Слезы дракона - Кунц Дин Рей - Страница 58
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая
Тревожная, стремящаяся во что бы то ни стало вывести зрителя из состояния душевного покоя, блестяще задуманная и мастерски исполненная картина несомненно была шедевром — и место ей было скорее в какой-нибудь из картинных галерей, а не в спальне частного дома. Чтобы сдержать ее мощь, необходим был просторный выставочный зал с высоким сводчатым потолком: здесь, в обыкновенной жилой комнате картина давила на человека, парализовывала его сознание исходящей от нее мрачной черной энергией.
Конни спросила:
— Как думаешь, с кем из них он ассоциировал себя самого?
— В каком смысле?
— Ну кем себя представлял, вурдалаком или его жертвoй?
Гарри задумался:
— Мне кажется, и тем и другим.
— То есть пожирал самого себя?
— Примерно. Скорее, был пожираем собственным безумием.
— И не в состоянии справиться с этим.
— Хуже. Не желая этого делать. Садист и мазохист, собранные вместе под одной крышей.
— Ну хорошо, а как это помогает нам разобраться в том, что происходит? — спросила Конни.
— По-моему, никак, — ответил Гарри.
— Тик-так, — сказал бродяга.
Когда они, изумленные, обернулись на низкий, скребущий нервы звук его голоса, он был от них всего в нескольких дюймах. Этого не могло быть, не мог он так бесшумно, что они совершенно ничего не слышали, подкрасться к ним, и тем не менее именно так оно и было.
Правая рука Тик-така, словно стальная стрела башенного крана, опустилась на грудь Гарри. Его, как пушинку, отбросило далеко назад, к стене, в которую он врезался с такой силой, что в окнах, казалось, задребезжали стекла, а зубы его щелкнули так громко, что несомненно откусили бы язык, если бы тот оказался между ними. Тяжело грохнувшись на пол вниз лицом, Гарри задохнулся от пыли и ворсинок ковра, набившихся ему в рот.
С огромным усилием отодрав наконец от ковра лицо он увидел, что ноги Конни болтаются в воздухе. Тик-так, подняв ее вверх и прижав к стене, тряс, как котенка. Ее голова и пятки выбивали по камню мелкую чечетку.
Сначала Рикки, теперь Конни.
Сначала все, что любо тебе…
Гарри, кашляя и отплевываясь от застрявших в горле ворсинок, встал на четвереньки. Надрывный кашель остpoй болью отдавался в груди, и Гарри казалось, что его грудная клетка, как тиски, сдавила ему сердце и легкие.
Тик-так что-то кричал прямо в лицо Конни, но Гарри никак не мог разобрать, что именно, так как в ушах его все еще стоял звон от мощного удара и падения.
Звуки выстрелов.
Она каким-то образом изловчилась вытащить из кобуры револьвер и разрядила весь барабан в шею и лицо своего обидчика. Выстрелы несколько потрясли того, но оказались бессильными заставить его разжать руки.
Превозмогая дикую боль в груди, Гарри, обеими руками ухватившись за туалетный столик, с трудом поднялся на ноги. У него все плыло перед глазами, он дышал тяжело и с каким-то хриплым присвистом. Он тоже выхватил из кобуры револьвер, заранее зная, что с его помощью ему не удастся справиться с таким противником, как этот.
Все еще что-то крича и не выпуская Конни из рук, Тик-так вдруг оторвал ее от стены, размахнулся и швырнул прямо в раздвижные стеклянные двери балкона. Словно выпущенное из пушки ядро, Конни пробила одну из половинок дверей, и от мощного удара специально обработанное стекло разлетелось на десятки тысяч мелких, клейких осколков.
Нет. Это не может происходить с Конни. Он не должен ее потерять. Это немыслимо.
Гарри выстрелил два раза подряд. Сзади на черном плаще Тик-така тотчас образовались два больших рваных отверстия. Свинец и раздробленные кости должны были бы мгновенно парализовать жизненные центры бродяги. И он должен был бы замертво рухнуть на пол, как Кинг Конг с небоскреба "Эмпайр Стэйт Билдинг". Вместо этого Тик-так обернулся. Не закричал от боли. Hе покачнулся даже. Только презрительно бросил через плечо:
— Герой сраный.
