Голос - Индридасон Арнальд - Страница 38

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая

Он обратил внимание на то, что этим выходом пользовался гостиничный персонал. Эрленд увидел старшего администратора, и толстяка-директора, и несущуюся вприпрыжку Осп и подумал, что она, похоже, рада убежать после работы домой. В одном кадре он различил Гудлауга, пересекавшего вестибюль, и остановил пленку. Это было за три дня до убийства. Он был один, медленно прошел перед камерой, взглянул на дверь банка, повернул голову, посмотрел в сторону сувенирных магазинов и снова исчез в отеле. Эрленд отмотал пленку назад и просмотрел запись с Гудлаугом еще раз, потом еще раз, и еще, и так четыре раза. Странно было видеть его живым. Эрленд остановил пленку на том месте, где Гудлауг заглядывал в банк, и принялся разглядывать его замершее на экране лицо. Так вот этот некогда юный хорист во плоти, человек, обладавший в свое время ангельски нежным детским голосом. Мальчик, своим пением заставивший Эрленда погрузиться в глубину самых болезненных воспоминаний.

Раздался стук в дверь, Эрленд выключил проектор и открыл Еве Линд.

— Ты спал? — спросила она и проскользнула мимо него. — Что это за пленки? — Ева Линд показала на стопку кассет.

— По делу.

— Продвигается?

— Нет, никак.

— Ты поговорил со Стиной?

— Со Стиной?

— Ну, Стина, о которой я тебе рассказывала. Ты спрашивал о проститутках в отеле.

— Нет, я не говорил с ней. Скажи-ка мне вот что. Не знаешь ли ты такую девушку, твоего возраста, по имени Осп, которая работает в этом отеле? У вас схожие взгляды на жизнь.

— Что ты имеешь в виду? — Ева Линд предложила отцу сигарету и огоньку и плюхнулась на кровать.

Эрленд сел у стола и посмотрел в окно, в непроглядную темноту ночи. Два дня до Рождества, подумал он. Потом все встанет на свои места.

— В плане негатива, — сказал он.

— Ты находишь, что я до такой степени отрицательна? — усмехнулась Ева.

Эрленд не ответил, и Ева, фыркнув, выпустила клубы дыма через нос.

— А ты, можно подумать, цветешь от счастья, — буркнула она.

Эрленд улыбнулся.

— Я не знакома ни с какой Осп, — сказала Ева. — Какое отношение она имеет к делу?

— Она не имеет отношения к делу, — ответил Эрленд. — То есть я так думаю. Осп обнаружила труп и, похоже, знает кое-что о том, что творится в этом отеле. Неглупая девочка. За словом в карман не полезет, да еще и покусает. Немного тебя напоминает.

— Я не знаю ее, — повторила Ева Линд.

Потом она молча уставилась прямо перед собой в пустоту. Эрленд смотрел на нее и тоже молчал. Так постепенно наступила ночь. Иногда им нечего было сказать друг другу. Иногда отец с дочерью бурно выясняли отношения. Но они никогда не говорили о том, что не имело для них значения. Никогда не обсуждали погоду или цены в магазинах, политику или спорт, моду и прочие подобного рода темы, на которые люди тратят уйму времени. В их глазах это была лишь бессмысленная болтовня. Только их прошлое и настоящее, семья, которая никогда не была семьей, потому что Эрленд бросил их, печальная история Евы и ее брата Синдри, ненависть их матери к Эрленду — только это имело для них значение, давало им темы для разговоров и питало их отношения.

— Какой подарок ты хочешь на Рождество? — вдруг нарушил тишину Эрленд.

— Подарок? — удивилась Ева.

— Ну да.

— Мне ничего не нужно.

— Что-то тебе все-таки да требуется.

— А что тебе дарили на Рождество, когда ты был маленький?

Эрленд задумался. Он вспомнил о варежках.

— Всякую мелочь, — ответил он.

— Мне кажется, что мама всегда дарила Синдри больше подарков, чем мне, — проговорила Ева. — Потом она вообще перестала делать мне подарки. Говорит, что я все продаю за дурь. Однажды мама подарила мне кольцо, которое я загнала. А твой брат получал больше подарков, чем ты?

Эрленд почувствовал, как осторожно Ева пытается достучаться до глубин его души. Чаще всего она брала быка за рога и сбивала его с толку своей прямотой. В других случаях — гораздо реже — она как будто хотела проявить деликатность.

Когда Ева лежала в реанимационном отделении в глубокой коме после того, как потеряла ребенка, врач посоветовал Эрленду почаще бывать у нее и говорить с ней. Вполне возможно, она услышит его голос и ощутит его близость, хотя и неизвестно, доходит ли до нее смысл его слов. Среди прочего Эрленд поведал тогда Еве историю исчезновения своего брата на горном плато и собственного спасения. Когда Ева пришла в себя, она переехала жить к нему. Эрленд поинтересовался, знает ли она, о чем он говорил ей в больнице, но она ничего не помнила. Однако он возбудил ее любопытство, и Ева приставала к отцу, требуя повторить все заново. Раньше Эрленд никогда и никому не рассказывал эту историю. Прежде он не говорил с дочерью о своем прошлом, и Ева, неустанно призывавшая его к ответу, чувствовала, что стала чуть ближе к отцу, что теперь может чуть лучше разобраться в нем, хотя и осознавала, что до полного понимания ей пока очень далеко. Оставался еще вопрос, мучивший Еву все время, доводивший ее до бешенства и злости на отца и задававший тон их бесед больше, чем что-либо другое. Разводы — дело вполне обычное, Ева отдавала себе в этом отчет. Люди постоянно разводятся. Одни разводы более болезненные, чем другие. В результате люди прекращают общаться. Ева понимала это, и тут ничего не скажешь. Но она почему-то никак не могла уяснить себе, из-за чего Эрленд покинул своих детей. Почему не проявлял к ним никакого интереса после ухода. Почему пренебрегал ими все время, пока Ева сама не разыскала его, одинокого, в темной квартире. Ева постоянно обсуждала это с отцом, но до сих пор не получила ответов на свои вопросы.

— Больше подарков? — переспросил Эрленд. — Да нет, все было одинаково. Точно как в стихотворении: «По крайней мере, свечи и открытки». [19]Иногда хотелось получить что-то более дорогое, но мы были довольно бедны. Все были небогатыми в то время.

— А после того, как твой брат погиб?

Эрленд не ответил.

— Эрленд? — позвала Ева.

— После того, как он пропал, больше не было рождественских праздников, — ответил он.

После гибели его брата никаких праздников в честь рождества Спасителя больше не устраивалось. Целый месяц прошел с его исчезновения, и в доме не было ни веселья, ни гостей, ни подарков. Обычно в сочельник к ним приходили родственники матери. Пелись рождественские песнопения. Дом был небольшой, и люди садились вплотную друг к другу, излучая тепло и радость. В тот злополучный год мама отказалась кого-либо приглашать. Отец погрузился в глубокую депрессию и несколько дней пролежал в постели. Он не принимал участие в поисках младшего сына, будто знал, что это ни к чему не приведет. Будто ему было известно, что сын погиб. Он оказался бессилен, и ни он, ни кто-либо другой не смогут ничего с этим поделать, никогда. И виноват в этом только он, он один.

Мать была неутомима. Она следила за тем, чтобы Эрленда выхаживали как следует. Подбадривала поисковые группы и сама ходила в горы. Обессиленная, спускалась с плато уже в сумерках, когда продолжать поиски было бессмысленно, и снова шла в горы, как только рассветало. Когда стало ясно, что мальчик ее, скорее всего, умер, она продолжала искать его с неменьшей энергией. Только когда наступила зима и всей своей снежной тяжестью завалила двор, а погода сделалась непредсказуемой, мать прекратила свои походы. Нужно было посмотреть правде в глаза: ребенок погиб в горах, и ей придется ждать до весны, чтобы начать поиски его тела. Каждый день она смотрела вверх на плоскогорье и иногда шептала проклятие: «Чтоб вас тролли сожрали за то, что вы взяли моего мальчика!»

Мысль о гибели брата была невыносимой, и Эрленду стали сниться кошмары, в которых он пробивался сквозь метель, тонул в снегу, подставлял свою маленькую спину вьюге и умирал под ее завывания. Он просыпался с криками, в слезах.

Эрленд не понимал, как его отец мог сидеть спокойно дома, пока другие выбивались из сил. Казалось, трагедия уничтожила его, превратила в апатичную развалину. Эрленд размышлял о силе скорби — ведь отец его был человеком стойким и энергичным. Утрата сына мало-помалу высасывала из него жизненные соки, и он так никогда и не оправился полностью.

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая