Корсар - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 11
- Предыдущая
- 11/66
- Следующая
– С этого и надо было начинать. Боярин я, Велимир Татищев. Что за нужда привела ко мне?
– Сказывали, лекарь из Владимира у тебя.
– Вот он.
Я выступил вперёд.
– Ты обвиняешься в убийстве злонамеренном боярина Сорокина, – грозно объявил подьячий.
– Не знаю такого, – твёрдо ответил я.
– Андрей, из боярских детей, показал, что именно ты убил его из пистолета.
– А, так то на дороге боярин был? Я его за разбойника принял. Он возничего убил, да возок с боярыней угнал.
Вмешался Татищев:
– Я сам тому свидетель – ко мне возок с боярыней приезжал, я ездового дал взамен убитого – до места им добраться. И пленного на возке привезли, коего Андрей в Разбойный приказ по моему велению отвёз. Постой, а где Андрей? Эй, кто-нибудь?! Кто Андрея видел?
Холопы только плечами пожимали.
– Не ищи его, боярин, у нас он.
– Андрей-то здесь при чём?
– Сообщник он.
– Да вы что, белены объелись? – возмутился Велимир.
– Не знаем ничего. Кожин, сдай саблю и пистолет, поедешь с нами.
Спорить я не стал – отцепил саблю, вытащил из-за пояса пистолет, протянул старшему.
Поднялся в седло Орлика. Несколько растерявшийся и обескураженный Татищев сказал на прощание:
– Ты держись, Юрий. Не верю, чтобы Андрей мой и ты злодейство учинили. Сам завтра же с утра в Разбойный приказ поеду – надо разбираться. Не допущу бесчинства без вины ни к тебе, ни к Андрею! Андрей из боярских детей. На него пятно ляжет – позор на весь мой род. Не дам фамилию облыжно пачкать!
– Трогай! – скомандовал подьячий.
Я поехал впереди – конные стражники окружили меня со всех сторон. Так мы и ехали до города.
Подъехали к Разбойному приказу. Меня сразу препроводили в подвал и заперли в одиночной камере.
Я уселся на пол. Бред какой-то! Конного на дороге я действительно застрелил и не собираюсь отрицать этого, – так ведь за дело. И кто знал, что он боярин? Бояре на дорогах бесчинствами не занимаются.
В камере узилища постепенно стемнело – скудный свет сюда попадал с улицы через крохотное, забранное решёткой оконце у самого потолка. Как я понял, наступил вечер.
Тюремщик принёс ведро воды и кружку.
– Пей, жрать нечего.
Я выпил две кружки воды кряду.
Громыхая здоровенными ключами на связке, тюремщик ушёл, унося воду.
Думать ни о чём не хотелось, что сделано, то сделано. А доведись повториться событиям снова – я ни на йоту не изменил бы совершённого.
А посему я просто улёгся на прелую солому и уснул.
Утром я был разбужен самым бесцеремонным образом. Громыхнула дверь камеры, зашли двое образин – по-другому их не назовёшь, подхватили меня под руки и поволокли по лестнице наверх. Я бы и сам смог идти, но мне просто не дали.
Меня втолкнули в комнату, впечатали на табурет и встали сзади.
Передо мной в пяти шагах стоял стол с письменными принадлежностями. За столом в кресле восседал невзрачного вида плюгавый служивый, раздувавший щёки от собственного величия и осознания важности своей персоны.
– Кто таков?
– Кожин Юрий, лекарь.
Вероятно, это был подьячий. Он старательно заскрипел пером по бумаге.
– Ты обвиняешься в злонамеренном убийстве боярина Сорокина Ильи. Что можешь сказать?
– На дороге я убил татя, который зарубил возничего и угнал возок с боярыней, назвавшейся мне Матвеевой Варварой. Мои слова может подтвердить боярский сын Андрей – мы вместе были. А ещё пленный, что вместо убитого кучера управлял возком.
– Так, значит, не отрицаешь, что боярина жизни лишил?
– Нет, убил татя.
– Приведи сорокинского холопа.
Стоявший сзади амбал вышел и скоро вернулся с пленным ездовым, которого мы хотели повесить. Едва увидев меня, мужик ткнул в меня пальцем:
– Он, он это! Убил на дороге хозяина моего, честнейшей души человека, и меня хотел повесить.
– Это правда? – строго спросил подьячий боярского холопа.
– Истинно так! – Бывший пленный перекрестился.
