Русский купидон - Майская Саша - Страница 25
- Предыдущая
- 25/30
- Следующая
— А пса я куда дену? Он же задохнется в машине!
— Ладно, надевайте намордник и давайте его сюда. Посидит в погребе, там холодно.
Макс, чувствуя себя предателем, утрамбовал Васькин нос в тесный намордник, старательно избегая укоризненного Васькиного взгляда. Потом понурый пес безропотно ушел с лейтенантом, а Макс был препровожден бдительным Коляном в дежурную часть. Макс несколько приободрился. Нет такого милицейского начальника, который не…
Есть. Есть такой начальник.
От окна к Максу повернулся невысокий плотный молодой человек в серой от пота фуражке. На багровом лице плотного молодого человека расплывалась довольная улыбка, ну а в глазах прямо-таки светилось торжество.
— Здравствуйте, Сухомлинов Максим Георгиевич. Значит, нарушаем помаленьку?
— Паша, ты…
— Во-первых, товарищ старший лейтенант. Во-вторых, я тебе не Паша, а Павел Сергеевич Мячиков. В-третьих, сейчас я с тобой, Максимушка, за все сразу рассчитаюсь — и за ужин, и за сплетни про Алену Синельникову, и за то, что ты у меня ее вчера из-под носа свел…
Макс сел, не дожидаясь разрешения. Теперь размеры катастрофы прорисовывались вполне четко. Пашка его не выпустит, это ясно, продержит до вечера, а Ленка изжарится на остановке и решит, что Макс опять ее бросил. И кинется под рейсовый автобус. Нет, ну под автобус, может, и не кинется, но вот чем-нибудь тяжелым Максу в голову при встрече точно засветит.
Он лихорадочно подался вперед, и Колян нервно передернул затвор, но Пашка и глазом не моргнул. Макс откашлялся и неистово прохрипел:
— Павел Сергеевич, окажите божескую милость, не дайте сгинуть безвестно в остроге!
— Ты клоунаду свою кончай, не в цирке.
— Паша, я только об одном прошу — передай записку… Серафиме Владимировне! В ее возрасте вредно волноваться, а она меня будет ждать.
На лице Мячикова отразилось смятение. Нет, за здоровье Серафимы, которую его мама называла «Симка-Чума», он нисколечко не волновался. Как и многие молодые уроженцы Кулебякина, Паша Мячиков был уверен, что сестры Серафима и Аглая в некотором роде давно уже перестали быть людьми из плоти и крови и превратились в бессмертные символы типа демонов. Дело было в другом: если Сухомлинов не врет, — а чего ему врать? — то Серафима Пашу со света сживет и последних нервов лишит, а то и жалобу на него напишет в областное управление. Поскольку один из давно усопших мужей Серафимы был большим начальником, к ее жалобам привыкли прислушиваться — так, на всякий случай. И плакало тогда Пашкино майорство-капитанство!
Мячиков нахмурился, посопел и придвинул Максу бумагу и ручку.
— Пиши. Передадим. Серафима Владимировна — уважаемый человек, ветеран, труженица тыла. Еще не хватало, чтоб из-за тебя с ней чего случилось!
Макс его уже не слушал. Он лихорадочно писал записку Серафиме.
«Серафима Владимировна по поводу вчерашнего сортирного вопроса надо сказать, что я задерживаюсь по независящим от меня причинам. Оч. важно, так как ждут меня целый день на солнце. Я не сбежал и не бросил это дело, приеду и все налажу. Обязат. передайте, чтобы ждали! Ваш Максим Сухомлинов».
Мячиков взял записку и начал ее внимательно изучать. Макс затаил дыхание. Пашка поднял голову и с подозрением уставился на Макса.
— Что за сортир? Серафима сподобилась канализацию провести? А ты при чем?
Макс про себя выдохнул с облегчением. Прокатило! Теперь все будет нормально, Серафима сообразит и скажет Ленке. Должна сказать, она бабка лихая…
— Я же, Пал Сергеич, дизайнер. Оформляю интерьеры, дома то есть.
— Ага. По унитазам, значит, дизайнеришь? Ну че, как раз для тебя. Колян, слетай в Кулебякино, отвези маляву. Старушкам Кулебякиным в собственные руки. Но про задержанного не разоряйся!
— Есть!
