Черный замок Ольшанский - Короткевич Владимир Семенович - Страница 74

• Предыдущая
• 74/87
• Следующая

— Вы считали, что, если разрушите стену, возле башни, вам будет легче забраться в ее подземелье. Под шумок. То одни разбирают, то вы. И вот Гончаренок со всем присущим ему шармом убеждает председателя в целесообразности закрыть мечеть и устроить в ней свинушник.

— Какую мечеть?

— Ну, пробить запасной вход в замковый двор и сделать в нем скотный двор… А тут я, с фотоаппаратом. И даже председателя напускать на меня не надо, чтобы самим остаться в стороне. Председатель сам лезет на рожон. Охранную доску сняли ведь. Закона нет разрушать, но тут — по горячему… Небольшая, но неприятность. А тут еще два Ивановича, которые ему с этим своим краеведением давно в зубах застряли и уши объели. А вам с этим их «Познай свой край» и «Никто не забыт, и ничто не забыто» тем более. Потому что вам как раз и надо было, чтобы люди меньше знали свой край и прочно забыли о некоторых типах и их деяниях.

— Игнась, я его сейчас грохну, — сказал Гончаренок.

— Погоди. Тебе что, не интересно, до чего он там додумался? Пусть болтает. Далеко он своих знаний не унесет. А нам любопытно узнать, почему он заподозрил. Ведь другие тоже могли догадаться. Уж я вроде бы не очень умным выглядел, а о тебе и говорить нечего. Настолько тупое животное, что подозрений не должно было быть.

Гончаренок снова полез в карман.

— Брось, — снова остановил его Высоцкий, — нож ты хорошо бросаешь, но его сквозь карман, как пулю, скажем, не кинешь. Сиди и слушай.

— Часто встречался ты мне, Тодор, на дороге. Иногда ночью. И прыгал через канаву, полную воды, якобы по малой нужде. А зачем?

— А затем… Встретились тут с одним…

— А до этого, на другой дороге, про «страшные яйца» разговаривали? — Я надеялся только, что выдумки и предположения, построенные на песке, не занесут меня слишком в сторону.

— Ч-черт.

— Вы шли оттуда полем, чтобы возвратиться иной дорогой, чем тот.

Кто «тот», для меня было темной ночью, как многое и многое в этом деле. Многое, о чем я уже никогда не узнаю. Но я должен был делать вид, что мне известно куда больше, чем на самом деле (только бы не перегнуть!), и потому даже врать с большей или меньшей долей вероятности.

— Вы торопились. Тем более, что тогда, по дороге на станцию, в грузовике, я проболтался, что связываю все, что происходит, не только с теми сокровищами, но и с событиями перед бегством немцев. Тут уж надо было и дело с Лопотухой как-то довести до конца («дуэль фонарей»), а заодно и со мной, если уж ночью полез в замок, попался под руку. И даже убегать было нельзя. Привязаны к архивам… То-то же ты, Высоцкий, тогда на станции так на пассажира психанул. В самом деле, едет себе, куда хочет, а ты, «туземец», вынужден на месте сидеть, дрожать и ждать результата. Да и странно, что человек не знает, где его брата расстреляли, в Кладно или в Белостоке. Пожалуй, все же на Кладно слухи указывают, и фамилия на памятнике черным по белому.

— Какое дело с Лопотухой? — словно ничего после упоминания о нем не слышал, спросил Высоцкий.

— А вы думали, что, если он замок своей крепостью считает, вас ежедневно видит и подсознательно побаивается и напускает на себя больше дури, чем есть на самом деле, то он может какой-то тайник раскрыть. Для верности вы тогда ночью в башне и стену ломали. В подозрительном для вас месте.

— Умный ты человек, Космич, — с ленивой угрозой сказал Высоцкий. — Умный. Только ты вроде русского: задним умом крепок. Спохватился поздно.

— Да. Я знаю. Но не думаю, чтобы вы очень выиграли во времени. Не только вас тут нечто держит. Держит тут кое-что и еще одного человека.

— Загадками говоришь, — сказал Гончаренок.

— Да.

— Ну, дальше, — торопил Высоцкий.

— О попытке взлома моей квартиры, о «моей» записке Марьяну я говорить вам ничего не буду. И без того длинный рассказ. Не знаю также, что вас вело ко второй башне. Наверное, логическое продолжение, проекция на будущее моих поступков. Но третьей башней я вас на какое-то время сбил с панталыку.

