Те, что уходят - Хайсмит Патриция - Страница 18

• Предыдущая
• 18/51
• Следующая

В магазине на Калле Валларессо Рэй купил себе темно-синий свитер и сразу же надел его под пиджак. Покупая его, он все же следил краем глаза за улицей и знал точно, что Коулмэн с компанией здесь пока не проходили. Может, решили остаться на ленч в «Монако»?

Рэй медленно побрел обратно к «Монако», на этот раз остерегаясь встретиться с Антонио, который мог присоединиться к ним.

Однако четверки в вестибюле уже не было, не было их и в ресторане. Может, зашли в «Гарри» или, пока он покупал свитер, сели на вапоретто? А может, сидят в баре отеля? Рэй понимал, что глупо совать сейчас туда свой нос, но что-то словно толкало его. Он осторожно подошел к бару и заглянул внутрь — там было человек пять посетителей, но Коулмэна и его компании среди них не было. Рэй заказал себе виски.

Минут через пятнадцать Коулмэн, Инес и Смит-Питерсы снова показались в дверях отеля и прошли в вестибюль. Наверное, были в баре «Гарри». Рэй выждал еще пять минут и, не в силах больше сдерживаться, пошел заглянуть в вестибюль. Там их не было. Он прошел в ресторан, где были заняты только половина столиков. В дверях его встретил старший официант. Рэй заметил Коулмэна сразу и заказал себе столик в самом дальнем углу. Он не поднимал глаз в сторону Коулмэна в течение нескольких минут, пока не выбрал, что будет есть, и не заказал себе полбутылки вина.

О чем бы они ни говорили, но им явно было весело. Не то чтобы они дружно покатывались со смеху, но на всех лицах сияли улыбки. Может, Инес уже успела рассказать им о своем визите в «Сегузо» еще в «Гарри» и они уже закончили обсуждать исчезновение Гаррета? А может, Инес не намерена рассказывать об этом в присутствии посторонних.

Инес была очаровательна, когда, смеясь и оживленно разговаривая, грациозно проводила рукой по волосам. Да, она могла считать его погибшим от руки Коулмэна, но это никак не отражалось на ее манере держаться за столом. А между тем она в любую минуту могла повернуть голову и заметить его, сидящего всего в каких-нибудь пятидесяти шагах от нее. И Коулмэн был доволен собой и вел себя так, словно совершил нечто похвальное или, по крайней мере, не совершал ничего, за что придется отвечать перед законом. Складывалось впечатление, будто все они относились к исчезновению Рэя и его возможному убийству как к обыкновенной примерке в магазине. Рэй находил подобное положение дел увлекательным, но постепенно в нем закипал гнев. Рэй вдруг почувствовал, что больше не может есть. Ему подали сыр и блюдо с фруктами, но он отказался. Допив вино, он оплатил счет и, стараясь быть незаметным, вышел. Никто не окликнул его, словно он был призраком-невидимкой.

Редкие снежинки падали с неба, но, касаясь земли, сразу же таяли. Магазины почти все закрылись, однако Рэй все же разыскал открытую табачную лавку, где всегда имелась в продаже карманная литература. Рэй выбрал себе одну брошюру о технике рисунка пятнадцатого-шестнадцатого веков, имевшую даже раздел иллюстраций. Его обратный путь пролегал мимо кафе-бара, где работала Элизабетта. Рэй заглянул, не особенно ожидая ее увидеть, но она оказалась на месте — стояла за стойкой, сверкая своей белозубой улыбкой, и разговаривала с низенькой коренастой женщиной — должно быть, соседкой или подругой. Рэй вспомнил, что Элизабетта собиралась работать сегодня с девяти до двух. Элизабетта и эта женщина были вполне реальны, но Рэя почему-то не покидало ощущение, что, если он войдет сейчас в бар, они его не увидят.

Рэй быстро зашагал в сторону дома. У него не оставалось никакого сомнения, что он все еще нездоров.

Дверь ему открыла синьора Кальюоли, с улыбкой проговорив:

— Холодный сегодня день. И снежок идет.

— Да, — согласился Рэй, чувствуя разносившийся по дому запах томатного соуса. — Скажите, могу я принять горячую ванну?

— Да, конечно. Через пятнадцать минут вода будет горячая.

