Толмач - Кортес Родриго - Страница 9

• Предыдущая
• 9/75
• Следующая

В ушах у капитана зазвенело.

– Вы меня слышите, Кан Ся? – возвысил голос амбань.

Капитан торопливо закивал.

Айгуньский амбань убедился, что начальник следственного отдела уже пришел в себя, и неторопливо вернулся к прежней теме разговора:

– Я также полагаю, что дипломатическая миссия русских в Пекине будет непременно извещена о неприятном происшествии с экспедицией, – продолжил он. – А значит, жалоба, скорее всего, попадет и в канцелярию Его Величества императора Гуансюя.

Кан Ся стиснул зубы. Неприятности посыпались на него одна за другой, так, словно у императора Неба прохудился мешок с человеческими бедами.

– Думаю, против вас будет выдвинуто обвинение, – завершил амбань, – возможно, даже в потворничестве хунгузам. Поэтому вы поступите мудро, если начнете сдавать дела – лучше, если немедленно. Сами понимаете, как только бумаги придут, я вас арестую.

Кан Ся наклонил голову. У него не было ровным счетом никаких иллюзий. С той самой секунды, когда он ошибочно задержал, досмотрел и официально описал всю принадлежащую губернатору контрабанду, он был обречен. А жалоба русского – только формальный повод.

– Есть ли у вас просьбы? – поинтересовался Шоу Шань.

Кан Ся на секунду задумался и кивнул.

– Говорите, – разрешил Шоу Шань.

– Мне понадобятся одни сутки, чтобы выполнить обещание – съездить и навестить вдову казненного вчера Чжан Фу.

Айгуньский амбань понимающе кивнул.

– У вас будут эти сутки.

Едва перед Курбаном предстал Тот, кто держит Зеркало, он увидел, как его оставшееся далеко внизу тело повалилось на утоптанный земляной пол и заколотилось в агонии. Но это уже совершенно не касалось Курбана; он знал: предсказание сбылось, и духи совершенно точно указали ему его дальнейший путь – в преисподнюю. Потому что Зеркало Правды держал сам Бухэ-Нойон – первый помощник владыки ада Эрлика.

Человек-Бык и впрямь был ужасен – куда как ужаснее, чем его изображения. Мощные руки, покрытые мелким, густым ворсом красновато-рыжего цвета, оканчивались толстыми, с черенок от лопаты, пальцами; на нечеловечески широком хребте щеткой – снизу вверх – топорщилась полоса черного жесткого, подобного конскому волоса, а могучая, почти равная в обхвате плечам шея была унизана связкой человеческих черепов.

Пока Бухэ-Нойон молчал, но вырывающееся из широких ноздрей смрадное животное дыхание и огромные, налитые яростью глаза были достаточно красноречивы. Курбан склонился перед ним в позе полной покорности и замер; он уже прожил свою прежнюю жизнь со всеми ее страстями и поражениями – в Зеркале Правды – и хорошо понимал, что должно произойти дальше.

Вслед за Быком появится полубезумная Мечит – насылающая на землю ледяную стужу Обезьяна-созвездие, и в руках у нее будут Весы, на которых она тут же взвесит все добрые и злые поступки, совершенные Курбаном. Затем придет беспощадный в своей пунктуальности Вепрь со Счетами, на которых будет подсчитан итог жизни Курбана. И только затем явится Тигр с Книгой Судеб в лапах – тот самый, что уже являлся Курб-Эджен много лет назад. И лишь когда в Книгу будет внесен последний иероглиф, перед Курбаном проявится нить, по которой он безвозвратно перейдет в нижний, уже не человеческий мир.

– Под-ни-ми… гла-за… человек, – обдал Курбана смрадом Бухэ-Нойон.

Курбан съежился до размеров улитки, но ослушаться не посмел. Медленно разогнул шею и замер. Он уже не отражался в Зеркале, и едва он подумал, что это потому, что на самом деле его уже нет, как все изменилось.

В Зеркале возникло дрожащее в мареве отражение спасенного им русского офицера.

– Пой-дешь… за ним… – пророкотал Бухэ-Нойон.

Курбан удивился и в следующий миг рухнул вниз так, словно из-под него вышибли опору.

Когда Курбан пришел в себя, все его тело болело так, словно его действительно сбросили с небес; в ушах стоял колокольный звон, а в глазах плыло и двоилось. Превозмогая себя, с колоссальным трудом сдвинув плетеную крышку, он выбрался из землянки и, жадно хватая ртом свежий осенний воздух, повалился на землю.

Он знал, как ему повезло, – увидеть Зеркало Правды и вернуться живым удается разве что одному из десяти шаманов. Но он знал и другое: те, кто сумел вернуться, обретают силу десятерых.

Курбан привстал и совершенно новыми глазами оглядел этот, казалось, так хорошо знакомый срединный мир. Теперь он видел, сколь зыбок и ненадежен здесь каждый камень; всем своим существом чувствовал его слоистую и подвижную, словно туман у реки, суть: стоило взойти настоящему солнцу и подуть утреннему ветру, и он сдвинется и обнажит все, что таилось под ним до поры.

– Спасибо тебе, Курб-Эджен… – прошептал он и заплакал, страшась даже подумать, в каком нереальном, иллюзорном, как сон, мире мог остаться, если бы она его не нашла тридцать шесть лет назад.

Он собрался в считаные минуты. Спустился в землянку, аккуратно, стараясь не оскорбить ненароком Отхан-Эхе, закрыл единственный, направленный в небо глаз Матери-огня и сложил в заплечный мешок самые необходимые травы.

Затем Курбан после некоторых колебаний снял и с молитвой и причитаниями спрятал в мешок все родовые онгоны[8] праматерей – до двадцать седьмого колена, уважительно сложил и сунул за пазуху посланную ему духами священную карту и прочие бумаги белого начальника и повесил через плечо старое кремневое ружье. И только тогда поклонился каждому предмету святилища, попросил у каждого остающегося онгона прощения за то, что уходит, попрощался, выбрался наверх и старательно замаскировал крышку желтой осенней листвой. Духи были правы: его судьба стремительно изменялась – раз и навсегда.

Безденежного и вконец растерявшегося Семенова разместили у себя на заставе пограничники – на самом краю Благовещенска. Он просыпался рано утром вместе с очередным нарядом, затем шел к огромной дубовой бочке – умываться, с благодарностью принимал миску овсянки и пил терпкий китайский чай. Затем он гулял вдоль Амура, рассматривая выволоченные на берег полузатопленные реквизированные китайские лодки без весел, а потом садился на ошкуренное бревно у прогретой слабеющим осенним солнцем стены караулки, часами смотрел, как часовой дразнит прутиком посаженного на цепь медвежонка, и вспоминал.

Семенову неслыханно повезло: он оканчивал училище вместе с племянником начальника канцелярии Главного штаба, а потому там – в 3-м делопроизводстве Азиатской части – и начал службу. Нет, он не пытался избежать обычной судьбы русского офицера, но после внезапной смерти отца шестнадцатилетняя сестренка осталась на его попечительстве, и бросить ее одну в огромном, полном соблазнов Санкт-Петербурге Семенов никак не мог. А потом он по-настоящему погрузился в мир военных архивов и осознал, что это и есть его судьба.

Поручик был совершенно очарован этими требующими надзора и постоянной систематизации залежами бесценных документов, ибо каждое, даже, казалось, дотошно изученное историческое событие всегда имело второе, а то и третье, и четвертое дно. Он до малейших деталей узнал, как именно прибывшего с торговым караваном в Пекин в 1654 году Ярыжкина, а спустя двадцать один год и русского посла Спафария заставили пройти унизительный ритуал коу-тоу, что означало признание Великой Россией своей полной вассальной зависимости от Китая.

Он дотошно изучил все обстоятельства обороны Кумарского острога, когда всего-то пять сотен казаков целый месяц противостояли десятитысячной армии китайского полководца Миньаньдали.

Он долго не мог решить, смеяться над этим или плакать, когда вычитал, как нерчинский воевода Аршинский, имевший под началом всего-то сто двадцать три человека, в ответ на предложение имперских властей выдать беглого Гантимура выслал в Пекин десятника Милованова со встречным предложением лично императору Поднебесной – принять русское подданство.

• Предыдущая
• 9/75
• Следующая