее он не был способен. Он цеплялся и находил смысл в одном клише: пока есть жизнь, есть и надежда.
Она была слишком больна и слаба, чтобы все обдумать еще раз.
Она позвала как можно громче:
— Там кто-нибудь есть? Вы меня слышите? Зайдите сюда кто-нибудь!
Она подождала. Ответа не было. Она снова позвала, затем снова и снова, пока не охрипла.
Огорченная, стремясь поскорее совершить сделку, которая даст ей временную отсрочку, она боролась с головокружением, опасаясь провалиться в обморок. Они должны знать, им надо сказать, пока она не провалилась во мрак, из которого ей уже будет не выбраться.
Она попыталась собрать все силы для одного последнего крика, но поняла, что он не достигнет даже двери.
В тот момент, когда она уже говорила себе, что все без толку, дверь спальни открылась.
Здоровяк, по прозвищу Продавец, с удивлением вглядывался в нее.
С усилием подобрав слова, она тихо проговорила:
— Ладно. Я буду себя хорошо вести. Я буду делать все, что вы хотите.
Прошло двенадцать часов, и снова была ночь.
Запястья ее снова были привязаны к стойкам кровати; она ждала сладкого забытья. Оно скоро наступит. Десять минут назад последний из них дал ей нембутал, и возлюбленный сон скоро будет ее последним партнером по постели.
Она была удовлетворена своим решением. Выполнение условий врага было пыткой, облегчаемой только ее физической слабостью, ее полной неспособностью сопротивляться, даже если бы она захотела. Цена была ужасной, но жизнь того стоила.
По правде говоря, вознаграждение было лучше, чем она ожидала.
После ее капитуляции Продавец возвратился вместе с остальными, чтобы удостовериться, что она поняла свою часть договора. Поняла, поняла, повторяла она снова и снова. Сотрудничество. Никакого сопротивления. Сотрудничество. Они торжествовали, эти монстры, эти жабы, эти вампиры, они сияли улыбками, как будто честно ее завоевали. Только самый странный из них, Мечтатель, реагировал без особого восторга и триумфа. Он казался ошеломленным и непонимающим.
Перемена всей атмосферы, отношения к ней, обращения с ней была почти волшебной.
Злодей ушел выпить по этому поводу, но остальные в течение утра и дня один за другим приходили выполнять свою часть договора.
Ее три раза легко покормили, утром, в начале и в конце дня. Яйца, соки, горячий суп, салат, цыплята, хлеб с маслом, дымящийся кофе казались ей серией изысканных блюд. Ей посоветовали не есть много после такой долгой голодовки, но этот совет был лишним. Она не смогла доесть ни одного блюда.
Они освободили ей правую руку, чтобы она могла восстановить кровообращение и массировать другую руку, а также для еды.
Однажды днем Мечтатель развязал ее полностью и ждал у двери ванной, пока она пользовалась туалетом и принимала роскошную ванну. После этого он дал ей ночную рубашку в обмен на ее испачканную блузку, юбку и трусики. Он сказал ей, что она новая и что он купил эту рубашку для нее.
Рубашка была на ней и сейчас, пока она ожидала сна. Это была не совсем ночная рубашка, скорее мини-тога, едва прикрывавшая бедра, укороченная рубашка из белого нейлона, но все же она была чистой, удобной и точно подходила по размеру. Это был тот тип одежды для сна, который рекламируют в журналах для мужчин и продают по почте, тот тип, в который сексуально настроенные мужчины одевают своих воображаемых любовниц перед мастурбацией.
После ванны и перемены одеяния ее снова привязали к стойкам, и она не возражала. Синяки на щеке и челюсти снова обработали каким-то успокаивающим бальзамом. После обеда рядом положили ее снотворную пилюлю и поставили стакан с чистой водой. Ей захотелось принять ее сразу же, но она не посмела попросить.
Она прекрасно сознавала, что ее ждет впереди. Они выполнили свою часть договора. Они ждали, что она выполнит свою. Им не понравится, если она будет сонной и одурманенной.
Ее подкормили, почистили и починили для насилия без сопротивления, и после обеда она настроила себя на предстоящее испытание.
Ожидая первого из них, она решала, как будет себя вести с каждым. Она пообещала сотрудничество. Это не включало в себя отдачи, любви, теплоты. Это означало, что она просто будет пассивной, не будет сопротивляться. Трудно будет сдержать свою злобу, автоматическое стремление противодействовать, но ей придется постоянно напоминать себе, что она не может рисковать достижениями, спасавшими ей жизнь.
Несмотря на осознание того факта, что у нее не было другого выбора, она ненавидела себя за согласие на капитуляцию. И все же эта ненависть к себе облегчалась тем, что своих похитителей она ненавидела еще больше, ненавидела с такой страстью, которую нельзя было выразить словами, так что у нее оставалось единственное стремление — отыграться на них за их бесчеловечность, стереть каждого из них с лица земли.
- Предыдущая
- 78/145
- Следующая
