Малыш 44 - Смит Том Роб - Страница 25
- Предыдущая
- 25/97
- Следующая
Несмотря на то что в классах было много учеников, количество которых непременно бы возросло, если бы война не обошлась столь жестоко с демографией в стране, сначала она поставила себе целью знать каждого из своих учащихся по имени. Она считала, что, обращаясь к ним, покажет, что думает о каждом из них как о личности. Но Раиса быстро заметила, что дети испытывают неловкость, слыша, как она называет их по именам. Очевидно, они полагали, что здесь таится какая-то скрытая угроза.
Если я запомню твое имя, то впоследствии смогу донести на тебя.
Эти ученики уже усвоили все преимущества анонимности, и Раиса поняла, что они предпочитают, чтобы каждому из них в отдельности она уделяла как можно меньше внимания. Не прошло и двух месяцев, как она перестала называть их по именам и вернулась к языку жестов.
Тем не менее, по сравнению с другими учителями, ей не пристало жаловаться. Школа, в которой она преподавала, средняя общеобразовательная школа № 17 — прямоугольное здание, приподнятое на коротких и толстых бетонных сваях, — была одной из жемчужин советской системы образования. Ее часто фотографировали, о ней много писали, и открывал ее не кто иной, как сам Никита Хрущев, который произнес целую речь в новом спортивном зале, пол в котором был натерт воском до такой степени, что его телохранители изо всех сил старались не упасть. Он заявил, что образование должно отвечать потребностям страны. А страна нуждалась в высококлассных и здоровых ученых, инженерах и чемпионах Олимпийских игр. Спортивный зал, расположенный рядом с главным корпусом, в ширину превосходил саму школу и был оснащен крытой беговой дорожкой и всевозможными матами, обручами, веревочными лестницами и гимнастическими мостиками. Все они использовались с максимальной нагрузкой как во время уроков, так и после них, поскольку физкультурой должны были заниматься все ученики в течение часа каждый день, вне зависимости от возраста. Смысл речи Хрущева и задуманный проект здания школы не представляли для Раисы секрета: стране не нужны поэты, философы и священники. Ей нужен производительный труд, который можно измерить количественно, и успех, который можно засечь по секундомеру.
Только одного из своих коллег Раиса могла назвать другом — Ивана Кузьмича Жукова, учителя русского языка и литературы. Она не знала, сколько ему лет на самом деле, он отказывался говорить об этом, но на вид ему было около сорока. Подружились они, в общем-то, случайно. Как-то он шутя пожаловался на размер помещения и фондов школьной библиотеки — комнатки величиной с платяной шкаф в подвале рядом с бойлерной, забитой наставлениями, старыми номерами газеты «Правда», специально одобренными и утвержденными произведениями отечественных авторов, среди которых не было ни одного иностранца. Выслушав его, Раиса шепотом посоветовала ему вести себя более осторожно. Этот шепот положил начало необычной дружбе, которая, с ее точки зрения, отличалась стратегической недальновидностью, учитывая манеру Ивана говорить начистоту. В глазах многих коллег он уже выглядел изгоем, взятым на заметку. Остальные учителя были убеждены, что дома, под полом, он прячет запрещенные книги или, хуже того, сам занимается сочинительством, контрабандным путем передавая страницы своей будущей книги на Запад. Он и впрямь дал ей запрещенный роман «По ком звонит колокол», который ей пришлось читать летом, сидя на парковых скамеечках, поскольку она не осмеливалась принести его домой. Раиса могла позволить себе поддерживать с ним дружеские отношения, поскольку ее собственная лояльность никогда не ставилась под сомнение. В конце концов, она была женой офицера госбезопасности, о чем знали почти все, включая некоторых ее учеников. Было бы логично предположить, что Иван станет держаться от нее подальше. Очевидно, он утешал себя тем, что если бы Раиса хотела донести на него, то уже давно сделала бы это, принимая во внимание, сколько безрассудных и неосмотрительных вещей он ей наговорил и как легко было бы ей шепнуть его имя на ухо мужу. Вот так и получилось, что наибольшим ее доверием среди коллег пользовался человек, заслуживший всеобщее недоверие, а он, в свою очередь, доверял женщине, которая не заслуживала его доверия по определению. Он был женат, и у него было трое детей. В то же время Раиса подозревала, что он тайно влюблен в нее. Она старательно гнала от себя все мысли об этом и надеялась, что и у него хватит ума, ради их общего блага, не зацикливаться на этом.
