Король-крестоносец - Коссак Зофья - Страница 19
- Предыдущая
- 19/58
- Следующая
Она отчаянно зарыдала от наплыва воспоминаний. Агнесса успокаивала дочь, обиженно поглядывая на паланкин.
– Нет у нас претендента более подходящего, – твердо проговорил Балдуин. – Ибелин – человек достойнейший во всех отношениях. Благородный иерусалимский рыцарь выше всех европейских принцев. Он любит тебя и будет заботливым отцом твоему ребенку. О ребенке надо думать прежде всего. Если родится сын, он наследует королевский трон.
– О, я умру, умру!… О мой бедный Вильгельм!… – рыдала Сибилла.
– Перестань же наконец ее мучить! Отпусти ее! – не на шутку разгневалась королева-мать. – Как бы она от волнения раньше времени не родила…
– Я ее держать не стану, как только она скажет, что согласна. Нам пора посылать за Ибелином.
– Согласна! Согласна! Я же твоя служанка, твоя раба! Приказывай дальше! Чего еще тебе хочется?
– Мне хочется, чтобы ты хоть на минуту осознала, что не только на мне, но и на тебе лежит ответственность за будущее королевства… Бремя это нелегкое, многим приходится жертвовать ради общего блага… Но ты, впрочем, этого никогда не поймешь… И вы тоже, матушка… Прощайте. Да хранит Господь Святую землю!
Он высунул в щель между занавесок свой посох, подавая знак лазаритам, но поднявшаяся со скамьи игуменья остановила их властным жестом. Это была старуха лет семидесяти, с морщинистым, точно корой покрытым лицом, всегда хранившим выражение суровости и достоинства. Твердым шагом проследовала она к паланкину и отдернула занавески. Лицо внука оказалось у самых ее глаз, она глядела на него без тени отвращения, с былой нежностью.
– Давно мы с тобой не виделись, мой мальчик, но я молюсь за тебя каждый день…
– Не трогайте меня, святая мать! – испуганно крикнул король, заметив, что она протянула руку, намереваясь погладить его по голове.
– Мне, дитя мое, страшиться нечего. И так зажилась на белом свете.
С этими словами она ласково обняла сопротивляющегося короля и поцеловала в лоб. Он низко опустил лицо, чтобы скрыть слезы, которых не сумел удержать.
– Бабушка… бабушка…
– Да пребудет с тобой Бог, малыш.
Старуха начертала над ним знак креста. Как только она выпрямилась, Балдуин резко задернул шторки. Слуги понесли паланкин со двора. Агнесса и Сибилла, стоявшие поодаль, поглядывали на игуменью с беспокойством.
– Не пугайтесь, – промолвила она в ответ на их опасливые взгляды. – В ваши покои я заглядывать не собираюсь, мне пора домой.
Она сделала знак сестре-монахине, поджидавшей ее в зелени у фонтана, и, опираясь на палку, бодро двинулась к выходу. Паланкин уже исчез в воротах.
– Наконец-то убрался! – проговорила Агнесса, привлекая к себе дочь. – Не расстраивайся, моя голубонька, все обойдется… Ибелин рыцарь крепкий, здоровый. А уж любит-то тебя без памяти! Будешь им вертеть, как захочешь… К тому же целый год до свадьбы, а за год мало ли чего может случиться… Не расстраивайся… Ах, если бы ты родила сына!… По отцу был бы родичем короля французского и императора… Могла бы к ним поехать в гости или их пригласить сюда… О! Стать матерью сынка, породненного с императором, это кое-что значит… Ибелин тебе мешать не будет… Он добряк…
– Верно, добряк, – согласилась немного утешенная Сибилла.
– Король нынче сюда приходил, слышали? – прошептал рыцарь дю Грей на ухо Лузиньяну. – Говорят, принцесса согласилась на Ибелина, и Ренальд уже собирается за ним ехать. Деньги на выкуп займут у византийских купцов. Через год повеселимся на свадьбе.
– Счастливчик Ибелин, – негромко отозвался Амальрик.
В последнее время вид у него постоянно был рассеянный и отсутствующий, словно его снедала какая-то тайная забота. В этот день Лузиньян вернулся на свою квартиру раньше обычного. Старательно замкнув двери комнаты, он сел за стол, вынул из-за пазухи начатое письмо и, разложив его перед собой, принялся внимательно изучать написанное. Однако же дочитав до конца, поморщился и скомкал листок в руке.
