Подразделение 000 - Костин Сергей - Страница 62

• Предыдущая
• 62/80
• Следующая

— Майор, — обратился он ко мне, подозрительно прищуриваясь. — Не кажется и тебе, майор Сергеев, что вокруг нас создалась некая зловещая тишина?

Директор был прав. За интересной работой мы как-то и не заметили, что к квартире стихли визгливые звуки, и наступила подозрительно спокойная тишина.

— Это то, о чем я думаю? — Директор, настроив карманный звуковой анализатор, тщетно пытался уловить хоть какие-то звуки. — Неужели вы справились? Точно, справились. Объект молчит? Герасим, друг. Ну, молодцы! Ну, спасатели! Всех к орденам. Всех к медалям……………

— Первая машина прямо! Остальные на пра-во! По спецмашинно! С песней! Шага-ам! Иаш!

Директор любит парады. Говорят, что в ранней молодости он служил в строительных батальонах. Именно с тех далеких времен в нем и осталась эта негаснущая любовь к парадам, командам, песням.

— Песню запе-вай!

С песнями в тринадцатом экипаже всегда был порядок. Как только в команде появился американец, он сразу же, по единодушному решению, был назначен запевалой. Разработанный на американской ферме голос, как никто другой подходил для этой миссии.

Парады — давняя традиция подразделения 000. Раз в год, на день Спасателя, Директор проверяет на главной площади строевую выправку подчиненных. Отличившимся полагается дополнительная премия, день отгулов и вечная любовь самого Директора. В этот день, по личной просьбе Директора, синоптики отменяют двенадцатичасовой дождь. Милицейские танки перекрывают движение. А все честные налогоплательщики столицы приходят полюбоваться выправкой и звонкими голосами своих любимцев.

Впереди вышагиваю я. Задираю коленки практически до подбородка. Подбородок касается неба, руки засунуты глубоко в карманы парадного комбинезона. В зубах положенная строгим уставом сигарета. Пепел все время сваливается на пластик главной площади столицы.

За мной, соприкасаясь плечами, следуют второй и третий номера. Лихо сдвинутые на ухо связь-пилотки, подпрыгивают при каждом шаге. Позвякивают многочисленные медали и ордена.

Милашка плетется следом. Спецмашины подразделения 000 не любят двигаться на самых малых скоростях. Им милее безудержный рев топок, вой сирен и яркий свет опознавательных сигналов. Но ради простой человеческой благодарности, да пары новых радиолокационных станций можно и придержать горячие нейтринные протоки.

Не доходя до блиндажа, на котором расположился Директор, Боб набрал полную грудь столичного воздуха и запел высоким, чуть подрагивающим от маршировки, голосом командную строевую:

— Мы парни бравые, бравые, бравые…

Вступаем мы с Герасимом:

— И чтоб не сглазили нас девушки кудрявые…

Милашка врубает на полную мощность наружные динамики:

— Мы перед выездом еще их поцелуем горячо…

Снова один американец:

— И трижды плюнем…

Я и Герасим:

— Через левое…,

Милашка:

— Плечо…

Из центральной башни Милашки высовывается пингвин, радостно вертит головой, и делает в сторону Директора, с которым мы как раз поравнялись, вот так:

— Тьфу, тьфу.

Немузыкальный голос Директорского любимца нарушает стройность песни, сбивает с ритма. Я пытаюсь обернуться, чтобы указать пингвину недостойность его поведения, спотыкаюсь. Герасим бросается ко мне на помощь. Боб опережает его и бросается под ноги Герасиму. Спецмашина визжит всеми гусеницами, вспахивает покрытие главной площади столицы и, совершая невозможное, сворачивает в сторону. В стороне находиться лишь одно препятствие, которое способно задержать скользящую юзом многотонную массу Милашки. Это Директор, который, распахнув руки, старается защитить государственное строение.

Спецмашина подразделения 000 наезжает всей массой на стойкого Директора, расплющивает его о блиндаж, и все скрывается в густом облаке пластиковой пыли. Всем известно, что блиндаж используется для хранения пластикового цемента.

Я просовываю голову под мышку американца и с тоской наблюдаю за облаком. Рядом протискивает Герасим.

— Мм, — умничает он, щуря глаза.

— На гауптвахте, может, и отоспимся, — соглашаюсь я. — Главное, чтоб у Милашки бампер не поцарапался. Американец его только сегодня утром отполировал.

Янкель под нами вежливо покашливает, и мы, наконец, решаем с него слезть. Боб, прикрываясь от пыли рукой интересуется, на сколько медалей мы сегодня наворотили строений. Я тут же бросаю на пластик площаи связь-каску, куда и прошу личный состав сложить все имеющиеся награды, включая почетные грамоты за долгую и безупречную службу.

Наша спецмашина долго крутится на месте, пытаясь сориентироваться. Наконец, поймав сигнал со спутника, съезжает с блиндажа задним ходом.

К нам уже бегут команды спецмашин за номерами один и два, и прочие честные налогоплательщики, оказавшиеся свидетелями наезда. Близко к облаку пыли никто не подходит, предпочитая ругаться издалека. Каждый школьник в стране знает, из чего изготавливается пластиковый цемент, поэтому вонять в течение трех месяцев никто не желает.

В один момент стихают все сирены, завывания, нравоучения, пожелания смыться подальше, и над главной площадью столицы проносится удивленный гул.

Из густого облака пластиковой пыли, заложив руки за спину, появляется Директор. На мундире ни пятнышка, на погонах ни крошки. Выправка строгая, но не гневная.

— Ну, вот что, сынки…

Директор с почти отеческой улыбкой делает шаг навстречу, и я понимаю, что никакая гауптвахта нам не грозит. Директор сегодня в прекрасном настроении, и небольшая мелочь в виде разрушенного блиндажа его не смущает.

Но в это время дурная птица пингвин, от страха подпрыгивает высоко в воздух, и совершает невозможное. Взлетает с центральной башни Милашки и на бреющем полете пролетает над Директором.

Не знаю, чем кормили на завтрак глупую птицу, но на безукоризненно чистую связь-фуражку Директора падает то, из чего, собственно, и делают пластиковую пыль. Утренний завтрак пингвина.

Директор снимает связь-фуражку, не моргнув глазом, смахивает то, что упало. Лицо чуть заметно передергивается, но отеческое выражение глаз все еще просматривается.

— Ну, вот что, сынки…

Сделавший крутой разворот пингвин, нервно работая крыльями, возвращается, и перед тем, как благополучно приземлиться обратно на башне у Милашки, во второй раз бомбит Директора. Надо признаться, довольно удачно. Два из двух.

Директор Службы, даже не вздрогнув, задирает глаза вверх и чутко поводит носом. То, из чего делают пластиковый цемент, стекает по вискам Директора и капает на отутюженные штаны.

Очевидно, именно этот факт особенно расстраивает Директора, потому, что он выхватывает из кобуры пистолет и открывает беспорядочную, не в пример глупой птице, стрельбу по той же самой глупой птице. Пингвин, не дурак, ныряет с разбега в люк центральной башни. Пули дробно стучат по обшивке Милашки. Спецмашина начинает резко прыгать из стороны в сторону, стараясь сохранить праздничный свежевыкрашенный вид.

Директор недобро усмехается и переводит взгляд, а вместе с ним и дуло пистолета, в нашу сторону.

Герасим, отважная душа, прикрывает меня своим телом. Но опаздывает всего на секунду. Боб бросается вперед. Но спотыкается, и мы втроем валимся на искореженный Милашкиными гусеницами пластик главной площади столицы.

Пули свистят над нашими головами, и я вновь вспоминаю о теплой, благоустроенной, с пляжами и трехразовым питанием, на берегу моря, а главное безопасной гауптвахте.

Директор недовольно задирает верхнюю губу, обнажая ровные белые зубы, и целится с учетом нашего нового положения.

Герасим закрывает ладонью глаза бедного американца, не успевшего в полной мере вкусить все прелести жизни на новой родине.

Директор давит на курок.

Зря снимали с себя награды.

В связь-фуражке Директора звучит зуммер вызова. Годами выработанная привычка заставляет Директора на время отложить стрельбу по неподвижным мишеням.

• Предыдущая
• 62/80
• Следующая