— Ненадолго, — сказал Высоцкий.

— Правильно. Иначе вы бы мне там могилу не готовили. Тогда бы последней жертвой был не я, а Лопотуха. Очень уж вам слова врача не понравились, что Людвик может прийти в себя… Да, многое происходило. О многом я не знаю, как не знаете и вы.

«Тянуть больше незачем. Да и устал я. Очень устал душой. Быстрее бы уж, в самом деле, конец. Длить эту комедию нет ни сил, ни желания».

— Вас так или иначе поймают. Рано или поздно. И тогда все будут отмщены. И я тоже.

— Да нет, — сказал Высоцкий, — пока суд да дело, перед нами путь открыт. И когда мы возьмем все в свои руки — молодчики вроде вас не понадобятся.

— Некоторые и прежде это говорили. А где они? Но если это, к общему несчастью, и случится, то вот тогда мы по-настоящему и понадобимся. Да те, кого теперь не принимают всерьез (с разных сторон) любители и знатоки «дела».

— Это еще почему? — повысил голос Гончаренок. — Пока мы здесь хозяева. И со временем будем полными хозяевами. У нас здравый смысл.

— Не будете, — сказал я почти спокойно. — Думаете, божеские и человеческие законы отменены в пользу этого уголка или какого-нибудь другого на земле? Только потому, что мы родились здесь? А какой-то там Гитлер в Германии? А Власов в России? Нет, эти законы нигде не отменяются. Корабль ваш очень стар и сейчас летит на рифы.

— Так что же нам, беднягам, делать? — с фальшивым отчаянием спросил Высоцкий.

— А надо было с детства учиться совести, которая в житейском море вместо навигации. Изучать ее и жить, и плыть. Или пренебрегать ею, и тогда — будьте вы прокляты во веки веков!

— Что ж, поговорили. — Высоцкий вынул из кармана пистолет.

Я готов. Мне почти не страшно. Так, вроде немного сосет под ложечкой. Но тут я поднимаю глаза.

…Далеко-далеко, за тьмой, за лунной мглой горела искра костра. Как же я мог не подумать о ней?!

…"Выход! Выход любой ценой, кроме унижения!"

Он примеривался. Примеривался и я. Мне надо было только, чтобы он утратил покой, чтобы рука у него не была твердой. И потому я пустил в ход последнюю свою догадку, почти граничащую с уверенностью:

— Что ж, до скорой встречи, Высоцкий… И ты до скорой встречи… Бовбель.

— Что-о?!

— Бовбель! С двойной бухгалтерией. По доходам и по трупам. Передрожали вы, бедняги! Что, Бовбель, все эти годы не пил, только рот водкой полоскал?

— Догадался, — хмыкнул Гончаренок-Бовбель. — А как же.

— Ясно, убежал ты тогда болотной стежкой. Одному тебе известной. Один убежал. А друзья-свидетели накрылись. Тоже двойную бухгалтерию вел? Со своей бандой и с немцами? А ты, Высоцкий, твои руки в крови расстрелянных в Кладно? Архив вам был нужен. Помимо денег.

— Ну вот, — прервал меня Высоцкий. — Тут тебе и конец. Мало мы вас, гадов, перешлепали.

— Грязные вы скоты… На что надеетесь?

Пистолет рывком поднялся вверх, потом начал опускаться. И тут я откинулся назад и упал на валун. Упал на правый бок (не дай бог, на руку!), клубком, как надо падать с коня, откатился подальше от камня.

В момент падения надо мной хлестнул, как будто толстым бичом, выстрел. Я уже поднимался, но подвела, поехала по влажной траве правая нога, и я чуть не ткнулся носом в землю, одновременно почувствовав, как что-то обожгло левое плечо выше ключицы.

Гончаренок-Бовбель метнул-таки нож, и, если бы я не поскользнулся, этот нож сейчас торчал бы у меня под левой лопаткой.

Теперь нож лежал на траве, и я подхватил его: все же хоть какое-то оружие в руках. Хотя что оно значило против пистолета.

…И тут вспыхнуло с десяток карманных фонарей, и я, ослепленный, увидел только, как со склона взвилось в воздух длинное, черное в этом свете тело и как будто слилось с фигурой Высоцкого, насело на него. Одновременно с этим грохнул второй выстрел, который не попал в меня лишь потому, что «извозчик», «ездовой», или как там его, упал. И собака уже прижала его к земле, и держала в пасти его правое запястье.

• Предыдущая
• 74/87
• Следующая