– Плохо, плохо, так не годится…
Перед образом Божьей Матери, висевшим в углу комнаты, теплилась небольшая лампадка. Амальрик поднес бумагу к огню и держал до тех пор, пока весь листок не сгорел. Бросив пепел на пол и старательно растерев его ногой, он уселся за стол, достал чернила и положил перед собой чистый лист бумаги.
– Святой угодник Мамерт, вразуми меня!
Перо усердно заскрипело по бумаге. Письмо это, как и предыдущее, обращенное в пепел, пятном чернеющий на мраморном полу, предназначалось матери, почтенной госпоже Бенигне. Амальрик писал долго. При малейшем шорохе подымал голову. Наконец закончил, перечитал и в отчаянии стукнул себя по лбу.
– Не так, не так! Опять плохо!
Вскочив с места, он разгневанно забегал по комнате. Иногда останавливался перед столом, просматривал написанное и снова бегал. Плохо, совсем плохо!
– Но как? Как иначе?
…Ежели написать ясно, в чем дело, и письмо угодит в чужие руки (что весьма возможно, ибо поговаривают про тамплиеров, будто как раз из чужих писем черпают они свое всеведение), он, Амальрик, вынужден будет немедленно отсюда убраться. А ежели написать осторожно, намеками, никто в доме не догадается, о чем речь…
Первое письмо получилось слишком откровенным. Хорошо, что он его сжег. Второе – слишком загадочно. Тоже не годится. Надо считаться с тем, что семейство здешней жизни не разумеет и ни за что не поймет замысла Амальрика, если не растолковать ясно.
…Может, вообще не писать? Передать на словах, устно?
…От написанного и запечатанного слова мудрено отпереться, а от сказанного устами легко. Что за небылицы он тут рассказывает! Лжет как пес! Не лжет? Так пусть же тогда докажет правду!… От устного слова даже в воздухе не остается следа…
…Но кому доверить свой тайный замысел?…
Он бегал по комнате и думал, думал, так что голова от дум разболелась. Иногда казалось ему, что лучше совсем от своей опасной затеи отказаться, не выставляя себя на посмешище, а иногда становилось обидно. А вдруг получится? Такая возможность, такая заманчивая возможность! И пройти мимо, даже не попытавшись?! Жаль, ох, как жаль!
Отомкнув дверь, он хлопнул в ладоши и приказал подскочившему слуге позвать старого оруженосца Матвея де Герса.
Де Герс происходил из хорошего, но давно обедневшего рода. Сызмала попав в службу к Лузиньянам, всю жизнь провел в оруженосцах, терпя вместе с хозяевами горькую нужду. Когда молодой рыцарь отправился в Иерусалим за счастьем, поехал с ним и Матвей в надежде поправить свое положение. Амальрику улыбнулась фортуна: он быстро попал ко двору, подкопил денег. Может, и оруженосца его не обошла бы удача, но старик никак не свыкался с новой жизнью: отчаянно скучал по родине, аж иссох от тоски, ходил вечно мрачный и ко всему равнодушный.
Впустив его, Амальрик снова тщательно запер дверь.
– Де Герс, хотели бы вы вернуться домой?
– Прогоняете, ваша милость? И то сказать, проку вам с меня никакого…
– Проку мне с вас маловато, но я вас пока не гоню, а посылаю домой с важным поручением. Письмо писать не годится, хочу через вас на словах передать…
– Ваша милость!
Старик бухнулся ему в ноги и от радости расплакался, как дитя. Домой, домой! Убежать из этого постылого края, где христиане ничуть не лучше нехристей! Домой!
– Будьте осторожны, никто не должен знать, зачем я вас посылаю. Ежели вы проболтаетесь по дороге, ежели хоть словечко об этом деле оброните, я от всего отопрусь. Скажу, что вы меня обокрали и пустились в бега. Предам на муку. Предупреждаю сразу…
– Буду нем, как рыба, ваша милость, помереть мне без святого причастия!
– Помните об этом! Теперь слушайте: то, что я скажу, вы передадите госпоже Бенигне. Ей одной. С глазу на глаз. И деньги, что я с вами пошлю, отдадите ей. А всем другим скажете, что я вас отпустил, потому как вы чуть тут с тоски не подохли…
– Святая правда, ваша милость! Чуть не подох!…
– Отправляться можете хоть завтра. До Яффы верхом, оттуда – первым же генуэзским кораблем.
- Предыдущая
- 19/58
- Следующая
