Дурдом - Рясной Илья - Страница 19
- Предыдущая
- 19/42
- Следующая
«Партия восьмидесяти процентов россиян!.. Все, кому надоела рабская участь, на митинг 29 июня перед главным входом на ВДНХ. Партия обманутых — ваша партия!»
Карьеру политического психбольного Шлагбаум начал еще в тихие брежневские времена. Голоса «внешние» («Голос Америки», «Немецкая-волна»), в свое время не обходившие его тяжелую судьбу своим вниманием, именовали его узником совести. Голоса «внутренние» («Время», «Маяк») клеймили в нем полоумного и продажного наймита империализма.
Во всем виноваты были гены. Точнее, горячая революционная кровь семьи Шлагбаумов. В прошлом веке Мосины предки ходили в народ и звали Русь к топору. В начале этого века они мастерили на чердаках и в подвалах адские машины и метали их в полицмейстеров. После семнадцатого года они выводили под корень разную контру и представителей «кровососущих» классов и сословий, а в свободное от этой работы время мечтали о светлом будущем. Это будущее вскоре наступило, и они нашли в нем свое место — в ГУЛАГах, с кайлом и лопатой. Там они наконец занялись полезным трудом и внесли свою лепту в возведение гигантских строек Коммунизма, не уставая повторять, что товарищ Сталин ничего не знает о творящихся безобразиях. В родителях Моисея бурлящая революционная кровь Шлагбаумов сильно охладела. Ее хватало лишь на то, чтобы шушукаться с единомышленниками на кухнях, ругать зажравшихся партократов, позабывших идеалы социализма, рассказывать анекдоты о Хрущеве, а потом о Брежневе.
Но неожиданно в лице Моси кровь приверженцев дела Робеспьера, Маркса-Энгельса вскипела, как лава рванувшего вулкана. Первыми, кого крошка Мося довел до слез, а потом и до истерик, были воспитательница детского сада. В крошке не только пробились задатки лидера, но и начала пышным цветом расцветать страсть к реформаторству. В детсаду у него все было «неплавильно». Что «неплавильно», он еще сказать не мог.
Но в школе он быстро научился стройно формулировать свои мысли и призывать одноклассников к революционным выступлениям против учительской деспотии. Два раза он изгонялся из школы, один раз — из института. Его политическое сознание и самосознание росло как на дрожжах. В студенчестве он дошел до распечатыва-ния листовок, клеймящих кого-то или чего-то, — сегодня уже и не упомнишь.
Распространять он их пытался в рабочих столовых, в результате чего сильно пополнил свои познания в ненормативной лексике и заработал массу синяков и шишек.
Настоящих единомышленников Шлагбаум нашел, когда государство предоставило ему отпуск в тихом и уютном доме, в который легче войти, чем выйти. Чего стоят одни лишь политические диспуты с будущей основательницей демократического объединения (ДО) Валерией Стародомской. Оба они удачно подзаряжались друг от друга агрессивным безумием.
Другой его партнер по беседам позже, через несколько лет, был избран в Государственную Думу, теперь не выле-. зает с экранов телевизоров и очень красноречиво разглагольствует о задачах текущего момента.
В старые времена изредка Шлагбаум выходил из психушек, лихорадочно раздавал уже стоящим в боевой стойке с магнитофонами наперевес западным журналистам интервью о печальной участи инакомыслящих в «Империи зла» и отправлялся обратно, к добрым старым знакомым в белых халатах и больничных пижамах. Болезнь его прогрессировала. Постепенно он начал бредить. Это заключалось в том, что он стал воспринимать себя вовсе и не Шлагбаумом, а кем-то гораздо более исторически значимым. Притом его роль была всегда оппозиционна режиму. При Брежневе он «поработал» незаконнорожденным братом академика Сахарова. С наступлением перестройки надел личину князя Георгия Евгеньевича Львова — главы Временного Правительства России. Когда демократы пришли к власти, он решил продолжить борьбу против социальной несправедливости в качестве Бронштейна-Троцкого.
Его прототип — лидер коммунистов и соратник Ленина — в свое время отличался дьявольским красноречием. Хотя Шлагбаум-Троцкий и уступал в этом своему предшественнику, но все-таки искусством ораторствовать и конопатить текущие крыши сограждан владел отменно.