Рэй поднялся к себе. Час назад он подумывал о том, чтобы написать своему другу Маку в Ксэньюэнкс, но теперь понял, что не напишет никому до тех пор, пока считается исчезнувшим. Он был подавлен и остро чувствовал свое одиночество. Погружаясь в ванну с горячей водой, он вспомнил Пэгги. В углу ванной комнаты оранжевым жаром пламенела электрическая плита, освещая уродливыми красновато-зелеными бликами покоробившийся линолеум. Совсем как на полотнах француза Боннара. В Сент-Луисе у Рэя была одна картина Боннара, и он со знанием дела немедленно высчитал ее современную стоимость. Он вдруг понял, что неподготовленность к восприятию живописного произведения может лишить его эстетической ценности. «Тебе никогда не казалось, что мир несовершенен?» Этот вопрос Пэгги задавала ему по меньшей мере два раза в жизни. Рэй пытался добиться от нее, почему она считает мир несовершенным, и Пэгги в конце концов ответила, что человеческому разуму (а возможно, Пэгги считала это душой) требуется нечто большее. Возможно, это был ее предсмертный крик: «Этот мир недостаточно совершенен, и поэтому я ухожу». Определенно, что-то вроде этого она испытывала и по отношению к сексу, потому что раз за разом…

Здесь Рэй останавливался в своих воспоминаниях, словно боялся натолкнуться на что-то страшное. У него всегда оставалось ощущение, что как бы Пэгги ни наслаждалась сексом, она всегда оставалась неудовлетворенной и единственным выходом для нее было сказать: «Давай сделаем это снова» или «Давай уедем отсюда пораньше, поедем домой и ляжем в постель». Поначалу это было так сладко — сексуальная женщина, женщина-мечта, и все такое прочее… Но потом появилось ощущение однообразия и даже усталости, долгое время, быть может целых восемь месяцев, скрываемые под личиной физического удовольствия, когда ему казалось, что их интимная жизнь была абсолютно самостоятельна и независима от них самих. Рэй много раз думал именно так, когда ему не хотелось заниматься любовью, но при этом его тело было по-прежнему полно желания. А еще он помнил случаи, быть может раза три, когда они ложились в постель перед тем, как отправиться в гости, и долго занимались любовью и он вдруг становился несдержанным, с его губ готовы были слететь (иногда и слетали) обидные, резкие слова, за которые ему потом было стыдно. Да, именно тогда у него появилась привычка часов в пять-шесть дня уходить из дому по делам. Он был вполне откровенен с Пэгги, когда честно заявил однажды: «Если мы ляжем сейчас в постель, к ночи я буду усталым». Это было сказано мягко, но он помнил, как изменилась в лице Пэгги. И хотя с тех пор она больше никогда не предлагала ему лечь в постель днем, он чувствовал, как ей хочется этого. И тем не менее Рэй не мог обвинить себя в том, что проявлял невнимание к Пэгги в постели или, напротив, доводил ее до переутомления. Теперь Рэй пожалел, что у него нет друга, с которым он мог бы поговорить об этом. Он думал о том, чтобы поговорить с Маком, но чувствовал, что недостаточно знаком с ним и не слишком хорошо узнал его из-за своей преувеличенной щепетильности. Именно об этом он так и не сказал Коулмэну, считавшему, что он замучил Пэгги той ночью, когда они ездили на Лидо. Рэй знал, отчего страдает: от непонимания и обвинений в свой адрес, связанных с невозможностью высказаться в свою защиту или хотя бы просто найти слушателя — обстоятельство, кажущееся смехотворным и нелепым тому, кто сам не находился в таком положении. Он понимал, что подобное состояние может постепенно довести человека до паранойи.

Рэю очень хотелось ребенка, зачатого и выношенного в Ксэньюэнксе и рожденного где-нибудь в Риме или Париже. Но Пэгги всегда хотела чего-то «лучшего», она никогда не кончала в момент, подходящий для зачатия ребенка. Ее объяснения всегда звучали примерно так: «Не сейчас, а чуть позже». Поскольку основная тяжесть легла бы на ее плечи, Рэй не мог настаивать или спорить. А между тем ребенок мог бы удержать ее от самоубийства. И этот странный Коулмэн никогда не спрашивал об этом. Наверное, он не считал возможным обсуждать эту тему. Рэю сейчас припомнилось одно из писем отца, когда они были женаты уже год, и приписка к нему: «Есть ли у нас надежда на внуков? Когда появится, дай знать». Но давать знать было не о чем.

• Предыдущая
• 18/51
• Следующая