Кукольник - Кортес Родриго - Страница 17

• Предыдущая
• 17/69
• Следующая

Одеяние новой, задуманной им в человеческий рост куклы должно было отражать внутренний мир грядущего потомка Хама, преображенного смирением. Но как это сделать? Обычная одежда раба — полотняные штаны — не годилась, ибо ничего нового в себе не несла. Но так же немыслимо было одеть куклу в костюм белого человека — Джонатан абсолютно не желал вкладывать в головы негров ненужные идеи!

Джонатан провозился до ночи, но так ни к чему и не пришел, а потом в дверь постучали, и он, разрешив зайти, с недоумением увидел перед собой Платона.

— Что еще?

— К вам пришли женщины, масса Джонатан, — удовлетворенно улыбнулся раб.

— Что еще за женщины? — удивился Джонатан. — Откуда? Из города?

— Нет, масса Джонатан, с плантации.

Джонатан криво улыбнулся. На его памяти рабы с плантации приходили в этот дом без приглашения только один раз — давным-давно, когда он еще был ребенком. Он и поныне не знал, в чем была суть проблемы, но прекрасно запомнил переполнившее отца раздражение.

— Ладно, сейчас, — старательно подавляя в себе сходные чувства, поднялся он из-за стола. — Только не надо вести их сюда; пусть на заднем дворе подождут.

— Слушаюсь, масса Джонатан, — склонился старик.

Джонатан застегнул сорочку, глянул в зеркало, взял костяной гребень, аккуратно, так чтобы пробор был ясно виден, причесался. Неторопливо прошел по прохладному коридору, степенно спустился по лестнице и распахнул дверь. Их было шестеро, смазливых, несмотря на худобу, мулаток от двенадцати до пятнадцати лет. И они стояли напротив крыльца, потупив глаза и одинаково сложив тонкие смуглые руки на плоских животах.

— Зачем пришли? — прямо спросил Джонатан.

Две самые высокие мулатки переглянулись.

— Ну? Говорите.

Наступила долгая, неприятная пауза, и наконец та, что выглядела постарше, отважилась и подняла глаза на хозяина.

— Масса Джонатан хочет девочку?

Джонатан оторопел.

— Ну-ка, ну-ка, еще раз… Я что-то не пойму.

Девчонка мгновенно побледнела и стала какой-то серой.

— Просто люди подумали… может быть, Цинтия вам больше не нравится, масса Джонатан, и вам другая девочка нужна. Вот мы и пришли.

Джонатан растерянно молчал, но вдруг все понял. Занявшись более важными делами, он и впрямь на какое-то время почти забыл про Цинтию и вместо обычных пяти-шести встреч в сутки вполне удовлетворялся одной.

«Но откуда им известно? Да и какое им дело?»

Джонатан повернулся и с подозрением уставился на замершего позади Платона.

— Твоя работа?

— Нет, масса Джонатан, — окаменел тот. — Я бы не посмел.

Джонатан вздохнул. Это была чистая правда; Платон и впрямь никогда не вмешивался в господские дела, иначе не продержался бы в этом доме и недели. Он снова повернулся в сторону мулаток, на секунду задержался взглядом на той, что стояла позади остальных, и махнул рукой:

— Ничего мне не нужно. Уходите.

Повернулся, хлопнул дверью и, только подойдя к лестнице, приостановился. Сзади отчетливо слышалось тяжелое дыхание Платона.

— Что тебе? — резко обернулся он.

— Я могу сказать, масса Джонатан? — молитвенно сложил руки на груди раб.

— Конечно, если я спрашиваю.

— Боюсь, плохо будет, масса Джонатан. Надо было взять девочку. А то они будут думать, что вы на них сердитесь.

Джонатан некоторое время соображал, что это значит, а потом расхохотался:

— Тем лучше, Платон, тем лучше.

Через два дня напряженной работы плотник представил-таки Джонатану плоды своих трудов, и тот с сомнением покачал головой. Кукла была исполнена старательно, с максимумом натуралистических подробностей и в полный человеческий рост. Плотник насадил деревянные руки и ноги с тщательно вырезанными пальцами и даже ногтями на шарниры и выкрасил древесину в черный насыщенный цвет. Однако, невзирая на размеры, выглядела она раз в десять менее убедительно, чем любая из парижской коллекции принадлежащих Джонатану кукол.

Впрочем, других мастеров миль на триста вокруг было не найти, и Джонатан, сокрушенно поцокав языком, распорядился перенести куклу в свой кабинет, поставить ее вертикально и одеть в ту одежду, что он успел подобрать.

Платон принес одежду, не без труда облачил куклу в строгие черные брюки английского сукна и белую шелковую сорочку, аккуратно застегнул все пуговицы до единой и только тогда отправился за главным.

— Все, — кивнул Джонатан плотнику и сунул ему оставшиеся по договору тридцать долларов. — Можешь идти.

— А как же подгонка? — с нескрываемым любопытством глядя вслед уходящему Платону, заинтересовался плотник.

— Понадобишься, вызову, — улыбнулся Джонатан, подтолкнул плотника к дверям, затем проследил в окно, как тот, беспрерывно оборачиваясь, миновал двор, и повернулся к дверям кабинета. — Все, Платон, можешь заносить!

Дверь приоткрылась, и на пороге с накрытым салфеткой блюдом в руке появился взволнованный, серьезный Платон. Он поставил блюдо на стол, бережно снял салфетку и поднес еще более высохшую голову хозяину:

— Вот она, масса Джонатан.

— Что смотришь? — улыбнулся Джонатан. — Давай навинчивай!

Платон подошел к стоящей у стола кукле, примерился и насадил голову пустой гортанью на торчащую из плеч деревянную шпонку, надавил на голову, чтобы лучше сидела, чуть-чуть развернул и почтительно отошел в сторону.

Джонатан охнул и в восхищении замер. Голова Аристотеля Дюбуа сидела на деревянном теле так уверенно, словно была изначально предназначена только для него. Да и само тело как будто ожило! В нем появилась совершенно немыслимая экспрессия, и даже торчащие из рукавов черные лопатообразные кисти выглядели внушительно и очень даже живо.

— Черт! Ты посмотри, какая прелесть! Нет, Платон, ты только взгляни!

Он обошел куклу со всех сторон и, восторженно хмыкая, упал в кресло. Строгий, без единого лишнего элемента наряд куклы четко отделял ее от праздничного и франтоватого мира белых, но хорошая незаношенная ткань, а особенно эта белая шелковая рубаха, делала Аристотеля Дюбуа абсолютно точным воплощением «Грядущего Потомка Хама, Преображенного Смирением».

Именно таким и должен был выглядеть негр далекого будущего — верным, преданным и почтительным. И ни высохшие, разъехавшиеся в стороны губы, смешливо обнажившие два ряда великолепных белых зубов, ни коричневые сухие десны нисколько не портили картины, и теперь некогда непослушный и склонный к побегам раб выглядел празднично и даже торжественно.

— Ну, что скажешь, Платон? — повернулся он к слуге.

— Вы поставили Аристотеля на сторону белых, — почтительно склонился тот.

Джонатан привольно раскинулся в кресле и мечтательно улыбнулся: — Значит, в воскресенье будем показывать.

Той же ночью преподобного снова подняли среди ночи.

— Масса Джошуа! — с выпученными от ужаса глазами выкрикнул Томас. — Беда!

— Господи Боже, — поморщился преподобный. — Что на этот раз?

— Ниггеры говорят, сэр Лоуренс черта оживил!

Преподобный непонимающе моргнул.

— Что ты несешь? Как это — черта? И при чем здесь Джонатан?

— Они правду говорят! — выпалил Томас. — Черные все знают! У них глаз острый, не то что… да, и мне вчера видение было: сам Люцифер из земли вышел! Крылья — во! До неба. А когти… вы не поверите, масса Джошуа, когти — что у кабана клыки!

— Та-ак, хорош! — раздраженно оборвал его преподобный. — Хватит с меня болтовни!

— Это не болтовня, масса Джошуа, — упрямо мотнул головой Томас. — Негры говорят, если вы не сумеете черта прогнать, они все в камыши уйдут. Преподобный Джошуа обмер.

«Этого мне еще не хватало!»

Он хорошо помнил массовый исход рабов из поместья Мидлтонов — лет пятнадцать тому назад. Но тогда главной причиной побега негры называли неумеренную строгость отца семейства — Бертрана Мидлтона, а потому занимался этим делом только шериф. А тут… Преподобный задумался. Если побег будет мотивирован участием темных сил, жди неприятностей от епископата.

• Предыдущая
• 17/69
• Следующая