Факелоносцы - Сатклифф Розмэри - Страница 42
- Предыдущая
- 42/60
- Следующая
— Да, я предаюсвой народ… свой мир, оставаясь с тобой.
И вдруг ему почудилось, что в тишине, вслед за голосом Нэсс он слышит голос Флавии, некогда прекрасный, а теперь безжизненный и охрипший от горя: «Боже, помоги мне. Ведь он мой муж».
Конечно, это было не одно и то же. Он не был врагом, какими были саксы. Он не принадлежал к банде разбойников и не принимал участия в убийстве отца Нэсс. Однако в глубине души он знал, что решение Нэсс и решение Флавии выросли из одного зерна. И у него вдруг возникло мучительное желание, несвойственное человеку, каким он нынче стал, но вполне естественное для него прежнего, до того, как саксы сожгли его дом, — желание подарить что-то очень хорошее Нэсс. Ему захотелось высыпать ей на колени целую охапку каких-нибудь необыкновенных подарков: новую песню, три звезды из созвездия Ориона, мед в сотах и ветки белого цветущего боярышника в середине зимы, и не только ради самой Нэсс, но и ради Флавии.
Он услышал свой собственный голос, сдавленный, слегка сбивающийся, умоляющий ее понять и принять то единственное, сокровенное, что он мог ей сейчас дать, — другого подарка у него не было.
— Нэсс, у меня была сестра. Ее увели с собой саксы, после того как сожгли наш дом. Я молился за нее… Я думал, ее нет в живых, а потом, через несколько лет, я снова нашел ее, нашел в сакском лагере. Я хотел взять ее с собой, но для нее тоже… все было слишком поздно. Ее звали Флавия.
Впервые за эти годы он говорил о сестре.
И Нэсс, которая стояла, не разводя сведенных вместе ладоней, слегка приподняла их, как бы принимая его дар.
— Бедный Аквила… бедная Флавия… и бедная Нэсс.
Группа всадников легким галопом проскакала по улице за их домом, и Нэсс уронила руки — мир снаружи снова ворвался к ним.
Аквила пристегнул меч, отодвинув в сторону семейные дела.
— Я должен пойти проверить, есть ли наши солдаты на сторожевых постах, которые охраняли люди Вортимера.
Он произнес «люди Вортимера», а не «ваши люди», даже не заметив этого. Зато заметила Нэсс, и на губах ее появилась улыбка, горькая и в то же время нежная, как сок дикой яблони, и она с улыбкой смотрела, как Аквила большими шагами возвращается в свой мужской мир. Затем она повернулась, чтобы успокоить Пескарика, который, окончательно расстроившись из-за всего непонятного вокруг, громко разревелся.
У Аквилы почему-то было чувство, что уход войска Вортимера непременно обострит борьбу и будущие беды накатятся на них, как накатывается прилив, когда сносит дамбу. И поэтому, как только он вышел на улицу, пройдя мимо дремлющего привратника, он первым делом, чисто инстинктивным движением, попробовал, свободно ли ходит меч в ножнах, будто ждал, что сразу же услышит боевой клич саксов за стенами Венты и бряцание оружия у ворот.
Но вместо битв долгое тревожное затишье установилось на все лето. Ослабленная британская армия спешно вооружалась для охраны границ от нападения, а нападения так и не последовало. До войска, находящегося в постоянном нервном ожидании, то и дело доходили вести из разных концов Британии. Теперь, когда после смерти сына к Вортигерну вернулись его сторонники, он пытался всеми силами упрочить свое положение и заключить более тесный союз с саксами.
— Дурак! Что за дурак! — воскликнул по этому поводу Амбросий. — Какой толк заключать союз с волком, которого ты сам же пригласил к себе на порог!
И еще упорнее он и его военачальники принялись формировать армию и сколачивать воедино территории Каллевы и Венты, Акве-Сулис и Сорбиодуна — много лет эти города были предоставлены сами себе, что поставило их в особое положение, превратив магистратов в мелких князьков, таких, какими были их предки.
Вскоре до воинов Амбросия дошел слух, что в Дурноварии готовится большой сбор сакских и кельтских вождей для заключения договора, который должен был навеки закрепить за саксами их границы в Британии, и они мрачно пересмеивались, сидя вокруг сторожевых костров.
