Черный замок Ольшанский - Короткевич Владимир Семенович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/87
• Следующая

Я был абсолютно согласен с ним и решил сегодня же вечером все записать по горячим следам. Мы как раз проходили мимо хаты Гончаренка и в раскрытом окне между двумя вазонами с «Аленкиными слезами»[115] увидели его иссеченную мелкими морщинками рожу.

— Крапива в цветах, — прокомментировал неисправимый Змогитель.

— Эй, друзья, — позвал бухгалтер, — уж если идете мимо, то почему не заглянуть?

И я, сам не зная почему, свернул к крыльцу. Остальные, без особого желания, нога за ногу, потащились за мной.

Хата была как хата. Большая комната, одновременно «гостиная» и «столовая», если придут гости. Тахта, над ней коврик с оленями и замками, буфет, стол и стулья. Несколько дверей. В одну такую дверь Гончаренок нас и повел. Оказалось — кухня.

От обычных кухонь она отличалась полкой, на которой стояли вещи, совершенно неожиданные и неупотребимые в домашнем хозяйстве. Так сказать, «полка украшений». Был там старый чайник-самовар для варки меда с травами, очевидно, давно нелуженый, а потому непригодный, старинные пивные кружки (одна с ручкой в виде фигуры черта), разные кувшинчики, очень старые спарыши[116], горшки и крынки. И совсем уж странная вещь: очень старый пестик для ступки. Может, аптекарский, потому что на нем были не только медные «лепешки» на обоих концах, но и утолщения посредине (чтобы удобнее было размешивать отвар из густо засыпанных в кипяток трав). Пестик, как пить дать, тянул лет на триста с большим гаком.

— Старинная какая вещь, — сказал я.

Гончаренок тем временем налил из одной большой бутыли (их стояло множество вдоль стены) в кувшин какой-то жидкости и наполнил ею стаканы.

— Присаживайтесь. Свой мед, питьевой.

Я глотнул и чуть не задохнулся. Мед варили, видимо, не только с гвоздикой, корицей, перцем и мускатным орехом, но и на чистом спирте.

— Ну, Тодор Игнатович!.. — едва отдышался Шаблыка. — Если вы каждый день пьете такое…

— Что, мочимордой прозвали? — усмехнулся бухгалтер. — А вы меньше верьте. Прополощу рот для дезинфекции, все уже и говорят: пьет.

«Брешет», — подумал я.

А Гончаренок со всегдашним своим язвительным добродушием (а человек инстинктивно не верит в такие сочетания) добавил:

— Водки не пил, пива не любил, потому и карьеры не сотворил.

— А что, — сказал Змогитель, — похоже на правду. Я однажды в Новогрудке зашел в ресторан. Через какое-то время и он заходит. Меня не заметил. Сел за столик, дает официантке заказ, а потом говорит: «И десять граммов водки». У той глаза на лоб полезли: «Почему?» А он: «Да мне только для запаха, а дури у меня и своей хватает».

Все захохотали. А Гончаренок, как мне показалось, вынужденно, не совсем естественно.

Почувствовав, что тема разговора ему почему-то неприятна, я снова перевел беседу на пестик:

— В музей бы его.

И вдруг он совершенно неожиданно взбеленился, хотя очень быстро взял себя в руки:

— Что вы ко мне с этим пестиком?! Оди-ин, второ-ой. Если и отдам, то действительно в музей, а не вам и не ему.

— Кому — ему? — Мне почему-то захотелось взять его нашармака, блефануть. — Ольшанскому? Высоцкому?

Показалось мне или нет, но, по-моему, он слегка смутился.

— Да, Высоцкий пристал, как банный лист…

«Опять Высоцкий, — подумал я. — Всюду Высоцкий».

Но Гончаренок только рукой махнул:

— Высоцкий… Отдай да отдай, все равно ступки у тебя нет, а у меня есть.

— Что за ступка?

— Да совсем молодая, лет ей, может, восемьдесят. А я ему пестик отдай. Почему ты, говорю, мне свою ступку для полного комплекта не отдашь? Моя, говорит, новехонькая, а твой пестик давно ярь-медянка поела. А мне пригодится. Может, отполирую — как новый будет.

Я взглянул на пестик — он был сплошь в малахитовом налете. Местами ярь даже выела на нем небольшие оспины.