Напротив главного входа в школу, на другой стороне улицы, в фойе невысокого многоквартирного дома стоял Лев. Он снял военную форму и переоделся в штатское прямо на работе. На Лубянке имелся большой выбор гражданской одежды: целые шкафы были заполнены пальто, куртками, брюками всевозможных размеров, которые хранились специально для этой цели. Лев не задумывался о том, откуда взялись эти запасы, пока не обнаружил пятнышко крови на манжете своей рубашки. Эта одежда раньше принадлежала тем, кого казнили в здании в Варсонофьевском переулке. Ее выстирали, разумеется, но некоторые пятна удалить не получилось. Лев надел длинное шерстяное пальто ниже колен, надвинул на лоб меховую шапку и был уверен, что жена не узнает его, если случайно взглянет в его сторону. Он притопывал ногами, чтобы согреться, то и дело поглядывая на часы марки «Полет Авиатор» в корпусе из нержавеющей стали — подарок супруги ко дню рождения. Оставалось совсем немного до окончания ее последнего урока. Лев бросил взгляд на плафон над головой. Взяв стоявшую в углу швабру, он разбил лампочку, и фойе погрузилось в темноту.
Он уже не в первый раз организовывал слежку за женой. Три года назад Лев установил за нею наблюдение по причинам, которые не имели никакого отношения к ее политической неблагонадежности. Тогда они были женаты меньше года, и она вдруг стала отдаляться от него. Они жили вместе, но при этом врозь. Работа отнимала много времени, они встречались ненадолго по утрам и вечерам, обмениваясь ничего не значащими замечаниями, подобно двум рыбацким лодкам, отплывающим на промысел каждый день из одного порта. Он не верил, что изменился в роли мужа, и не мог понять, почему она изменилась в роли жены. Стоило ему заговорить на эту тему, как Раиса отделывалась заявлениями, что неважно себя чувствует, при этом не желая показаться врачу. Да и что это за болезнь такая, когда человек из месяца в месяц «неважно себя чувствует»? Единственное объяснение, которое приходило Льву в голову, заключалось в том, что она полюбила другого мужчину.
Преисполнившись подозрений, он отрядил недавно принятого на работу молодого и перспективного оперативника проследить за своей супругой. Агент вел слежку на протяжении недели. Лев нашел для себя оправдание в том, что поступает так из любви к жене, хотя собственные действия оставили у него в душе неприятный осадок. Однако же он пошел на серьезный риск, и дело было даже не в том, что Раиса могла заметить слежку. Узнай об этом его коллеги, они истолковали бы происходящее совершенно по-другому. Если Лев не доверяет своей жене в сексуальном смысле, то разве заслуживает она и политического доверия? Хранит она ему супружескую верность или нет, занимается подрывной деятельностью или нет, для всех будет лучше, если ее отправят в ГУЛАГ. Просто так, на всякий случай. Но у Раисы не было романа на стороне, и об организованной им слежке никто так и не узнал. Вздохнув с облегчением, Лев принялся успокаивать себя тем, что ему нужно лишь проявить терпение и внимание, чтобы помочь жене справиться с теми трудностями, с которыми она столкнулась, в чем бы они ни состояли. По прошествии нескольких месяцев их отношения постепенно наладились. А Лев перевел молодого оперативника в Ленинград, представив дело так, будто тот пошел на повышение.
Но нынешнее его задание было совершенно другим. Приказ установить слежку пришел с самого верха. Дело приняло официальный характер, речь шла о государственной безопасности. На карту был поставлен уже не их брак, а их жизни. Лев не сомневался в том, что имя Раисы в предсмертное признание Анатолия Бродского вставил Василий. Тот факт, что другой оперативник подделал признание осужденного, ничего не доказывал: это было сделано или специально, с согласия руководства, или же Василий провернул эту операцию, что называется, «на голубом глазу», причем подсунул упоминание о Раисе еще в протоколы первых допросов Бродского, что для него не составило особого труда. Лев во всем винил себя. Взяв больничный, он предоставил Василию такую возможность, о которой тот мог только мечтать. И Лев попал в ловушку. Он не мог заявить, что признание было ложным: оно обрело статус официального документа, столь же подлинного и достоверного, как и прочие признательные показания. Единственное, что ему оставалось, — заявить о том, что он не верит в виновность Раисы и что предатель Бродский пытался очернить ее в отместку за свою поимку. Выслушав его, Кузьмин поинтересовался, откуда предатель мог знать о том, что он женат. Загнанный в угол, Лев пошел на ложь, в отчаянии заявив, что как-то упомянул имя своей супруги в разговоре с ним. Но Лев не умел врать. Выгораживая супругу, он навлек подозрения на себя. Встать на чью-либо защиту означало вплести нити собственной судьбы в полотно чужой жизни. Кузьмин решил, что подобное вероятное нарушение правил безопасности заслуживает самого тщательного расследования. Или Лев сделает это сам, или позволит другому оперативнику заняться этим делом. Услышав подобный ультиматум, Лев согласился принять это дело к производству исходя из того, что просто попытается защитить доброе имя своей жены. Точно так же, как три года назад он отбросил сомнения в ее супружеской неверности, ему предстояло теперь развеять сомнения в ее неверности делу партии.
- Предыдущая
- 25/97
- Следующая
