Перо динозавра - Газан Сиссель-Йо - Страница 23

— Откуда ты знаешь, что это тираннозавр? — прошипел Клайв. — Откуда ты знаешь, что это перья? Ты бы поместил перьяна животное, которое не может летать? Ты не хуже меня знаешь, что развитие перьев прямо и неразрывно связано с развитием способности к полету, и только позже перья стали служить для изоляции. И ты знаешь не хуже меня, что тираннозавр не летал. Ты не видел птичку. Яне видел птичку. Образования могут быть перьеподобными, и там наверняка есть остатки дорсального гребня, но это не предшественники настоящих перьев. Это само собой разумеется! Ты выступаешь с какими-то ненаучными догадками! Ты что, забыл, что никогда, никогда нельзя основывать свои суждения на том, чего ты сам не видел?

— Нет, я об этом не забыл, — ответил Джек, — и когда наступит твоя очередь описывать животное, «Scientific Today» с удовольствием опубликует подкрепленную доказательствами статью, в которой, вполне возможно, ты придешь к выводу, что окаменелость из Монтаны — нетираннозавр и кожные образования — неперья. Но не раньше, чем твое описание будет рассмотрено и одобрено. Целью науки никогда не было что-то доказать, Клайв, цель науки — выдвинуть наиболее правдоподобные гипотезы, и моя работа, — Джек указал на себя пальцем, — заключается в том, чтобы публиковать статьи, отражающие наиболее правдоподобные гипотезы, а сейчас твоя гипотеза к таковым не относится.

— Убирайся, — холодно сказал Клайв, указывая на дверь. Джек поднялся.

— Не стоит смешивать дружбу и службу, — спокойно сказал он.

— Убирайся, — повторил Клайв.

Джек вышел, и через минуту Клайв услышал, как он заводит машину и уезжает.

В кабинет вошла Кэй.

— Почему Джек ушел? Что случилось? — У нее были круглые от удивления глаза.

Клайв не произнес ни слова. Он дрожал всем телом. Джек оказался предателем.

— Вы поссорились? — спросила она. — Клайв, что ты ему сказал?

Губы Кэй шевелились, складывались в слова «скажи же что-нибудь», но звука не было слышно. Кэй подняла на него удивленные глаза, и ему показалось, что угли, которые тлели внутри него, разворошили кочергой и в нем запылало пламя. Он ударил ее. Угол удара был неудачным, его обручальное кольцо рассекло ей щеку. Она схватилась за лицо, ошеломленно посмотрела на него и вышла.

Клайв остался в кабинете и попытался успокоиться. Он принялся перелистывать свои старые статьи, через несколько часов остыл и вышел из комнаты в поисках Кэй. Было темно и тихо. Работала посудомоечная машина, дверь в сад была приоткрыта, но Кэй не было ни на кухне, ни в саду. Клайв поднялся по лестнице и хотел войти в спальню, но дверь была заперта. Справа от нее лежали его подушка и одеяло. Клайв постучал, но ему никто не ответил. Тогда он принялся колотить в дверь.

— Открой! — приказал он.

Из спальни не доносилось никаких звуков. Клайв спустился в гостиную и уселся перед телевизором. Около полуночи он заснул на диване.

Казалось, никому особенно не было дела до смерти Хелланда. В понедельник вечером Анна поднималась по лестнице к себе в квартиру и корила себя за такое равнодушие. Дома было пусто и холодно, поэтому она сразу включила батареи и закрыла дверь в комнату Лили. Анна ненавидела дни, когда Лили не было дома, без ребенка деревянная кроватка и веселое одеяльце выглядели очень неуютно. В гостиной она рухнула на диван и долго сидела, уставившись перед собой. В два часа ночи она перебралась в спальню, но, хотя она была совершенно измучена, ей не спалось. Она пыталась думать о жене Хелланда, которая потеряла мужа, об их дочери, потерявшей отца. Анна вспомнила, что Хелланд иногда бывал с ней приветлив, но это не помогало: ее сердце оставалось закрытым.

Хелланд не оправдал ее ожиданий, Хелланд косвенно, не выказывая ни заинтересованности, ни энтузиазма, издевался над ее научной работой, Хелланд был плохим научным руководителем во всех отношениях. В течение года она была предоставлена самой себе. Ей было наплевать на то, что он умер, и даже почти наплевать на то, какон умер. Она вертелась и сбивала ногами одеяло. В конце концов она встала и пошла в туалет.