То, что он вообще был еще в состоянии говорить, уже само по себе являлось какой-то необъяснимой, непостижимой тайной, каким-то невероятным чудом. В горле у него было большое, с серебряный доллар, входное отверстие от пули. Выпущенные Конни пули вырвали из левой половины его лица огромный клок, почти всю щеку, от нижней челюсти вплоть до глазной впадины, напрочь срезали ему левое ухо. Но крови не было. Не видно было и обнажившихся костей. Мясо его было не кроваво-красным, а какого-то черно-коричневого цвета и странное на вид. Выдранная левая щека, полностью обнажив зубы, придавала усмешке, кривившей его рот, еще более зловещий вид. Окруженный кальцинированным частоколом, как жирный угорь, запутавшийся в сетях рыболова, бился и извивался язык.
— Ты, герой, мусор поганый, думаешь, все тебя боятся? — Несмотря на то, что голос был низким и скрипучим, речь его странным образом напоминала речь ершистого школьника, провоцирующего драку где-нибудь в спортзале или на площадке для игр, и даже его внушающая ужас внешность не могла полностью скрыть эту сугубо детскую манеру его поведения. — Но ты — дерьмо на палочке, ничтожество, маленький, перепуганный насмерть человечек.
Тик- так шагнул к нему.
Гарри направил револьвер на своего врага и…
…очнулся на стуле в кухне Ордегарда. Револьвер все еще находился у него в руке, но дуло было прижато к подбородку, словно он собирался покончить жизнь самоубийством. Сталь неприятно холодила кожу, а мушка больно давила на кость. Палец напряженно лежал на спусковом крючке.
Отбросив от себя револьвер, словно нечаянно схватил рукой ядовитую змею, Гарри вскочил со стула. Он не помнил, как вышел на кухню, как отодвинул от стола стул, как сел на него. Казалось, в мгновение ока был перенесен туда и поставлен на грань самоубийства.
Тик- така нигде не было видно. Дом был тих. Неестественно тих.
Гарри пошел к двери…
…и снова оказался в прежнем положении, на том же стуле, что и раньше, снова в руке его был револьвер, но на сей раз дуло было направлено ему прямо в рот и он крепко сжимал его зубами.
Пораженный, он медленно вынул дуло револьвера изо рта и положил револьвер на пол рядом со стулом. Ладонь была липкой от пота. Он вытер ее о штаны и встал на подгибающиеся от страха ноги, совершенно мокрый от обильно выступившего на теле пота, с неприятным кислым привкусом только наполовину переваренной в желудке пиццы во рту.
Еще толком не понимая, что с ним происходит, Гарри, однако, точно знал, что никогда и мысли не допускал о самоубийстве. Ему хотелось жить долго. Вечно, если бы это было возможно. Ни при каких обстоятельствах не вложил бы он себе в рот дуло револьвера, тем более по собственному желанию, — ни за что и никогда.
Дрожащей ладонью он провел по влажному лицу и…
…и снова с револьвером в руке оказался на том же стуле, на этот раз прижимая дуло к своему правому глазу, глядя в черное отверстие ствола. От вечности его отделяло всего лишь пять дюймов вороненой стали. Палец покоился на спусковом крючке.
Господи!
Каждый удар сердца резкой болью отдавался по всему, разбитому телу.
Гарри осторожно вложил револьвер в наплечную кобуру под измятой курткой.
Тут, конечно же, явно не обошлось без колдовства. Это казалось ему единственным разумным объяснением того, что с ним происходило. Волшебство, черная магия, насланная порча — он готов был верить во всю эту дребедень, лишь бы вера эта помогла ему избежать исполнения Тик-таком своего приговора. Он облизнул губы. Они были горячими, сухими и все в маленьких трещинках. Взглянул на свои побелевшие руки и представил себе, что лицо его было еще белее.
Пошатываясь, Гарри поднялся на ноги и, немного помешкав, пошел к двери. К своему удивлению, на этот раз он не оказался вновь на стуле. Ему припомнились те четыре найденные в кармане рубахи пули, которые он выпустил в бродягу, вспомнил он и про газету, непонятным образом очутившуюся у него под мышкой, когда сегодня вечером выходил из продуктового магазина. Гарри чувствовал, что между теми тремя случаями, когда он оказывался на одном и том же стуле на кухне, даже не помня, как и когда туда попал, и трюком, с помошью которого ему подложили в карман четыре пули и газету под мышку, существует какая-то связь. Казалось, что объяснение, как все это происходит, уже где-то рядом, стоит только руку протянуть. Но оно было неуловимым, неизменно, как уж, ускользая от него.
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая
