Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь! - Корольков Юрий Михайлович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/174
- Следующая
Разговор происходил в «главной квартире», где висел портрет царя Николая II. Сидели за большим столом, перед развернутой штабной картой советского Забайкалья. Пили маотай — крепкую китайскую водку — и рассуждали о дальневосточных проблемах. Атамана не устраивало, что генерал Араки слишком медлит с выполнением плана, скупится на расходы, отчего создается впечатление, будто японские военные круги потеряли интерес к ими же задуманному варианту. Конечно, атаман Семенов, как будущий руководитель сибирского похода, отлично понимает, что одними своими силами в 15 тысяч сабель он не сможет нанести решающего удара большевикам. Атаман только начнет, но закреплять первый удар должны будут японские войска. Конечно, хотелось бы привлечь еще и другие силы…
Вот эти «другие силы» атаман Семенов и намеревался привлечь, в первую очередь авторитетные военные круги Соединенных Штатов. Не сможет ли мистер Джонсон оказать здесь содействие… Зорге не стремился рассеять заблуждения собеседника насчет его роли в переговорах между Вашингтоном и главой будущего «независимого государства». Рихарду было важно другое — найти движущие пружины белоэмигрантского заговора. Следы вели в Токио, в штаб Квантунской армии, размещенной в Маньчжурии.
Флирт японцев с атаманом Семеновым тянулся долго и оборвался неожиданно для атамана «мукденским инцидентом», возникшим в Маньчжурии. Атаман Семенов временно отодвигался японской военщиной на задний план.
События в Мукдене взбудоражили колонию журналистов. Сообщения были противоречивы, и корреспонденты, аккредитованные при нанкинском правительстве, устремились на север, чтобы быстрее попасть в Мукден. Зорге решил лететь самолетом, но английский рейсовый моноплан летал всего два раза в неделю, к тому же летел с посадками на всех крупных аэродромах — в Нанкине, Сюйчжоу, Цзинани, Тяньцзине…
Самолет поднялся в воздух с рассветом, когда солнце, всплывшее из морской синевы, как поплавок на рыбачьих сетях, озарило розовым светом дымку тумана, затянувшего землю. Рихард сидел рядом с Джоном Гетье, корреспондентом французского телеграфного агентства. Гетье прожил в Китае больше десяти лет, хорошо знал страну, политическую обстановку и крайне скептически относился к официальной версии мукденских событий. Когда над входом в штурманскую кабину погасло красное световое табло, запрещающее пассажирам курить при взлете, Рихард потянулся за сигаретами, протянул пачку соседу.
— Нет, я предпочитаю покрепче…
Курили французский темно-коричневый горьковатый табак, почти такого же цвета, как земля, проплывающая под самолетом.
— Как вам все это нравится? — спросил Гетье: в самолете только и разговору было о мукденском инциденте. — Происходит взрыв, машинист даже не замечает взрыва, прибывает по расписанию в Мукден, а позади экспресса тяжелые орудия сразу же начинают стрелять по китайским казармам… Нет, все это шито слишком уж белыми нитками.
— Я не берусь судить о происшествии до тех пор, пока сам не побываю на месте, — осторожно возразил Рихард
— Сколько времени вы работаете в Китае?
— Полтора года…
— А я одиннадцать!… Для меня все ясно! Я вообще не хотел ехать в Мукден, но наша профессия требует быть там, где стреляют… И вообще, другой конец бикфордова шнура нужно искать не в Мукдене, а в Токио.
После Нанкина, как-то вдруг, плоская низкая долина Хуанхэ сменилась островерхими скалами. Колючие, рваные вершины тянулись к самолету. Прошли мимо горы Тайшань. Плоскогорья, обрамленные хребтами, походили сверху на раскрытые морские раковины с обломанными ребристыми краями.
Обедали в Цзинани, в приземистом ресторане аэровокзала. Гетье заказывал европейские блюда, Зорге предпочел китайские: рыхлый маньтоу — бумажно-белый хлеб, приготовленный на пару, крабы, омлет, неизменные трепанги и капустный суп — в довершенье.
— Как вы можете все это есть! — восклицал Гетье. — Вот к чему я не могу привыкнуть за одиннадцать лет.
