Операция «Хамелеон» - Коршунов Евгений Анатольевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/68
• Следующая

— Идут, — сказал мальчишка.

Петр увидел худого, стройного гвианийца, упругой походкой спешащего к ним по пыльной улице. Рядом с ним почти бежал их проводник, поминутно заглядывая ему в лицо, что-то быстро говоря и отчаянно размахивая руками.

Афораби остановился в двух-трех шагах.

— Хэлло, джентльмены! Вы идете мисс Карлисл?

Одет он был более чем скромно: старенькая белая рубаха с короткими рукавами, надетая навыпуск, старенькие темно-серые брюки, резиновые сандалии на босу ногу.

Лицо его было отчаянно худым. Казалось, скулы вот-вот разорвут пепельную, туго натянутую кожу. Из глубоких глазниц печально смотрели большие глаза. Он дышал глубоко и порывисто. В нем было что-то пугающе аскетическое. — Дело в том, что… — Афораби замялся. — Она сейчас в храме Ошуна. Я даже не знаю… удобно ли ее беспокоить.

— Мы ее друзья, — твердо сказал Роберт. Афораби поднял на него свои печальные глаза:

— Да, я вас знаю… Мистер Рекорд? Он перевел взгляд на Петра. Австралиец досадливо поморщился.

— Впрочем, если не можете… Он бросил взгляд на мальчика.

— Детям нельзя приближаться к храму, — упрямо наклонил голову Афораби.

Роберт нетерпеливо посмотрел на часы, но Петр опередил его:

— Тогда, если не возражаете, мистер Афораби, я бы хотел посмотреть ваши работы.

Афораби равнодушно пожал плечами, но Петру показалось, что в его печальных глазах сверкнул радостный огонек — сверкнул и тут же погас.

Афораби подошел к двери, вытащил из кармана ключ, вернее, крюк, сделанный из толстой проволоки. Дверь открылась тяжело, противно взвизгнули ржавые петли.

Неровные латеритовые стены и сводчатые потолки дышали прохладой, сыростью. Здесь было несколько темных, безжизненных комнат, соединенных в беспорядочный лабиринт невысокими арками проходов. Афораби где-то у входа щелкнул выключателем. Зажглись бра — сделанные из местной бронзы, грубые, со следами неровностей отливки.

При их свете все сразу же ожило: из красной глины выступили барельефы странных, фантастических животных и птиц. Искаженные волей художника фигурки людей метались в буйных плясках. Эротические сцены были одна откровенней цругой.

То здесь, то там висели ряды эстампов в том же стиле. Роберт хмыкнул:

— Мисс Карлисл?

— Нет, вот та стена ее. А это все наше.

Голос Афораби звучал глухо и равнодушно. Он шел сзади, заложив руки за спину. Иногда он останавливался у одной из длинных деревянных лавок, расставленных вдоль стен, и нагибался над разложенными на ней эстампами. Иногда даже брал какой-нибудь из них и внимательно разглядывал.

— А что там?

Роберт кивнул в сторону прохода, выводящего, видимо, во внутренний двор: оттуда сквозь арку врывалась внутрь волна золотого солнечного света.

— Там театр, — все так же равнодушно ответил Афораби. — Там мы ставим наши пьесы.

Десятка три длинных лавок было врыто рядами перед грубой дощатой сценой — без кулис, без занавеса, без задника.

«Как какая-нибудь площадка в сельском парке культуры и отдыха», — подумалось Петру.

Фантастические львы, шестигорбые верблюды, трехрогие козлы, грубо сделанные из бетона и раскрашенные в синий цвет, стояли вдоль высокой беленой стены, окружающей дворик.

Стена клуба, выходящая сюда, была расписана яркими, исключительно чистыми по цвету, абстрактными фигурами. Сочетание цветов было радостно-праздничным, удивительно волнующим.

— Мы экспериментируем с цветом, — начал объяснять Афораби.

— Отлично! И все же нам пора. Мы заедем на пару часов к мисс Карлисл — и дальше. Ночевать будем в Бинде, — довольно резко оборвал его австралиец.

Но Петр обернулся к художнику:

— И все же мы хотим посмотреть ваши работы повнимательнее.

Он сказал это твердо, и глаза его встретились с глазами Боба. Австралиец отвел напряженный взгляд. Афораби оживился. Он быстро вошел в дом, так быстро, что Петр и Роберт едва поспевали за ним. Они прошли в комнату, в которой раньше не были.