– Подтверждаешь? – посмотрел на меня сыскной чиновник.
– Татя за злодейство убил, а сообщника – вот его – хотел повесить, было.
– Ага, – удовлетворённо кивнул подьячий. – Уведите холопа.
Ездового вывели.
– С какой целью убил?
– Наказать за разбой – я ведь говорил уже.
– Тогда зачем сам боярина обобрал?
– Не брал я ничего!
– А сабля в ножнах? Андрей ничего не скрывал, всё как есть рассказал.
– Я её и вправду взял, но потому только, что у меня пистолет был разряжен, другого оружия не имелось, а возок отбивать надо было. Найдите боярыню Матвееву, коли мне не верите, поговорите с ней.
– Не учи, я сам знаю, что мне делать. Вина твоя и твоего сообщника видна и так. После обеда на дыбу пойдёшь, да пятки поджарим – всё сам тогда и расскажешь, зачем боярыню искать?
Я похолодел. Положение складывалось не в мою пользу, хотя я продолжал считать себя невиновным.
А если эти костоломы начнут пытать – что от меня останется? На что способен ещё буду? Попаду на дыбу – вывернут суставы, – о лекарской практике придётся забыть напрочь. Потом мне стало смешно. На дыбе сознаешься в том, чего никогда не совершал. А после неё казнят за вины многие. О какой работе ты ещё заботишься, Юра? Отсюда живым не выйти…
Я улыбнулся своей наивной вере в возможность справедливого исхода. Не тот век! Кровожадный Иван Грозный многим пример подал, как «суд» вершить – малюты скуратовы на Руси в большой силе!
Видимо, мою горькую усмешку эти изверги восприняли как вызов, и это разозлило подьячего. Он дал знак амбалам, и один из них врезал мне в ухо здоровенным кулачищем. Я, как пушинка, отлетел к стене. Из глаз сыпались искры, комната качалась, в ухе звенело. Если они начнут меня бить вдвоём, то мне и до дыбы не дожить.
Сколько раз я смотрел смерти в лицо…
Память бросила меня в первые дни в этом времени, в лето 1571-го, когда я, голодный и оборванный, на рязанском рынке загородил собой несчастную девушку от обнаглевших опричников. Я с гордостью вспомнил, как смог, безоружный, одолеть двух наглецов, в окружении застывшей от страха толпы. Мой счёт нежитям, которым я помог предстать перед Судиёй, был открыт… Тогда мой дух крепила немая солидарность отчаявшегося рязанского люда, поддержавшего меня – кто как мог.
Я не боялся смерти в открытой схватке, на людях – ни тогда, ни потом, когда судьба сводила меня с лихими людьми.
А здесь, в каменном мешке, меня ждала позорная смерть. От страха расстаться с жизнью в бесчестии всё холодело внутри. Обольют лжой перед Ксандром, Велимиром… Во мне вскипала жажда сопротивления злу, я не хотел быть перемолотым в безжалостной «мясорубке» инквизиторов Разбойного приказа, которым было с кого пример брать – о кровожадности самого царя Ивана легенды ходили…
Где мой всесильный покровитель – «око государево» – надменный Демьян Акинфиевич? Я давно внушил ему мысль, что моя смерть не останется без последствий. Для него… Или в неведении пребывает городской правитель? Как бы не стало поздно…
А дальше случилось совсем невероятное… Вот и не верь индусам, которые утверждают, что в критические минуты мысль может материализоваться…
В коридоре раздался топот ног, дверь от резкого удара распахнулась. Подьячий вскочил было, открыв рот для ругани, но лицо его вдруг приняло подобострастное выражение.
Я повернул голову и обомлел – наместник! Сам, собственной персоной!
– Что тут происходит? – прорычал наместник.
Он бесцеремонно подошёл к столу, оттолкнув в сторону побелевшего подьячего, который так и остался стоять с раскрытым ртом, уселся в его кресло, смахнув рукой бумаги на пол.
– Вот, татя задержали, убил на дороге из пистоля боярина Сорокина, у него и сообщник есть.
– Это кто тать? Вот он? – наместник ткнул в меня пальцем.
– Он, – неуверенно подтвердил подьячий. В его службе появление наместника в Разбойном приказе было впервые, и в мозгу забрезжило понимание, что он сделал что-то не так.
– Кожин, встань, расскажи – как было дело.
- Предыдущая
- 11/66
- Следующая