Кольцо Соломона - Страуд Джонатан - Страница 13
- Предыдущая
- 13/76
- Следующая
Ашмира поднялась на ноги и ахнула от боли в онемевших мышцах.
— Что ж, я благодарю тебя за помощь, — сказала она. — Когда вернешься в Мариб, передай, пожалуйста, от меня спасибо жрицам и нашей возлюбленной царице. Скажи, что я благодарна им за помощь, что я приложу все силы, чтобы исполнить свой долг, и что…
— Ну, меня-то тебе благодарить не за что, — перебило дитя. — Я сделал это только потому, что меня заставили. По правде говоря, если бы мне не грозил Бедственный Огонь, я сожрал бы тебя в мгновение ока: ты выглядишь довольно сочной и аппетитной. Что до царицы и ее прихвостней, их тебе, я думаю, благодарить тоже не за что: они отправили тебя на страшную смерть, а сами тем временем прохлаждаются в роскоши дворцовых покоев. Хотя, конечно, я передам, что ты им кланяешься.
— Гнусный демон! — рявкнула Ашмира. — Если даже я и умру, я умру ради своей царицы! На нашу страну напал враг, и сам бог Солнца благословил мой подвиг! Ты понятия не имеешь ни о преданности, ни о любви, ни о Родине!
Она стиснула вещицу, висящую у нее на шее, и гневно выкрикнула заветный слог; сияющий желтый диск поразил джинна, и тот с воплем кубарем отлетел назад.
— Неплохо сработано! — сказало дитя, поднимаясь на ноги. — Однако сила твоя мелка, а побуждения еще мельче. Боги, Родина — все это пустые слова, и не более!
Он зажмурился и исчез. Легкий ветерок повеял с севера на юг, разметал ровные песчаные круги. Ашмиру пробрала дрожь.
Она опустилась на колени, достала из котомки мех с водой, лепешку, завернутую в виноградные листья, серебряный кинжал и дорожный плащ, который тут же набросила на плечи, чтобы согреться. Для начала она как следует напилась из меха, потому что ей очень хотелось пить. Потом торопливо и деловито съела лепешку, глядя вперед с вершины холма, прикидывая, как лучше пройти в город. Потом обернулась на восток, туда, где диск бога Солнца только-только отрывался от земли. Где-то далеко-далеко он воссиял также и над прекрасной Савой. Его величие слепило Ашмиру, лицо ее ощущало его тепло. Ее движения замедлились, разум очистился; мысли о срочном деле на время оставили ее. Она стояла на вершине, стройная и юная, и золотой свет блестел на ее длинных темных волосах.
Когда Ашмира была еще совсем маленькой, мать как-то раз отвела ее на крышу дворца и обошла строение по кругу, чтобы Ашмира могла осмотреть весь город.
— Наш город, Мариб, построен на холме, — говорила мать, — и этот холм находится в центре Савы, подобно тому как сердце находится в центре тела. Давным-давно бог Солнца заповедал нам, каковы должны быть размеры города, поэтому мы не можем строить за пределами этих стен. Потому-то наш город растет не вширь, но ввысь! Видишь эти башни со всех сторон? В них живет наш народ, на каждом этаже по семье, и когда появляется нужда, мы надстраиваем еще один этаж из глинобитного кирпича. А теперь, дитя, погляди вниз, за пределы холма. Видишь, вокруг города все зеленое, в то время как дальше — желтая пустыня? Это зеленое — наши сады, в них — наша жизнь. Ежегодно высоко в горах тают снега, и вода потоками сбегает по иссохшим вади, орошая наши земли. Царицы былых времен прорыли каналы, которые приводят воду на поля. Наш главный долг — беречь эти каналы, ибо без них мы погибнем. А теперь погляди на восток. Видишь эти бело-голубые горы? Это Хадрамаут, там растут наши леса. Эти деревья — второе наше главное сокровище. Мы собираем их смолу, высушиваем, и… и что из нее получается?
Ашмира запрыгала от возбуждения: она знала ответ!
— Ладан, матушка! Та штука, которой воняют горцы!
Мать опустила стальную руку на голову дочери.
— Не надо так прыгать, девочка! Дворцовой стражнице не пристало скакать подобно пустынному дервишу, даже в пять лет. Но да, ты права: это ладан. Это благовоние для нас дороже золота, именно благодаря ему наш народ богат. Мы торгуем с иноземными царствами, что лежат далеко отсюда, за пустынями и морями. Они хорошо платят за него, но они бы отняли его у нас, если бы могли. Только великие аравийские пустыни, которых не преодолеть ни одному войску, защищают нас от их алчности.
Ашмира перестала егозить и нахмурилась.
— Если сюда придут враги, — сказала она, — царица их всех убьет! Верно, матушка? Царица нас всех защищает!
— Верно, дитя. Наша царица защищает Саву. А мы, стражницы, защищаем царицу. Затем мы и родились на свет. И ты, милая Ашмира, когда вырастешь, тоже будешь защищать нашу благословенную госпожу — даже ценой своей собственной жизни, если потребуется, — как защищаю ее я, как защищали ее наши праматери. Клянешься ли ты в этом?
Ашмира сделалась настолько неподвижна и настолько серьезна, насколько могла.
— Клянусь, матушка!
— Молодец, хорошая девочка. Что ж, идем вниз, присоединимся к сестрам.
В те времена старая царица Савская еще не настолько отяжелела, чтобы не выходить из дворца, и ее везде сопровождал эскорт стражниц. Их предводительница, мать Ашмиры, всегда шла следом за царицей, точно тень, и на поясе у нее висел кривой меч, ничуть ее не тяготивший. Ашмира, которая особенно гордилась длинными и блестящими волосами матери, про себя думала, что мать выглядит куда красивее и царственнее самой царицы, однако же ей хватало ума никому об этом не говорить. Такие мысли слишком смахивали на предательство, а для предателей было особое место на голом холме за заливными лугами, где их останки расклевывали птички. Ашмира довольствовалась тем, что представляла себе, как в один прекрасный день она сама сделается главной стражницей и будет всюду ходить следом за царицей. Она уходила в сады позади дворца, брала сломанную тростинку и упражнялась в фехтовании, повергая ряды воображаемых демонов в свирепом и беспощадном бою.
С ранних лет она присоединилась к матери в тренировочном зале, где под бдительным оком морщинистых матерей-стражниц, которые сделались уже слишком стары для того, чтобы нести службу, женщины-стражницы ежедневно упражнялись в боевых искусствах. До завтрака они лазили по канатам, бегали по лугам, плавали в каналах у стен. Потом, как следует размяв мышцы, они по шесть часов в день тренировались в гулких, солнечных залах, сражаясь на мечах и на посохах, на ножах и на кулачках, метая диски и кинжалы в набитые соломой мишени на стенах. Ашмира наблюдала за происходящим, сидя на лавках, где матери-стражницы перевязывали раны и ушибы тканью, переложенной целебными травами. Часто она и другие девочки брали маленькие деревянные мечи и копья, изготовленные специально для них, и присоединялись к своим матерям в потешных поединках. Так началась их учеба.
Мать Ашмиры была лучшей среди этих женщин, оттого она и сделалась главной стражницей. Она бегала быстрее всех, сражалась яростнее всех и, главное, метала маленькие сверкающие кинжалы точнее, чем кто бы то ни было. Она умела метать их стоя, на бегу, и даже с разворота — кинжал неизменно вонзался по самую рукоять в любую мишень на другом конце зала.
Ашмиру зачаровывало мастерство матери. Не раз она подбегала к ней, протягивала руку:
— Дай попробовать, я тоже хочу!
— Ты еще мала! — улыбалась мать. — Вон, возьми деревянные кинжалы, они лучше уравновешены, и ты ими не порежешься. Нет-нет, не так! — Потому что Ашмира уже выхватила кинжал у нее из руки. — Нужно легонько сжать острие между большим и указательным пальцами… вот так. А теперь спокойнее, спокойнее. Закрой глаза, вздохни поглубже…
— Да нет, не надо! Смотри, как я умею! Ой…
— Для первого раза неплохо, Ашмира! — рассмеялась мать. — Если бы мишень была на шесть шагов правее и на двадцать шагов ближе, ты бы попала точно в цель! Ну а так мне остается только порадоваться: будь мои ноги чуть больше… — Она наклонилась, подняла кинжал. — Попробуй-ка еще раз!
Шли годы. Бог Солнца день за днем свершал свой путь по небесам. Ашмире исполнилось семнадцать. Легконогая, с серьезным взглядом, она сделалась одной из четырех недавно назначенных командиров дворцовой стражи. Она хорошо проявила себя во время последнего мятежа горных племен и лично взяла в плен вождя мятежников и его волшебников. Она несколько раз исполняла обязанности главной стражницы, стоя позади царицы во время храмовых церемоний. Однако сама царица Савская ни разу не заговорила с ней, ни разу не обратила внимания на ее существование — вплоть до той ночи, когда сгорела башня.
- Предыдущая
- 13/76
- Следующая
