Маньчжурский кандидат - Кондон Ричард Томас - Страница 43

Он посмотрел на Рози неистово и страстно, обхватил за плечи и прижал губы к ее незабываемому рту, а в это время водитель, подсчитывая, сколько составят два процента чаевых, дождался, пока красный свет сменился зеленым, и устремился в направлении 54-й стрит.

После нескольких дней сладкого сна без сновидений, в мягкой постели, на груди мисс Чейни, Марко позвонил в «Дейли пресс» и узнал, что Реймонд в Вашингтоне. Он почти сразу дозвонился ему в Вашингтон. Сказал, что очень хочет увидеться, и Реймонд пригласил Марко на обед в Нью-Йорке этим же вечером; в частности, чтобы друг помог ему оценить нового повара. И только тут сообщил самое интересное.

— Я только что вспомнил. Это же твой ординарец! Точно. Помнишь своего ординарца в Корее, маленького такого? Он еще был переводчиком в патруле… Как его? Чанджин? Это и есть мой новый повар! Ха! Ну до чего же тесен мир.

Марко согласился и спросил, когда Реймонд должен прибыть из Вашингтона.

— Учитывая время пути от вокзала до дома… я приеду… ну, скажем… в шесть двадцать две.

— Да уж, постарайся, чтобы не позже, а то мне придется ждать тебя на углу.

— Может, позвонишь Чанджину и скажешь, что за обедом у нас будет гость? Ты, вероятно, умираешь от желания поболтать с ним. Знаю я вас, старых армейских приятелей.

— Я обо всем позабочусь, Реймонд, — сказал Марко, и на этом разговор закончился.

Реймонд открыл дверь.

— Чанджина нет дома, — заявил он. — И, следовательно, обедом я тебя угостить не могу.

— Да и сам останешься без него.

— Я нашел записку от Чанджина. Там говорится, что ты избил его и что он сейчас в больнице Святого Луки.

— Одно не вызывает сомнений, — ответил Марко. — Здесь поблизости великолепные магазины.

— В самом деле, это прекрасная идея! — воодушевился Реймонд. Он отошел от двери, предоставив Марко самому решать, закрывать ее или нет, и принялся листать телефонную книгу. — Мне это как-то в голову не приходило, а ведь так все просто. Копченая говядина и всякие соленья, и этот сногсшибательный ржаной хлеб с такими вкусными зернами, и, может, немного сельди под маринадом, и копченая семга, и эта неудобоваримая кислая капуста, которую, похоже, делают из нитей накаливания для лампочек, и вареное мясо. — Он начал набирать номер. — Отличная идея! Она бы никогда не зародилась, если бы ты не убрал с дороги Чанджина, поэтому я в высшей степени благодарен тебе.

— Да не за что, — отозвался Марко. — Всегда рад.

— Лифтер, кстати, жаловался, ну, я и дал ему пятерку.

— Он, должно быть, знает какой-то секрет. Он и меня разжалобил, и я тоже дал ему пятерку.

— За что ты его-тоударил?

— Он решил разыграть роль миротворца.

— А Чанджина ты за что отделал?

— Как раз это я и собираюсь с тобой обсудить.

— Алло… Гитлиц? Это Шоу. Правильно. Примите заказ…

Реймонд заказал еды на десятерых, как обычно поступают те, кто звонят в гастроном где-нибудь на Бродвее, и объяснил, куда ее доставить.

— За последние два года я дважды лежал в больнице.

— В больнице? Что с тобой?

Реймонд открыл пиво. Усилиями Чанджина комната благоухала жидкостью для полировки мебели. Марко заметно похудел, но в остальном выглядел нормально. Душевный массаж по методу Чейни оказался весьма и весьма действенным. Марко был в штатском, на лице его застыло сдержанное, отстраненное выражение, как у человека, который в полном одиночестве заперся в комнате отеля, готовясь произнести на банкете речь. Юджина Рози до самых жабр накачала майора транквилизаторами.

