Лапник на правую сторону - Костикова Екатерина Юрьевна - Страница 31
- Предыдущая
- 31/58
- Следующая
Оказалось, что депрессией, в которую Ленка впала после смерти отца, дело не ограничилось. В больнице у нее начались жуткие головные боли, появились страхи. Она то и дело забивалась в угол, плакала, просила убрать детей – Ленке слышался топот маленьких ног и детские голоса. Через пять месяцев интенсивной терапии дети перестали топать у Ленки в голове, и ее выписали, а спустя неделю снова забрали по скорой, потому что она пыталась вскрыть себе вены лезвием.
Дочь провела в психиатрической лечебнице почти двадцать лет, превратившись из веселой ласковой девочки в бледную чужую женщину с бегающими глазами и трясущимся подбородком.
– Три года назад она умерла. Так что они убили не только моего мужа, но и мою дочь, – сказала Мириам Вахтанговна. – Страшные люди, страшные, дорогая моя. И ничего невозможно поделать. Я ведь все эти годы не сдавалась, после перестройки и на Лубянку писала, и в правозащитные организации, и во все газеты… Какое там! Так ничего и не знаю. И тут вы заинтересовались этой старой историей… Я обязана была все рассказать. Просто чтобы вы знали, во что ввязываетесь. И так уже слишком много народу пострадало. Прошу вас, деточка, будьте очень осторожны. А еще лучше – напишите о чем-нибудь другом.
«Щас!» – подумала Дуся, а вслух сказала:
– Мириам Вахтанговна, спасибо вам огромное, я действительно даже предположить не могла, что все так… страшно. Я постараюсь для вас кое-что узнать. Скажите, случайно не сохранились копии писем, которые вы писали на Лубянку или в газеты? Может, какие-то записные книжки Александра Борисовича остались, ежедневники, хоть что-нибудь?
Копии писем были. Несколько ответов из газет, заключение какой-то самодеятельной комиссии по расследованию преступлений Комитета госбезопасности, бланк со штампом Прокуратуры и резолюцией «В возбуждении дела отказать». Здесь же лежали копии страничек из записной книжки Покровского, копии каких-то служебных записок, библиотечный бланк заказа с длинным списком книг, листок из перекидного календаря, заверенный печатью Академии наук список печатных работ А. Б. Покровского… Толстая пачка бумаги в зеленой пластиковой папке. Тридцать лет искалеченной жизни.
Когда Дуся вышла на улицу, она обнаружила, что на дворе по-прежнему начало третьего тысячелетия, вокруг шумит город, бегут по своим делам люди, пестреют витрины на Тверской, молодежь с проколотыми пупками и зелеными волосами радостно гогочет в демократичном и удобно расположенном «Кофе-хаусе». КГБ, странные смерти, женщина, медленно умирающая в психиатрической больнице, – все это казалось нереальным. Однако в сумке у Дуси лежала зеленая папка и, взглянув на нее, она поняла, что нет, все правда, и все эти мрачные истории тридцатилетней давности волшебным образом просочились в такое яркое, простое и чистое настоящее.
– Ладно, – сказала сама себе пламенная Слободская. – Мы с этим разберемся.
Слободская позвонила Соне в больницу, когда до конца дежурства оставался час с мелочью. Сказала, что хочет увидеться, пообещала заехать за Богдановой в девять. Это было замечательно кстати. В последние дни бедненькая Богданова совсем измучилась без Вольского. Внутри у нее как будто образовалась здоровенная черная дыра – пустота, высасывающая все силы и немудреные радости. На работе все валилось из рук, дома Соня шаталась из угла в угол, не зная, чем себя занять и куда приткнуться. Она ничего не могла делать, ни на чем не могла сосредоточиться… Она почти совсем перестала спать по ночам, а когда засыпала, то непременно видела кошмары. Просыпалась и боялась выйти на кухню: все казалось, кто-то страшный притаился за дверью.