Здесь стоял большой, грубо сбитый стол, весь заваленный эстампами.

— Вот, — сказал Афораби, и в голосе его была надежда. Они молча принялись перебирать листы бумаги.

— Кое-что отсюда я возил за океан… Афораби волновался.

— Репродукции с этих работ есть в каталогах.

Он торопливо порылся в ящике, стоящем в углу, и вытащил оттуда пару проспектов, какие обычно печатаются для выставок.

— Вот здесь.

Проспекты сразу же раскрылись на нужной странице, как только Петр взял их в руки. Было видно, что их демонстрируют довольно часто. Судя по проспектам, Афораби участвовал в выставках клуба «Мбари-Мбайо» в Нью-Йорке и в Вене.

— Вот этот эстамп напечатан в каталоге. «Ночные видения».

Афораби минуту помолчал, словно не решаясь что-то сказать, затем глубоко вздохнул. Голос его дрогнул:

— Я… продаю это…

— Сколько? — уже совершенно спокойно и деловито осведомился Роберт.

— Первый оттиск я продал… за сто фунтов, — робко сказал художник.

— Так то первый! — усмехнулся австралиец. — А этот уже, наверное, двадцатый. Короче, сколько вы хотите за этот эстамп?

— Десять… фунтов.

Афораби говорил с трудом, словно стесняясь этого торга.

— Пять — и я уговорю моего друга взять еще что-нибудь за ту же цену!

Голос австралийца был тверд.

— Советую взять что-нибудь. В конце концов, если раздумаете, отдадите мне. В Луисе такие вещи сейчас в цене: все помешаны на здешних художниках, — быстрым шепотом сказал он Петру.

Афораби колебался: было видно, что ему обязательно надо что-нибудь продать, но цена была низкой, слишком низкой.

— Хорошо, — наконец чуть слышно согласился он. — Два эстампа по пять. Только…

Он поднял на них свои огромные тоскливые глаза.

— Только… не говорите никому… что купили по пять… Австралиец вытащил деньги, молча протянул их художнику.

Тот схватил их, буквально схватил худой, нервной рукой, не совладав с первым импульсом. Но сейчас же собрался, медленно, даже небрежно, не считая, сунул красноватые бумажки в карман своих стареньких брюк.

— Спасибо, сэр.

«А парню приходится действительно плохо», — подумал Петр. А вслух сказал:

— Я беру еще два эстампа. Этот и этот.

Лицо Афораби осветилось улыбкой. Он не мог уже скрыть радости. А Петру вдруг стало стыдно самого себя, своей жалости, своего жеста, унижающего этого художника и доставляющего ему же радость.

— По пять? — он постарался придать своему голосу холодную расчетливость, чтобы скрыть охватившее его смущение.

— Йе, са.

И это «йе, са» — выражение, принятое среди слуг, — резануло Петра.

А ведь они вошли в это здание равными!

— Значит, вы хотите поехать к мисс Карлисл? — сказал Афораби, когда они вышли из клуба. — Ладно.

Он посмотрел на солнце, потом положил ладонь на голову мальчишки, приведшего его и вместе с братом терпеливо дожидавшегося их на улице.

— Идите. Я провожу их сам. А вечером приходите. Роберт протянул мальчикам по паре монет:

— Всюду бизнес. А вечером они придут получать комиссионные.

— Йе, са… — хором крикнули мальчишки и помчались по улице, взбивая голыми пятками красную пыль.

Афораби махнул рукой в сторону зеленой стены, видневшейся на холмах:

— Надо выехать из Огомошо. Туда…

— Машина пройдет? — спросил Роберт, уже заводя двигатель.

— Сейчас сухо.

Петр подметил, что теперь Афораби держал себя намного увереннее, как будто прошел уже нечто, что надо было обязательно пройти и за исход чего он очень волновался.

Они медленно ехали по разбитой проселочной дороге. Красная глина — латерит — затвердела на солнце и превратилась в камень, покрытый слоем тонкой пыли. Придорожные кусты были сплошь красными, красной была трава, и только самые верхушки невысоких деревьев сохраняли сочную зелень.

Афораби сидел на заднем сиденье, полузакрыв глаза, весь подобравшись и напрягшись.

— Еще с половину мили, а там будет храм, — сказал он, когда они проехали полчаса. Теперь напряжение его опять возрастало. Он и не пытался скрывать свое беспокойство и неуверенность.

• Предыдущая
• 22/68
• Следующая