«Писать, и успешно, ежедневную колонку по вопросам национальной политики — это тебе не хухры-мухры», — подумал Марко. Возросший авторитет придал Реймонду заметную значительность; он даже стал казаться более рослым и крупным. Ему уже исполнился тридцать один год. Подняться еще выше с точки зрения своего портного он не мог, потому что всегда одевался безупречно. Белее, чем у него, белья просто не существовало. Ухоженные ногти сияли, ботинки сверкали, румяные щеки блестели, зубы искрились. Картину этого круговорота блеска портили лишь глаза. Может, Реймонд и считал, что глаза у него светятся, но, к несчастью, они светились лишь в пределах его способности имитировать эмоции. Реймонд не испытывал никаких эмоций, и это не поддавалось изменению. Когда он был доволен, то пытался вспомнить, как другие люди выглядят, когда излучают ощущение счастья или удовлетворения, и старался придать себе тот же вид. Получалось плохо. Способность Реймонда испытывать что-то вроде сочувствия или симпатии сводилась к минимуму, и с этим тоже ничего поделать было невозможно.

Со всем вниманием слушая рассказ Марко, он понял лишь, что против его друга была совершена какая-то диверсия, которая почти разрушила его. Предполагалось, что Реймонд будет огорчен, когда речь зашла об этой паршивой медали, которая всегда была для него пустым звуком, жестяной игрушкой, способной доставить радость разве что какому-нибудь желторотому юнцу. Он никогда не просил награждать его, никогда не мечтал об этой награде, и если бы существовал хоть какой-то способ сделать так, чтобы медаль позволила его другу оставаться в армии и выздороветь, он бы немедленно выяснил, что это за способ. И если ради благополучия и безопасности Бена понадобилось бы даже позвонить Джонни Айзелину, бога ради, Реймонд сделал бы это. Однако Марко этих своих мыслей он высказывать не стал, полностью сосредоточившись на том, чтобы убедительно изобразить ту реакцию, которая, по всей видимости, от него ожидалась.

— Если то, что тебе снится, происходило на самом деле, Бен, — медленно произнес Реймонд, — то это происходило и со мной, и со всеми остальными патрульными.

— И с Чанджином, — ответил Марко.

— Как насчет того, чтобы провести небольшое расследование? — спросил Реймонд. — Это должно помочь нам разобраться.

— Разобраться в чем?

— Выяснить, что же такое произошло, заставляющее тебя видеть этот сон.

— Какого типа расследование?

— Ну, Джонни Айзелин в своей сенатской комиссии занимается расследованиями, и моя мать…

— Джонни Айзелин? — Марко пришел в ужас. — Но я же боевой офицер!

— При чем тут…

— Ладно, Реймонд. Я, наверное, плохо тебе объяснил. То, чем оказались набиты моя голова и голова Мелвина, лучшие доктора страны не смогли вытрясти обратно. Более того, они даже на шаг не приблизились к пониманию того, чем это вызвано. Что может сделать какая-то сенатская комиссия? И Айзелин! О господи, Реймонд, давай условимся никогда больше не упоминать имя этого сукина сына.

— Ну, это просто первое, что мне пришло в голову. Так сказать, для начала. Я лучше тебя знаю, что Джонни — свинья.

— Тогда с какой стати заводить об этом разговор?

— Потому что тут нужны специалисты. Какого черта, Бен? Ты же сам сказал — армия оказалась бессильна. Знаешь, что нам требуется? Большое, полномасштабное расследование. Понимаешь… кто-то должен заставить людей разговориться.

— Каких людей?

— Ну… Уф… Я…

— Давай, давай.

— Ну, патрульных. Если моя Почетная медаль получена незаконно, и, поверь, я и сам к этому склоняюсь, тогда кто-нибудь может вспомнить правду, и кто-то посторонний должен заставить всех остальных парней вспомнить, что никакой я не герой, не стоял под градом пуль и, главное, что же в действительности все мы делали. Вот и все. Что мы делали? Если ты не хочешь обращаться к Джонни Айзелину, я не осуждаю тебя за это, но тогда просто потребуй отдать себя под трибунал.

— Но причем здесь трибунал?

Марко, казалось, никак не мог взять в толк, что именно предлагает ему Реймонд.

— Ты должен обвинить себя в том, что фальсифицировал рапорт, на основании которого я получил Почетную медаль, и потребовать расследования, чтобы установить, было это сделано в сговоре с остальными патрульными или нет. Вот и все.

— В армии этого не поймут. Почетная медаль… Ну. Почетная медаль для военных — дело святое, Реймонд. В смысле… О господи, да в Пентагоне у всех просто поедет крыша!