Измотавшись как следует за ночь, днем она чуть не падала от усталости. Иногда Соне казалось, что в ней совсем никакой жизни не осталось. Дела простые и привычные, такие как кофе сварить или сходить в ларек за сигаретами, сейчас отнимали чудовищно много сил, самые необременительные телодвижения причиняли почти физическую боль. Необходимость одеваться, принимать душ и толкаться в транспорте доводила до отчаяния. Она ничего не могла, совсем ничего. Только просиживала часами у окна, курила и ждала телефонного звонка. Как она могла думать, что Вольский станет звонить, как ей такая глупость в голову пришла? Соня не знала. Зато точно знала, что ждет напрасно. Но все же неслась к телефону, как ненормальная, едва он начинал верещать. Напрасно неслась. Это всегда оказывалась или мама с рассказами о дикой жаре, которая скоро доконает ее в далекой Атланте, или старшая сестра отделения, сообщавшая, что у Сони изменился график дежурств. После каждого такого звонка несчастная медсестра Богданова долго сидела с телефонной трубкой в руке, тупо уставившись в стену. «Наверное, я скоро сойду с ума», – лениво думала она. Может, сойти с ума было бы и неплохо. Может, тогда она перестанет бросаться к телефону или бродить по улицам в надежде встретить Вольского.
Ну что, скажите на милость, меценату и благодетелю, владельцу заводов-газет-пароходов, делать на улицах родного города Москвы? С собакой гулять? За хлебом, может, ходить? Ждать автобус на остановке? По улицам родного города он, наверное, с воем и синими огнями проезжает два раза в день. Утром – на работу, вечером – домой, в какое-нибудь Завидово, Переделкино, или где они там все живут…
Все это Соня прекрасно знала и понимала, но поделать с собой ничего не могла. Она выходила из метро посреди дороги и бродила по сияющим вечерними огнями улицам, пряча в сердце дурацкую, совершенно безумную надежду, что где-нибудь за углом он сидит в ресторане, глядя в широкое окно, или поджидает в машине Федора Ивановича, которого отправил за сигаретами, хмурится, барабанит пальцами по сиденью. И Соня бродила по городу, пока от усталости не начинали подгибаться ноги.
Каждый раз после такой прогулки она чувствовала себя полной идиоткой. Но снова и снова выходила из метро посреди дороги, снова и снова шаталась по улицам. А потом сидела дома, тупо глядя в стену, курила и сто двадцать третий раз вспоминала, как он прижимался к ее ключице мокрой щекой. Сегодня вечером ее ждала все та же пустая квартира, мучитель-телефон, чужое счастье за окошком и кошмар под утро. Поэтому, когда позвонила Дуся, Соня жутко обрадовалась.
Слободская заехала, как и обещала, в девять.
– Давай ко мне, – предложила она. – Переночуешь, завтра до киношки дойдем, у меня «Ролан» под боком. Или тебе домой нужно?
Нет. Домой Соне было не нужно.
Дома было пусто, тоскливо, и при этом совершенно нечего есть. А у Слободской Леруся уже наготовила каких-то удивительных куриных котлет с черносливом. Дуся клялась, что за такие котлеты Соня немедленно пожелает продать родину и свою бессмертную душу в придачу. Соня сказала, что родину готова по сходной цене продать первому встречному безо всяких котлет, в бессмертную душу не верит, дома ей делать совершенно нечего, и она с удовольствием переночует у Дуси, если это удобно.
Дуся жила в старом, буржуазной застройки доме на Чистопрудном. На фасаде висела бронзовая доска, извещающая москвичей и гостей столицы, что с 1902 по 1931 годы здесь проживал некий Красавин С. В. В подъезде имелся камин и окна с витражами, на дверях квартир красовались старомодные таблички: «Тимофеев В.В., доктор медицины», «Шуппе Александр Яковлевич, адвокат», «Красавин Станислав Вацлавич»…
Дверь с табличкой «Красавин» Дуся пнула коленом и ввалилась внутрь, проорав во все горло:
– Я дома, всем хэлло!
– Хэлло! – отозвались из глубины квартиры. – Ты хлеба не купила?
В прихожей пахло свежей сдобой и вишневым листом. Стоило им войти, как огромные напольные часы начали гулко отбивать десять. Где-то бубнил телевизор, хлопали двери, звонил телефон… Выскочил из-за угла здоровенный, феноменально косматый черный кот с совершенно плоской мордой. Вместо носа у него посередине лица было просто две дырки. Кот вразвалочку подошел к Соне, посопел у ног своими дырками, после чего, дико взвыв, кинулся на коврик у двери и принялся драть его когтями. Подрав несчастный коврик полминуты, животное глянуло на Соню круглыми, лимонно-желтыми глазами, как бы спрашивая, достаточно ли она уже восхитилась, и не торопясь потрусило прочь.
- Предыдущая
- 31/58
- Следующая