— Сакские границы будут закреплены на века, только когда умрет последний Морской Волк, не раньше.
В конце лета они узнали, чем закончилось это сборище.
К этому времени оно уже получило известность под названием «Предательство длинных ножей» и под тем же названием навеки вошло в память грядущих поколений. В соответствии с принятым обычаем, гласящим, что никто не должен являться на круг Совета с оружием в руках, Вортигерн и его люди пришли на сбор безоружными, тогда как люди из дома Хенгеста во время пиршества, которое началось сразу же после Совета, — саксы и кельты сидели на одной скамье вперемежку через одного — спрятали в рукавах кинжалы (недаром британцы тысячу лет еще потом говорили: «Не напрасно саксы носят длинные рукава» или еще: «Никогда не доверяй человеку с длинными рукавами»). По сигналу они выхватили их, и каждый нанес удар соседу слева. Около сотни знатных кельтских воинов погибли во время того Совета, но самого Вортигерна оставили в живых. И ему, который величал себя Верховным Королем, пришлось заплатить непомерный выкуп за эту милость. Растеряв последние остатки гордости, под угрозой приставленного к горлу кинжала он отказал саксам земли в Больших Лесах, в Стране Холмов и вверх по Тамезе почти до самого Лондиния. И все это писец записал, как и полагалось, на латыни, чтобы ничего нельзя было потом оспорить.
После этих печальных событий некоторые кельтские вожди вернулись, как побитые собаки с поджатыми хвостами, к Амбросию, но большинство просто растворилось в родных горах. Поскольку у британцев не хватало сил даже после того, как отозвали войска, посланные для укрепления западного побережья от набегов скоттов, — Амбросию только и оставалось, что сохранить в прежних границах старые отцовские владения с крепостью в центре — этот своего рода остров. Так прошел еще один год, и снова стояло лето в разгаре.
Бурая лесная земля мягко уходила из-под копыт Инганиад; по обе стороны дороги высились прямые, бледные стволы ясеня, и свет под высоким лиственным шатром был бледно-зеленый, так что Аквиле казалось, будто он передвигается под водой, как это всегда бывает в ясеневом лесу. Он слышал слабое позвякивание оружия следовавшего за ним патруля, но голосов не было слышно — люди привыкли хранить молчание в лесу. Юный Арт, ехавший рядом с Аквилой, — в то время как верный пес Кабаль бежал впереди, — вдруг вскинул голову и, завороженный, застыл на месте.
— Смотри, Дельфин, белка! — воскликнул он с радостной улыбкой. — Вон на той ветке… Гляди, гляди, побежала!
Аквила проследил за взглядом мальчика и увидел, как совсем близко, справа от них на суку мелькнула полоска рыжеватого меха. На мгновение зверек замер в развилке между двух веток, что-то сердито проверещал и снова побежал, взбираясь все выше, выше к качающейся тоненькой веточке, затем, сделав какой-то совсем неприметный прыжок, оказался на соседнем дереве. Он то ритмично раскачивался, то прыгал среди ветвей, словно весу в нем было не больше, чем в раздуваемом ветром пламени, и вдруг — исчез, и они только спустя мгновение услышали, как он верещит где-то уже вдалеке. Арт проверещал в ответ, а потом со смехом издал, подражая сойке, тревожный крик.
И снова воцарилось молчание, как только они тронулись дальше по лесным тропам, оставив поводья спокойно лежать на шее у лошадей.
Аквила опять взглянул на мальчика, едущего рядом. Арту исполнилось четырнадцать, но ему еще год оставалось ждать, пока Амбросий сочтет его подготовленным к сражениям (если вообще дойдет дело до открытого сражения), однако всю эту весну Арт вел себя как норовистый жеребенок, и в конце концов Амбросий отправил его к Аквиле, который ведал охраной северных границ, — пусть мальчишка вдохнет воздух походной жизни и научится быть мужчиной. Арт-медведь. В каком-то смысле это прозвище ему подходило. Аквила и сейчас видел, какая силища таится под кожаной туникой, да и в движениях мальчика была неуклюжесть медвежонка, но только не тогда, когда он сидел на лошади. Арт на коне — удивительно красивое зрелище; такая красота бывает от полного соответствия какой-то вещи или человека своему предназначению, как, например, корабль в море, птица в полете… И Арт на коне.
- Предыдущая
- 42/60
- Следующая
