Кукольник - Кортес Родриго - Страница 23

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая

Джонатан издал невнятный звук и потупил взгляд. Артур удовлетворенно улыбнулся. Вот теперь все встало на свои законные места, а этот щенок до конца жизни запомнит, кто есть кто.

— Ну, я пойду, навещу кое-кого, а ты, если хочешь, можешь в ресторане посидеть или… в общем, как знаешь.

Артур легко выскочил из экипажа и развинченной походкой завсегдатая направился к ярко освещенным газовыми фонарями дверям. Давненько ему не было так хорошо.

Давно уже Джонатан не чувствовал себя так скверно. Это было так, словно он на полном скаку врезался лбом в нависающую над дорогой дубовую ветку. Он уже почти привык к мысли, что ему доступно практически все; он знал, что в его руках — жизни и смерти трех с половиной сотен людей; он понимал в людях и в жизни такие вещи, о которых даже не задумывались ни шериф, ни преподобный, ни Артур Мидлтон. Но белая женщина?

Конечно, он об этом думал. Давно. Очень давно. Пожалуй, еще в те времена, когда наблюдал за разновозрастными сестрами Мидлтон, грациозно составлявшими из своих прекрасных и гибких тел живую картину «Порок, развращаемый»… ой, не то! — «Порок, порицаемый добродетелью». И все-таки белая женщина — это… Джонатан стиснул зубы. Это же почти как Мадонна. Ну, может, немного не так величественно.

За пятнадцать лет жизни по слухам, по обрывкам разговоров и даже по междометиям Джонатан успел узнать о салоне мадам Аньяни довольно многое. О нем не столько говорили, сколько заговорщически улыбались при одном упоминании. Его стыдились, но одновременно туда стремились. Упоминание имени Аньяни вводило мужчин в краску и заставляло одних женщин стискивать зубы и бледнеть, а других оживляться в предвкушении известий о чьем-нибудь семейном позоре.

Собственно, вся местная молодежь первым делом старалась съездить в Новый Орлеан и посетить этот скандально известный, но для приличного общества как бы не существующий салон.

Разумеется, найти белую девку можно было и в Натчезе, и в Хаттенсберге, и тем более в Джексоне. Но это было слишком близко от дома, и потом, даже самые крупные города штата Миссисипи не могли сравниться с блеском столицы бывшей французской колонии.

Самый этот блеск словно мгновенно превращал обычную шлюху в древнеримскую куртизанку — подругу поэтов и философов, а каждого провинциального недоросля — в повесу и ловеласа. В Новом Орлеане был настоящий французский шарм — единственное, что действительно есть у этих никчемных, мелочных и скандальных людишек.

Что-то звонко хлопнуло, Джонатан вздрогнул и заметил, как в заветные двери вошел превосходно одетый джентльмен лет сорока, тут же торопливо отвел взгляд и снова со стыдом и тяжестью на сердце признался себе, что он, скорее всего, единственный из всех молодых людей его круга, кто пока не переступал порог этого заведения. И дело уже не в том, что это может сделать его легким объектом для дружеских насмешек Артура. Дело было в нем самом.

Ибо теперь он, Джонатан Лоуренс, не сможет считать себя мужчиной, пока не узнает аромата плоти настоящей белой женщины — женщины, которую невозможно принудить к этому ни лишением сна или ужина, ни внеурочной работой, ни в крайнем случае плетьми. Просто потому, что она другая.

Он выбирался из экипажа на мостовую минут пять. Нервно насвистывая и отчаянно фальшивя, долго прохаживался взад-вперед по тротуару, всем своим видом показывая, что он, Джонатан Лоуренс из штата Миссисипи, здесь совсем не за этим, а потом на секунду зажмурился и рванулся вперед. Потянул дверь на себя, шагнул — и понял, что сейчас умрет: прямо на него смотрела белая девушка невероятной, почти кукольной красоты.

— Рада вас видеть, мсье, — улыбнулась девушка и поднялась с диванчика. — Сигару? Коньяк?

Джонатан молча кивнул.

Покачивая бедрами, почти как черная и все-таки по-своему, девушка подошла к низкому столику, открыла коробку, достала сигару, отрезала кончик и на секунду в недоумении замерла — Джонатан все еще стоял у дверей.

— Проходите, — улыбнулась она. — Присаживайтесь. Вы, вероятно, приезжий?

Джонатан кивнул и попытался взять себя в руки. Поискал глазами, куда здесь можно присесть, на несгибающихся ногах прошел к дивану, протянул руку за сигарой и замер.

Ее кисть была ослепительно белой! Тонкие, не знавшие работы пальчики, изящные розовые ноготки… почти как у мамы. За прошедшие со дня ее кончины шесть лет Джонатан забыл, что бывают и такие женщины.

Она зажгла спичку, и он вдруг осознал, что ему страстно хочется увидеть ее ладошку — вдруг она другого цвета? Как у Цинтии.

Спичка потухла в ее руках, и девушка зажгла вторую. Затем третью. Четвертую. А Джонатан так и смотрел на эту кисть, не в силах оторваться, чтобы сообразить, что теперь следует сделать.

— Может, сначала коньяк? — растерянно предложила девушка.

Джонатан кивнул. Да, конечно, сначала коньяк.

Она улыбнулась, прошла к столику, взяла бутылку и вдруг резко повернулась.

— Вы приехали встретиться с кем-то конкретно?

Джонатан пожал плечами.

— Тогда, может, со мной?

Джонатан смотрел в эти синие глаза и не мог поверить. Он просто знал, что это — не Цинтия; с этим неземным ангелом, с этой нимфой должно было пить амброзию где-нибудь в предгорьях Олимпа, вслух читать Гомера и Овидия, но чтобы это?…

— Вы возражаете против моего общества? — озабоченно сдвинула брови нимфа.

Джонатан недоуменно поднял брови и торопливо затряс головой:

— Н-нет. Н-не возражаю. Буду счастлив.

Все, что было дальше, слилось для него в один непрерывный и совершенно беспорядочный сон. Его провели в маленькую уютную комнатку, и девушка начала медленно раздеваться, а обомлевший Джонатан с замирающим сердцем отметил про себя, что ее кожа такая же белая везде. Белыми были руки и ноги. Ослепительно белым оказался живот. И когда она прикрутила горелку светильника, легла на столь же белую простыню и закрыла глаза, Джонатана посетила дикая мысль, что это все неправда и что он либо спит, либо имеет дело с бесплотным духом.

Он судорожно скинул костюм, вырвал запонки, стащил рубашку и прилег рядом. Собрался с духом и заставил себя обнять ее, и вдруг ощутил, что от этого странное ощущение нереальности только усилилось: она почти не пахла!

Нет, какой-то запах, безусловно, был. Кажется, пахло дешевой карамелью, немного чем-то кислым и терпким, как забродивший тростниковый сок, но вот женщиной, то есть немного мускусом, едва заметно потом, а главное, пряной, застилающей глаза страстью, она совершенно точно не пахла!

— Давай-ка я начну, милый, — проворковала нимфа. — Ложись, не бойся…

Джонатан послушно откинулся на подушку. Он был почти парализован.

Потянулись минуты — странные и сладкие одновременно, затем он как-то освоился и что-то сделал, затем она спросила о дополнительном времени, и он кивнул, потому что совершенно не мог сообразить, сколько ему в действительности нужно, чтобы по-настоящему освоиться с этой необычной женщиной в чужой постели. А потом вдруг наступило утро, и Джонатан оделся, покорно отсчитал столько, сколько сказали, и вышел на улицу.

Солнце еще только вставало, и воздух был прозрачен, холоден и по-осеннему свеж. Обычно эти пронзительно ясные осенние рассветы давали ему обостренное чувство жизни; хотелось уйти в поле, подальше от дома, вдыхать насыщенный ароматами воздух, слушать переливы птичьих песен, трогать ладонями торчащую из топкой земли колючую щетину старого тростника. Но сегодня он чувствовал себя так, словно вернулся из царства мертвых.

Он получил то, о чем даже не мог мечтать. И он не получил ничего — так, словно всю ночь пытался поймать солнечный зайчик или наесться утренним туманом.

— Джонатан?! Ты еще здесь?

Он обернулся. Из тех же дверей выходил пьяный от коньяка и собственной удали Артур. Джонатан не нашелся, что на это ответить.

— Эй, Артур! — крикнули откуда-то сверху. — Когда еще раз приедешь?

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая