Паутина грез - Эндрюс Вирджиния - Страница 2

• Предыдущая
• 2/98
• Следующая

Я медленно вынула из хрустящей бумаги толстый альбом, погладила обложку с выгравированными на ней словами… Мягкая розовая кожа была удивительно приятной на ощупь, но особый восторг вызвала надпись позолоченными буквами: «ЗАПИСКИ ЛИ». Я задохнулась от счастья. А папа, уже одетый в безукоризненный костюм-тройку, стоял рядом и улыбался. Руки его, как обычно, были заложены за спину, и по неизменной своей привычке он покачивался с носков на пятки, как старый капитан. Конечно, мама тут же остановила его, заявив, что это ее нервирует. А отец, как всегда, ответил, что так много времени проводит на море и настолько привык к качке, что не может обойтись без нее на суше. (Папа был владельцем судовой компании, которая возила туристов по всем океанам.)

— Что же это? — поинтересовалась мама, наблюдая, как я переворачиваю в новом альбоме страницу за страницей.

— Судовой журнал! — заявил папа и подмигнул мне. — Для личных записей капитана. Воспоминания ценятся дороже самоцветов, — добавил он.

— Это же дневник! — возразила мама. — Судовой журнал! Скажешь тоже. Ли — девочка, а не матрос на вахте.

Папа снова подмигнул мне. Мама накупила гору красивых и дорогих вещей, и я знала, что должна уделить им основное внимание, но ничего не могла с собой поделать: прижав альбом к груди, я подбежала к отцу. Он наклонился ко мне, и я с жаром поцеловала его, с удовольствием уколовшись о его седую бороду. Светло-карие папины глаза были совсем рядом, и я увидела, как счастливо они засветились. Мама утверждала, что от вечного плавания по морям папа весь просолился и что целовать его совершенно невозможно, но я не чувствовала этого. Я любила целовать папу.

— Спасибо, папочка, — прошептала я. — О тебе я буду очень много писать.

Да, мне действительно уже не терпелось схватиться за перо. Столько сокровенных мыслей, столько переживаний предстояло перенести на бумагу!

Но мама требовала немедленно заняться остальными подарками. Ее нетерпение было понятно: она очень старалась порадовать меня. Я получила дюжину шерстяных разноцветных свитеров, к каждому была юбочка в тон, такая узкая, что в ней, казалось, даже ходить невозможно, не говоря о том, чтобы бегать. Среди обновок были также шелковые блузки, золотые сережки, браслет, усыпанный бриллиантовой крошкой, духи, парфюмерный набор, расчески и щетки, заколки и косынки. А какие имена — Шанель, Тиффани…

И настоящая губная помада! Наконец-то мне официально разрешили пользоваться ею, пока, разумеется, только в торжественных случаях. Но помада будет в моем распоряжении. Мама давно обещала научить меня пользоваться косметикой. Неужели пришло время?

Одну коробочку мама отложила.

— Мы раскроем ее позже, — пообещала она, добавив: — Мужчин это не касается.

И стрельнула глазами на отца. Мама вообще считала, что ему следовало остаться дома в день рождения дочери. Но папа пообещал посвятить нам весь вечер, «закатить» в мою честь ужин, и я не стала на него обижаться, тем более знала, что на работе у него неприятности. Донимали конкуренты — авиакомпании, которые крепко вцепились в туристический бизнес. Папа и так редко бывал дома, а тут еще эти досадные осложнения… Маму всегда огорчала его загруженность, хотя мы неоднократно путешествовали вместе, выбирая ближние маршруты. Мама хмурилась и ворчала, сравнивая его с сапожником без сапог: «Туристов возит, а сам отдохнуть толком не может».

— Если мы и едем куда-то, то это непременно освоение очередного маршрута или проверка нового судового оборудования, а не путешествие ради путешествия, — жаловалась она.

Из вороха подарков оставался самый большой пакет. Передавая его мне, мама, покосившись на отца, сказала:

— Надеюсь, тебе удастся этим воспользоваться. Я свой так и не обновила.

Я поняла, что подарок как-то связан с отдыхом или путешествиями. С нетерпением я открыла коробку: настоящий лыжный костюм! Да такой шикарный! Сразу вспомнились мамины вздохи о том, как она мечтает провести время на горном курорте, «например, в Сент-Мэрисе, где в «Палас-отеле» собирается самое лучшее общество…».

Еще раз посмотрев на чудесные подарки и даже взвизгнув от восторга, я крепко-крепко обняла маму. А она сказала, что давно дала себе обещание сделать мое детство счастливым. У мамы никогда не было таких замечательных праздников, не говоря уж о подарках. И хоть семья их жила безбедно, бабушка Джана не позволяла семье никаких развлечений. Она была строга, как католический священник. Мама часто рассказывала о своем невеселом детстве, о том, как ей, маленькой девочке, не разрешали даже в куклы играть, о том, как дразнили ее старшие сестры, которые росли угрюмыми и некрасивыми и даже не хотели стать привлекательнее…

Внешность тетки Пегги и тетки Беатрис действительно была отталкивающей, точь-в-точь как у злых колдуний из «Волшебника изумрудного города». Мы виделись не так часто, но всякий раз при встрече меня передергивало от их придирчивых и пристальных взглядов. Обе родственницы носили уродливые очки в тяжелой темной оправе, за толстыми стеклами которых их тускло-карие глаза становились просто лягушачьими. Мама всегда говорила о сестрах «они», как о близнецах. Впрочем, они действительно были удивительно похожи. Мама называла их «гладильные доски» и не переставала удивляться, как это бабке удалось обеим подыскать супругов. Пегги была замужем за владельцем универмага в Ладвиле, а Беатрис за гробовщиком из Фэрфакса. Мужья выглядели под стать своим благоверным — такие же унылые и скучные.

Из маминых рассказов я узнала, что «в Техасе все городишки одинаково пыльные и грязные, так что, проехав по главной улице, надо потом непременно бежать в ванну». Поэтому папе не пришлось долго уговаривать маму покинуть те края. Историю их знакомства я обожала слушать и заставляла маму вновь и вновь пересказывать ее. Меня не смущало, что всякий раз их роман выглядел немного по-другому: мама то добавляла что-нибудь, то пропускала. Суть же оставалась неизменной, и этот рассказ я мечтала непременно внести в свой дневник.

Ближе к вечеру, когда мама зашла ко мне перед тем, как отправиться в ресторан на праздничный ужин, я попросила ее повторить все сначала.

— Ты еще не устала слушать это? — подняла она брови.

— Что ты, нет! Знаешь, мамочка, это такая чудесная история, просто сказка! В книжках не найдешь ничего подобного, — горячо возразила я.

Мама повеселела.

— Хорошо, — промолвила она, села к туалетному столику и начала расчесывать свои тяжелые золотистые волосы. — Я жила как Золушка. О встрече с принцем не было и разговора, — как обычно начала рассказ мама. — Папа был уважаемым человеком, управляющим на нефтяных разработках. Работы он никогда не боялся, но оставался при этом элегантным кавалером. Надеюсь, ты когда-нибудь встретишь такого мужчину, каким был мой отец.

— Разве наш папа не такой? Он работает наравне со всеми, он даже в машинное отделение спускается…

— Работает он прекрасно, — сухо произнесла мама. — Но я бы хотела, чтобы ты встретила по-настоящему влиятельного и важного человека, который отдает приказы, живет в роскоши…

— Но у нас чудесный дом, мама! — с укоризной воскликнула я. Мы действительно жили в великолепном особняке в самом центре города. Построенный в классическом колониальном стиле, дом имел просторные холлы, высокие потолки, широкие лестницы. Все мои сверстники восхищались им. Особенно удивляла их парадная столовая со сводчатым потолком и колоннами. Правда, это новшество было маминой заслугой: пару лет назад она увидела нечто подобное в одном из журналов, и перестройка началась незамедлительно.

— Да-да, конечно, но я говорю не о том. Я хочу, чтобы ты жила в огромной усадьбе. Чтобы там были и конюшни, и пруды, и парк, и частный пляж, чтобы дом обслуживали десятки слуг… и чтобы… — Тут мамины глаза затуманились и распахнулись, будто глядя вдаль, на привольные луга и густые леса. — …И чтобы там был даже традиционный английский лабиринт из кустарника.

Она тряхнула головой, как бы освобождаясь от наваждения, и еще энергичнее принялась расчесывать волосы. Мама неустанно твердила, что волосы надо ежедневно расчесывать не менее ста раз, и тогда они станут для женщины настоящей короной. Сама она носила высокую прическу, которая открывала лоб и позволяла видеть ее царственный профиль.

• Предыдущая
• 2/98
• Следующая