Макс откинулся на спинку стула с облегчением и посмотрел на Пашку Мячикова с некоторым даже сочувствием. Когда все это кончится, Пашка огребет от него такое… Короче, Пашка Мячиков будет единственным, кого на свадьбу Макса и Ленки не позовут!
Серафима Кулебякина прочитала записку, ласково простилась с робевшим с детства в ее присутствии Коляном, после чего взревела страшным голосом:
— Глашка! Возьми зонтик и марш на улицу.
— Зачем, Симочка?
— Сторожи Аленку. Как увидишь — свисти.
— Симочка, я не умею…
— Тогда пой. Мне нужно полчаса, не больше…
В четыре часа Лена Синельникова толкнула свою калитку и вползла на участок. Сбитые в кровь ноги гудели, голова раскалывалась от перегрева и слез. Она медленно подошла к своему крыльцу… Сердце глухо бухнуло в груди и остановилось совсем. Лена медленно наклонилась и подняла белый конверт, из которого выпал небольшой листок, исписанный уже знакомым почерком.
«Дорогая Лена! К сожалению, возникли непредвиденные обстоятельства, и нашу поездку придется отложить до лучших времен, если они, конечно, настанут. Все, что ни делается, — к лучшему. Возможно, я был не совсем прав, торопя события. Я уезжаю, и у тебя будет время еще раз все взвесить и обдумать. Что бы ты ни решила — прекратить наши отношения или попытаться начать их заново — знай, что я буду в любом случае с нежностью вспоминать тебя и время, которое мы провели вместе. Номер моего телефона у тебя есть, так что — звони. Макс Сухомлинов».
Она смотрела на ровные строчки и чувствовала, как в душе поднимается что-то страшное, огромное, черное, чему и названия-то нет, одни нецензурные выражения.
Он ее все-таки бросил! Снова, как и двадцать лет назад, только тогда у нее впереди была вся жизнь, а теперь — нет. Теперь впереди только старость, скорее всего — одинокая и скучная… как ее кулинарное шоу! Щепотка грусти, две чайных ложки негашеных слез, перемешать, настоять на осеннем дожде и принимать по пять капель вместо еды до конца жизни…
Потом она бросила письмо в ящик стола и побрела в душ. Стоя под тепловатой водой, плакала, не скрываясь. На самом деле у нее не было сил злиться на Макса. Если уж она не смогла обидеться на него двадцать лет назад…
— За что, Макс? За что? И зачем так жестоко? Лучше бы ты просто собрался и уехал, поцеловав меня, спящую, на прощание.
Она долго стояла перед зеркалом, впервые в жизни без стеснения рассматривая свое обнаженное тело. Лицо ее не выражало почти никаких чувств, только слабое удивление — в чем же кроется загадка ее несчастий? Где тот изъян, который мешает ей обрести простое женское счастье?
Стройные ноги, впалый живот, небольшая, по-девичьи упругая грудь… И болезненным напоминанием о недавнем счастье — цветы-синяки, следы страстных поцелуев Макса. На плечах, на груди, на шее… Прошлой ночью она летала наяву. Прошлой ночью она была царицей мира, королевой грез, самой любимой и самой желанной женщиной на свете. Сегодня утром она еще была ею. Даже днем…
Этой маленькой открытки здесь вчера не было. Плотный картонный прямоугольник, на нем пятнистый лопоухий щенок, похожий на Ваську, с изумлением смотрит на разноцветную бабочку, склонив голову набок. Лена осторожно взяла открытку, раскрыла ее…
«Когда ты спишь у меня на груди, я умираю от любви. Когда любишь — умираю от желания. Ленка, если б ты знала, как мы хорошо будем жить…»
Она превратилась в соляной столп, мраморную статую и дуб зеленый одновременно. Только в голове металось слишком много мыслей сразу, это сбивало с толку, не давало выхватить из цветной круговерти главного.
Макс написал ей открытку. Макс попрощался с ней в письме. Макс прислал ей любовное послание. Найди десять отличий…
Усилием воли она отмела все лишнее — и ответ сверкнул в мозгу ночной молнией. Голая Лена Синельникова прижала к груди открытку с бабочкой и щенком, метнулась в кухню, выдернула ящик стола с такой силой, что столовые приборы посыпались на пол, а сам ящик едва не отбил ей пальцы на ногах. Выхватила два белых конверта, трясущимися руками разорвала их, вытащила листки бумаги, разложила перед собой на столе…
- Предыдущая
- 25/30
- Следующая