На допрос в Беллахой их отвезли на двух разных машинах. Анна ехала вместе с Элизабет, а Йоханнес — со Свеном. Элизабет была сама не своя. У нее дрожали руки, она безостановочно сморкалась и вертела в руках влажную бумажную салфетку. Когда они проехали значительную часть Фредрикссундсвай, Анна не выдержала и спросила:

— Почему вы так плачете? Вы же терпеть не могли Хелланда.

Элизабет ошеломленно подняла на нее глаза.

— Мы работали вместе двадцать пятьлет. Ларс Хелланд был моим близким коллегой, — сказала она.

Анна стала смотреть в окно, зная, что оба полицейских на переднем сиденье замечают все, что происходит позади них. Каждое слово, каждый вздох, каждый намек. Кроме того, она прекрасно понимала, что выглядела сейчас не очень симпатично.

В участке их снова допросил главный зануда датской полиции. Он, похоже, успел в перерыве съесть бутерброд с маринованной свеклой, по крайней мере, когда подошла очередь Анны, у него над верхней губой было пурпурное пятно. Ей задали те же самые вопросы, и она дала на них те же самые ответы. Когда в один момент она раздраженно повторилась, и заметила, что повторяется, Сёрен Мархауг приподнял бровь и сказал:

— Вы же понимаете, что, когда речь идет об очевидно здоровом мужчине, которого вдруг находят в собственном кабинете мертвым с откушенным языком, мы вынуждены тщательно все проверять. Представьте себе на его месте вашего отца или мужа. Тогда, наверное, вы ценили бы то, что мы предпочитаем повторить все несколько раз, правда ведь?

Он говорил мягко, но решительно и задержал на ней взгляд немного дольше необходимого. Анна смотрела в сторону. Она прочитала запись своих показаний и расписалась, после чего ее отпустили.

Около трех часов она на автобусе вернулась в университет, думая о Тюбьерге и о том, что они должны были встретиться в четыре. Интересно, знает ли он уже, что случилось? Анна не представляла, как быстро слухи могут дойти до музея, но двор был полон полицейских машин, так что можно было ожидать, что это произойдет довольно быстро. Вдруг ее осенило: не исключено, что ей самойпридется рассказать ему о случившемся. Тюбьерг наверняка сидит где-то в глубине Зала позвоночных и с утра ни с кем не говорил. Анна почувствовала, что по всему ее телу разливается какое-то особенное неприятное чувство. Она повернула голову и, выглянув в окно, увидела, что небо по-прежнему тяжелое и серое. Анна внезапно вздрогнула. А что, если защиту отменят? Она не может больше ждать. Это и так уже походило на кошмар, а если придется ждать еще несколько недель, возможно даже до самого Рождества, у нее начнется депрессия, а Лили точно начнет называть Сесилье мамой.Она сдала в пятницу на кафедре четыре экземпляра диплома, один из них предназначался Хелланду (тот самый, который теперь испачкан кровью и наверняка лежит в запечатанном пакете где-то в полиции), второй — Тюбьергу, третий — незнакомому цензору из Орхусского университета и последний — кафедральной библиотеке, для студентов. Наверняка можно передать этот последний экземпляр тому, кто будет замещать Хелланда. До защиты оставалось две недели, и конечно человек, который более-менее в теме, может успеть достаточно глубоко вникнуть в суть спора, чтобы эту защиту провести. Может быть Йохан Фьельдберг? Он довольно высокопоставленный орнитолог в Зоологическом музее и, насколько она знает, уже сотрудничал с Тюбьергом раньше. В четыре часа она встретится с Тюбьергом и обязательно заставит его пообещать, что защита состоится во что бы то ни стало.

Количество чужих машин перед двенадцатым корпусом заметно уменьшилось, дверь в кабинет Хелланда была опечатана. Свен и Элизабет еще не вернулись, и помещение вдруг показалось очень пустынным. Анна поежилась и прибавила шагу. В трех метрах от своего кабинета она остановилась. Дверь была приоткрыта, и из-за нее раздавались какие-то звуки. Покашливание, потом скрип стула, проезжающего по полу. У Анны громко забилось сердце. Она была уверена, что заперла дверь перед тем, как уйти. Снова послышался кашель, потом два шага, и дверь в коридор отворилась.