— Никто никогда никому ничего не давал просто так, — вещал он с возвышения на площади перед главным входом на ВДНХ. — Миром правила и правит сила. Кто может вскочить в седло — тот на коне. Остальные глотают пыль из-под копыт. У наших врагов — сила наглости, нахрапистости и жестокости. У нас — сила справедливости и единства!
Площадь была наполнена народом — людская масса перехлестывала на проезжую часть и в сквер. Надтол-пой реяли красные серпасто-молоткастые, полосатые российские, желто-черные монархические, Украинские флаги, а так же флаг Демократической Республики Вьетнам. Свысока смотрели на происходящее портреты Ленина, Николая второго, Ивана Грозного, Сахарова и еще непонятно кого. Из плакатов можно было узнать массу интересного. «Банду демократов под суд». «Монархия — мать порядка». "Долой ТЕЛЬ-АВИВви-дение и «Московский мозгомоец». «Отстоим перестройку — вашу мать». «Учение мондиализма — в массы». Шел торг газетами и брошюрами. Тут были и «Жиды», и «Дерьмократия — путь в никуда», и «Семьдесят лет красного террора», и «Кто тормозит реформу». Судя по всему, собрались здесь люди самых разных политических платформ.Вел митинг Сидор Николаевич Сидоров — именно так теперь именовался Шлагбаум. Именно под этим именем он рекламировал партию по телевизору и умывал Андрюшу Карабасова «пепси-колой».
После школы я поступал в театральное училище и даже выдержал творческий конкурс. Потом достаточно походил по театрам и циркам, позанимался всласть личным сыском, так что узнать человека, даже если он изменил внешность, я мог без особого труда. Надо отметить, поработал Шлагбаум над собой серьезно. Даже походку изменил. Но я его раскусил. Вот только к чему, спрашивается, весь этот маскарад?
Держался Шлагбаум напористо. Нес полнейшую чепуху, неубедительно, энергично. Срывал аплодисменты. Он предоставил слово очередному оратору, и на ящики вскарабкался очкастый мужчина в мятом дешевом костюме.
— Товарищи, господа, как же нас дурят. Машину продал. Квартиру продал. У сестры живу. Деньги все в ЛЛЛ отдал. Не вернули ни копейки. Даже рваного рубля не увидел. За Ламроди голосовал в старую Думу — все равно не вернул. Агитировал за него в новую Думу — и тут не вернул. Обдурили! Теперь все деньги, что оставались, в нашу партию отдал! Последние брюки отдам — лишь бы гадам, что нас дурят, пусто было!
Публика выглядела очень разношерстно. Тетки, только что стянувшие телогрейки или отбежавшие от кухонной плиты. Элегантные дамы, вылезшие на солнечный свет из пыльных библиотечных подвалов или оторвавшиеся от нотных тетрадей. Вечно ржущая, быстрая и шустрая молодежь. Пропахшие солярой здоровяки, которые, расчуствовавшись от слов оратора, аплодировали широкими, похожими на лопаты ладонями и хриплым рыком ревели: «Долой гадов!» Объегоренные, не уверенные ни в настоящем, ни в будущем, доведенные до морской болезни десятибалльной качкой, в которую занесло корабль «Россия» со ста шестьюдесятью миллионами пассажиров, все эти люди в этот момент вновь были переполнены энтузиазма и опять пытались уцепиться за мираж.
Были здесь и вечные завсегдатаи подобных тусовок. Пара священников, чьи лица обошли все журналы. Несколько бомжей — они жили за счет телевидения, которое постоянно снимало их как обобщенное лицо оппозиции. Волосатый мужчина, на спине которого висел плакат: «Куришь, пьешь вино и пиво — ты сторонник Телявива». Сновали деловитые жучки, активно собирающие пожертвования на «Партию обманутых». Подавали им охотно и много, с какой-то непонятной радостью.
— Граждане, разойдитесь. Ваш митинг не разрешен. Вы нарушаете закон, — время от времени слышался ор милицейского матюгальника. С таким же успехом можно было призывать скалу подвинуться.
Естественно, партии восьмидесяти процентов населения унизительно выпрашивать у «прихвостней воров» из мэрии разрешение на митинг. В стороне стояли цепочки омоновцев в серых комбезах, со щитами, резиновыми дубинками и в касках.
- Предыдущая
- 19/42
- Следующая