— Надо знать все. Страну познают и через желудок, — отшутился Рихард. — Как видите, я уже свободно управляюсь с палочками для еды, чего не могу еще сказать о китайском языке…
После обеда долго пили зеленый, чем-то особенно знаменитый, цзинаньский чай, ждали, когда заправится самолет. Поднялись поздно и заночевали в Тяньцзине.
Перед сном гуляли по городу. Улица Нанкин-род сияла многоцветными огнями, которые отражались и множились в зеркальных витринах отелей и магазинов. В глубоком и темном небе парили огненные драконы, пылали иероглифы вывесок, теплилась россыпь китайских фонариков. Но едва они свернули в боковую улочку, картина ночного города изменилась. От вокзала вышли к набережной Пей Хо — грязной и зловонной реки, сплошь заставленной сампанами, баржами, пароходами. Было темно и неприютно. Невдалеке от высокой дамбы, предохраняющей город от наводнений, француз указал Рихарду на группу строений, обнесенных невысокой стеной.
— Это резиденция последнего китайского императора Пинской династии Генри Пу-и, точнее, экс-императора. Вы помните его историю? Он стал императором в трехлетнем возрасте, а через два года его свергли. Теперь ему платят что-то около трех миллионов китайских долларов в год. Такова традиция. Китайцы любят и почитают императоров, даже бывших… Каждый генерал, который рвется к власти, мечтает сделаться императором, будь то Чжан Цзо-лин или Чан Кай-ши. Мечтают, чтобы им воздавали божественные почести…
Рихард не придал особого значения словам бывалого французского журналиста, но позже не раз вспоминал этот ночной разговор в Тяньцзине.
В Мукден прилетели рано утром и прямо с аэродрома поехали в японскую комендатуру.
Журналистов встретил полковник Итагаки, представитель командующего Квантунской армией Хондзио. Он был подчеркнуто вежлив и самоуверен, японский офицер с коротко подстриженными, будто наклеенными бумажными усами. Итагаки выражал возмущение действиями китайских диверсантов, всячески стремился завоевать доверие приехавших журналистов. Он охотно отвечал на вопросы, обещал представить конкретные доказательства китайской провокации и показывал кусок рельса, вырванный взрывом на полотне железной дороги. После взрыва прошло всего три дня, а рельс был ржавый и старый, будто целый год провалялся на свалке…
Полковник изложил японскую версию: лейтенант с шестью солдатами патрулировал железную дорогу севернее Мукдена. Была ночь. Вдруг позади себя солдаты услышали взрыв, бросились назад и увидели нарушителей. Их было пятеро. Как истинные самураи, солдаты стали преследовать преступников, но японских солдат обстреляли из винтовок и пулеметов. Лейтенант определил, что в обстреле патруля участвовало несколько сот китайцев. Японские солдаты залегли, приняли бой, вызвали подкрепление и вынуждены были атаковать казармы, откуда китайцы вели огонь.
Корреспонденты, сидевшие с открытыми блокнотами вокруг стола, начали задавать вопросы. Пресс-конференцию вел Итагаки. Перед началом журналисты узнали еще одну ошеломляющую новость: Квантунская армия начала оккупацию всей Маньчжурии, войска генерала Хаяси также вторглись в Маньчжурию со стороны Кореи. Хаяси командовал японской армией в Корее.
Француз спросил:
— Означают ли возникшие события войну между Японией и Китаем? Насколько я осведомлен, — продолжал он, — состояние войны объявляет император. Если войска генерала Хаяси перешли границу и вступили в Маньчжурию, значит, был рескрипт императора о состоянии войны. Так ли это?
— Нет, нет, — успокаивающе сказал Итагаки. — Мы расцениваем это как частный инцидент, находящийся лишь в компетенции Квантунской армии. Просто полицейская акция. Квантунская армия временно взяла власть в Маньчжурии, чтобы восстановить порядок. Только временно, — подчеркнул Итагаки.
— Скажите, но откуда взялись пушки, из которых сразу же начали стрелять по китайским казармам? — Это спросил англичанин, сидевший напротив Зорге. Он невозмутимо курил тонкую, прямую трубку и говорил, глядя куда-то в сторону.
— Пушки делают для того, чтобы они стреляли, — ушел от ответа полковник Итагаки.
- Предыдущая
- 30/174
- Следующая