— Отдай, отдай, — ворчал Гончаренок, — всем нужен, только не мне. Одному отдашь — второй обидится. Нет, пускай пока у меня полежит.

— Как хотите.

— Высоцкий… Высоцкий… Ясно, дел мало, вот и сует нос, где другим немило. Только какой-нибудь старик станет рассказывать, как оно бывало, — этот уже тут, самый благодарный слушатель. Когда органист «дзыгар»-часы ремонтировал, механизм да циферблат, так он все время возле него торчал. Однажды и меня затащил. Любопытство, видите ли, его одолело. Присматривался: «Может, и самому когда доведется». Делать нечего, вот и лезет.

Через несколько минут мы распрощались и ушли, отказавшись от второй чарки «меда».

…Но пускай меня гром поразит на божье рождество, если наши приключения на этом кончились. Мы подходили к замковым воротам, и тут мне стукнуло в голову:

— Хлопцы, давайте заглянем. Может, они, эти «пани с монахом», и сегодня появятся.

Немного подогретые «медом», они согласились. И вот мы довольно шумно ввалились в загаженный двор. Луна освещала его наполовину, лежала на башнях костела, на стенах.

…И вдруг я, взглянув на галерею немного правее, чем в прошлый раз, заметил их.

— Хлопцы, вон они!

— Где? Ничего не вижу, — сказал Шаблыка. — Ой, нет, действительно «они».

По галерее, видимо, уже заканчивая свое ночное шествие, двигалась темная длинная тень и тень светлая.

Секунда… третья… — исчезли.

— Ну, сами видели. Что бы это могло быть? — спросил я.

— А дьявол меня вражий возьми, если я знаю, что это, — проворчал Змогитель. — Мистика какая-то, так оно и так, чек твою дрек.

— Ну, — вздохнул Шаблыка, — за судьбу молодого поколения можно не беспокоиться. Учитель белорусской изящной словесности болен мистицизмом и ругается, как босяк.

Оставив замок, мы пожали друг другу руки и разошлись. Я пошел домой напрямик вдоль замковой стены. Здесь было темно, лунный свет падал только на Ольшанку и на парк за нею. И пересекали этот оливковый свет только черные тени башен.

И тут, словно мне мало было на сегодня странностей, я услышал справа, как будто из самого нутра стены, поначалу какое-то невнятное «бу-бу-бу», а потом не менее бессвязные слова.

Я поднял голову — в бойнице нижнего боя тускло вырисовывалось белое пятно. Лицо. И на этом нечетком пятне дергалось нечто темное. Рот. И все же, прислушавшись, я разобрал.

— Отойди. Отойди… Мой дом, мой замок, моя крепость. И что над нею — мое… И под нею… Я вам дам, душегубам, я вам дам циклон… Людоеды… Фашистюги клятые… Жить хочу!.. Жить!.. Детки глядят, просятся… Стерегу, стерегу их!.. И тайну стерегу… Изыди!..

Я невольно ускорил шаг, лишь бы не слышать этого полоумного бормотания, и пока не вышел на озаренный луной берег пруда, вдогонку мне неслось:

— Бу-бу-бу-бу…

Подходя уже к плебании, я подумал, что да, возможно, это и безумие, но какое-то уж очень осмысленное. Удобное для человека безумие. Лопотуху пока нельзя было вычеркивать из списка. На него пока еще тоже падало подозрение.

Едва я успел переступить порог своей квартиры (я приехал на пару дней к родным пенатам), едва снял рюкзак, как в нежилом моем помещении забренчал звонок и я увидел в дверях лицо «Мистера Смита с Бобкин-стрита».

— Я на минутку к тебе… На вот, здесь копии с твоих полос и с тех букв, которые не расшифровал. Думай. Только хорошо припрячь. А книга пусть пока останется в Щукином ведомстве. Так надежнее… Э, брат, да ты что-то совсем исхудал на деревенских харчах… Так вот, приходи в восемь чай пить. Щука тоже будет.

— Спасибо. — Я едва успел это сказать, как он уже испарился.

Одну половину копии я засунул в тайник, вторую — в десятый том третьего издания произведений Ленина, стр. 492, где «Белорусская социалистическая громада». То же сделал и с другими полосами: в «Материалы по археологии», издание АН за 1960 г., в воспоминания А. фон Тирпица, в «Антологию белорусского рассказа», т. II, стр. 289.

• Предыдущая
• 45/87
• Следующая