Навсегда - Гулд Джудит - Страница 9

• Предыдущая
• 9/118
• Следующая

— Подари это кому-нибудь из стаи твоих обожательниц, — хрипло прошептала она. Затем быстро, пока не показались слезы, прикусила губу, развернулась и вышла.

Он мрачно смотрел ей вслед. Боже! Да что же случилось? Он провел рукой по лицу. Как он мог допустить, что все пошло совершенно не так? Он что, сумасшедший? Он не хотел обижать ее — он любил ее, черт возьми!

Слишком поздно.

Вернувшись в отель, он попытался исправить положение. Позвонил ей, чтобы извиниться, но она бросила трубку, как только услышала его голос. И это его опять разозлило.

«Сука! — подумал он. — Ну что ж, хочешь так играть? Отлично».

Есть вещи, которым просто не суждено случиться.

Джонни смотрел сквозь пыльное стекло. Они спускакались с гор Ал Джабал Аш Шарки. Внизу, на пыльной равнине, раскинулся Дамаск. Первый этап на пути назад.

Назад к чему? К любви которая так и не смогла расцвести? Принести соболезнования, а затем тихонько исчезнуть? Или делать вид, что между ними не было того, что когда-то все-таки было?

Боже! Только подумать! Какая глупость! Уязвленное мужское самолюбие — это проклятое эго! И он так легко сдался — вернул кольцо Тиффани на следующее же утро.

С тех пор он больше не видел Стефани, да и она ни разу не пыталась с ним связаться. Никто из них, похоже, не мог понять, что же на самом деле им было надо.

Но ее дедушка почему-то понимал. Карлтон Мерлин регулярно звонил ему, убеждая не сдаваться. Джонни подозревал, что то же самое хитрый старик говорил и Стефани.

Но Карлтон Мерлин напрасно старался. Никто из них не собирался делать первого шага. Они оба были так глупо, по-юношески, безнадежно упрямы!

А тем временем как-то незаметно успело проскочить уже пять лет! Пять лет… которые могли бы стать лучшими в жизни их обоих!

Но хуже всего было то, что он по-прежнему ее любил.

Эта первая ночь. Она была бесконечной. Казалось, утро не наступит никогда.

Стефани знала, что, несмотря на усталость, ей так и не удастся заснуть: слишком велика была боль потери. Оставив накрытую простыней клетку с Уальдо в гостиной, она всю ночь просидела в спальне деда, упорно надеясь, что здесь она будет как-то ближе к нему.

Но без него эта некогда элегантная комната выглядела по-другому, какой-то запущенной, пустой. Со смертью хозяина из дома ушла душа.

Она бесцельно бродила по спальне. Дедушка любил эту комнату больше всех остальных в доме и, старея, проводил в ней все больше и больше времени, среди дорогих его сердцу предметов и любимых книг. Около стены стояла кровать в стиле ампир, служившая заодно и диваном. Комната была уставлена огромными книжными шкафами, стонущими под тяжестью тысяч томов и мраморных бюстов, смотревших невидящими глазами вниз. Здесь же стоял его безбрежный письменный стол, вдвинутый в эркер с тремя окнами, в которые он, работая, любил поглядывать. Старинная пишущая машинка «ремингтон», та самая, на которой он работал, когда был еще начинающим журналистом, на ней печатал биографии, сделавшие его знаменитым. Вокруг были рассеяны непременные спутники писателя: груды бумаг с записями, страницы готовых рукописей, ластики, скрепки, справочники и подставки для карандашей. В большой хрустальной пепельнице, которая всегда стояла на письменном столе, был пепел и то, что осталось от его недокуренной сигары, «Монте-Касино», он всегда курил этот сорт. Если бы не яркий телефон на несколько линий, не стереосистема последнего поколения и не видеоустановка с тридцатишестидюймовым экраном, можно было подумать, что это обиталище джентльмена девятнадцатого века. Но Карлтон Мерлин был не из тех, кто скупится на самую современную электронику. «Здесь есть все, что мне нужно», — так еще недавно говорил он Стефани.

Бродя по комнате, она разговаривала с ним — как будто бы он сидел в своем вращающемся кресле у письменного стола, внимательно прислушиваясь к каждому ее слову. Она рассказывала ему о тюрьме Рэйфорд, о Джеде Савитте, знаменитом убийце. Она рассказывала ему о чуткой стюардессе, о Сэмми Кафке, встретившем ее в аэропорту и заехавшем с ней за Уальдо. Еще она говорила с ним о том, что она не верила ни одной минуты, что он добровольно ушел из жизни.

Ночь тянулась мучительно долго.

То и дело она поднимала глаза на потускневшую медную люстру и пыталась представить, как дедушка залезает на стул, затягивает на шее пояс и отталкивает стул. И каждый раз она качала головой. Картина не вырисовывалась. И как ни пыталась она представить себе всю сцену, у нее не получалось. Как он мог сделать это, если у него не сгибалась одна нога? Он едва мог встать с кресла или подняться на тротуар, не опираясь на палку.

Еще на пути из аэропорта она поделилась своими сомнениями с Сэмми Кафкой.

— Полиция говорит, что у самоубийц иногда появляются дополнительные силы, в которые трудно поверить, — ответил Сэмми.

Нет! Никакого самоубийства не было и не могло быть. Но как это доказать?

Стефани обо всем этом переговорила с дедом, и тема была исчерпана, она стала бродить около его письменного стола, то и дело натыкаясь на стопки бумаг и исписанные листочки. Ее внимание привлек цветной диапозитив размером десять на восемь.

Она поднесла снимок к лампе и стала его разглядывать. Это была прекрасная фотокопия картины, на которой были изображены изможденные, сутулые, старые люди, ожидающие, пока подойдет их очередь войти в источник, из которого с другой стороны они выходили молодыми, распрямившимися и красивыми. Это была не внешняя красота, а, скорее, какая-то внутренняя сила, притягивавшая к себе взгляд. Несомненно, картина изображала источник вечной молодости.

В задумчивости опустив диапозитив, Стефани заметила надпись в левом нижнем углу картонной рамки. Аккуратным почерком деда там было написано:

Лукас Кранах младший (1472–1553)

Масло

Собственность Британского музея

Стефани положила снимок на стол. Ее взгляд остановился на пачке старых выцветших фотографий. Она стала их просматривать. На первой фотографии была запечатлена красивая маленькая девочка рядом с огромной собакой, больше, чем сама девочка. На другом снимке была та же девочка, теперь уже лет двенадцати, а с нею рядом девушка, по всей видимости, сестра. Сходство было поразительным. У обеих волосы собраны в хвосты, обе одеты в баварские платья с узким лифом и широкой юбкой в сборку. На заднем плане виднелись холмистые луга и домик с крутой крышей. Еще на одной фотографии они стояли на лужайке, в обнимку с… но что это? Со старым, иссохшим гномом!

Следующие несколько фотографий были значительно более ранние — бело-коричневые, с обтрепанными краями. Может быть, эти люди — родители девочек? Наверное. Затем опять пошли черно-белые. Женщина с двумя девочками и тем же гномом, все улыбаются в камеру. На следующей — первая девочка, теперь уже девушка лет шестнадцати под руку с двумя молодыми людьми, видимо, ее поклонниками.

И тут внезапно волосы на голове Стефани зашевелились. Она узнала эту шестнадцатилетнюю девочку. Это была Лили Шнайдер — будущая оперная дива, красавица, голос которой очаровывал миллионы… и над чьей биографией работал ее дед.

Там были и другие фотографии.

Лили со школьными друзьями… Лили около рояля, за которым сидела женщина со строгим лицом, с зачесанными назад волосами, ее пальцы парили над клавишами инструмента… Лили постарше, в парике и костюме для «Кавалера роз»… улыбающаяся Лили на руках офицера гитлеровской армии… серия фотографий Лили с немецкими офицерами…

И опять нацисты… И еще они…

Невероятно!

Стефани отложила фотографии.

На глаза попалась стереосистема. Интересно, что дедушка слушал в последние минуты жизни?Она ткнула в кнопку лазерного проигрывателя. Дисковод медленно выдвинулся, в электрическом свете радужно засветился диск. Она поднесла его к глазам, чтобы прочитать название. Но могла бы этого не делать, и так знала. Лили Шнайдер.

Разумеется, так и должно было быть.

• Предыдущая
• 9/118
• Следующая