Кольцо Соломона - Страуд Джонатан - Страница 34

• Предыдущая
• 34/76
• Следующая

Нестройный хор грубых голосов подтвердил, что прочие шесть бесов согласны с его утверждением. Мы все пребывали в обличье бесов отчасти потому, что на плоской крыше Хабиной башни более крупным существам было бы тесновато, но в основном оттого, что этот облик соответствовал нашему общему настроению. Бывают времена, когда тебе приятно являться в обличье благородного льва, статного воина или улыбающегося младенца с пухлыми щечками, а бывают времена — когда ты утомлен, раздражен, и в ноздрях у тебя до сих пор стоит вонь горелых верблюдов, — когда не хочется быть никем, кроме угрюмого беса с бородавчатой задницей.

— Можете смеяться, — проворчал я, — но я все равно думаю, что попробовать стоило!

И, как ни странно, я действительно так думал, хотя все, что твердил мне Факварл, было чистой правдой. Да, она почти что и не пыталась замолвить за нас словечко; да, она усвистела от нас вместе с нашим гнусным хозяином, ни разу не оглянувшись. И все же мне не было по-настоящему жалко, что я пощадил эту арабскую девушку. Чем-то она запала мне в душу.

И не внешностью своей, между прочим, что бы там ни молол Факварл. Скорее, своим самообладанием, холодной прямотой, с какой она говорила со мной. И тем, как она умела слушать, неподвижно и внимательно, вбирая каждое слово. Своим явным интересом к Соломону и его Кольцу. Своими уклончивыми ответами на вопросы о географии Химьяра. [57]И еще — не в последнюю очередь — тем, что чудом сумела выжить во время засады в ущелье. Никого больше из огромного каравана в живых не осталось, а ведь у них были и обереги от джиннов, и все прочее. [58]

Девушка может сколько угодно утверждать, что это кинжал помог ей задержать утукку на несколько решающих мгновений, но я-то знаю, что дело не только в этом! Во-первых, она оставила еще один кинжал в голове идумейского волшебника, что говорит как минимум о том, что она неплохо умеет их метать. Во-вторых, на противоположной стороне дороги я нашел и третий кинжал, вонзившийся в мягкий песчаник по самую рукоятку. Стало быть, метнули его с изрядной силой, но самое интересное не это, а то, что вокруг него на скале было огромное пятно сущности. Пятно, правда, было бледное и размытое, но мое орлиное око все же уловило очертания раскинутых рук и ног, рогов и крыльев и даже изумленно разинутого рта.

Может, это был и не утукку, но это, несомненно, был некий джинн, и девица расправилась с ним решительно и бесповоротно.

Короче, в ней было куда больше, чем казалось на первый взгляд.

А надо сказать, что в жрицах я худо-бедно разбираюсь. С тех пор как я в юности послужил свирепой Старой Жрице из Ура, помогая ей в храмовых ритуалах, принимая участие (помимо своей воли) в массовых жертвоприношениях собак и слуг и наконец похоронив ее в глубокой, выложенной свинцом могиле, [59]я повидал немало самых разных жриц. И независимо от того, были это купающиеся в роскоши вавилонянки или завывающие менады, что носились по кустам в Греции, в любом случае это были суровые тетки, волшебницы высокого уровня, которые были всегда готовы поразить сущностным копьем злосчастного джинна за самую пустяшную провинность: например, за то, что ты нечаянно опрокинул их зиккурат или неудачно сострил насчет их ляжек.

В одном только жрицы никогда замечены не были: доблестью в битвах они не отличались.

Ну конечно, возможно, у них, в Южной Аравии, жрицы совсем другие. Я не специалист по тому региону, я просто не в курсе. Но, как бы то ни было, следует признать, что жрица Кирина, якобы прибывшая из далекого царства Химьяр, выглядела куда более занятной и загадочной, чем обычные путешественники, ежедневно приезжающие в Иерусалим. Так что я в целом был доволен, что спас ее.

Однако, как справедливо указал мне Факварл (мог бы и покороче, я и так его понял!), этот благородный жест не принес нам ни малейшей пользы. Ничего не изменилось. Она улетела, мы остались рабами, и вечные звезды по-прежнему холодно сияли у нас над головой. [60]

Луна поднималась все выше, и людской гомон на улицах города мало-помалу затихал. Городские ворота были давно закрыты, а теперь закрывались и ночные рынки. Жители Иерусалима разбредались по домам, чтобы отдохнуть, прийти в себя, восстановить растрепавшуюся ткань своей жизни. В окнах мерцали масляные лампы, на каждом углу светились Соломоновы бесовские огни, россыпь печных труб исходила ароматами баранины, чеснока и жареной чечевицы — все это пахло не ахти, но все-таки лучше, чем горелым верблюдом.

Кружок бесов, собравшихся на вершине Хабиной башни, наконец перестал улюлюкать на меня, щерить зубы и размахивать хвостами. Мы уже собирались перейти к обсуждению влияния религии на местную политику Восточного Средиземноморья, как вдруг между нами раздался странный писк.

— Эй, Нимшик! Ты опять маринованных букашек объелся?

— Ничего подобного! Это не я!

Для разнообразия оказалось, что он не врет: в центре крыши поднялась тяжелая каменная плита и из-под нее сверкнула пара горящих глаз, следом высунулся нос, похожий на неспелый баклажан, а там и вся верхняя часть мерзкого Гезери, который, злобно щурясь, огляделся по сторонам.

— Бартимеус и Факварл! — объявил он. — Глядите веселей! Вас вызывают!

Мы и ухом не повели.

— Куда это нас вызывают? — осведомился я. — И, главное, кто?

— Ну как же, его царское величество царь Соломон Великий, — несколько тавтологично ответил фолиот, небрежно облокотившись на крышу. — Он желает видеть вас в своих личных покоях, дабы поподробнее расспросить о вашей сегодняшней безупречной работе.

Мы с Факварлом несколько подтянулись.

— Правда?

— Да не-е, вы чо, совсем придурки?! — воскликнул фолиот. — На фига вы Соломону, сами подумайте! Вас требует к себе наш хозяин, Хаба Жестокий. А кто же еще? И кстати, — весело добавил он, — он хочет видеть вас не в комнате для заклинаний, а в подвалах под башней. Так что ничего хорошего вам не светит, так-то! — Он злорадно ухмыльнулся. — Уж если кто туда попадет, обратно выберется нескоро!

На крыше воцарилось зловещее молчание. Мы с Факварлом переглянулись. Прочие джинны, разрываясь между ужасом при мысли о грозящей нам участи, и радостью, оттого что эта участь грозит не им, либо пристально разглядывали свои когти, либо пялились на звезды, либо деловито выковыривали кусочки мха, растущего между плит. Им не хотелось смотреть нам в глаза.

— Ну, чего ждете-то? — прикрикнул Гезери. — Ступайте живей!

Мы с Факварлом поднялись, неловко шмыгнули по плите и с радостной бодростью приговоренных, идущих на виселицу, побрели вниз по лестнице. Позади нас Гезери снова опустил плиту, и мы остались во тьме.

Башня Хабы, одна из самых высоких в Иерусалиме, состояла из множества этажей. Снаружи она была выбелена известкой и обычно сияла на солнце; внутри же, в соответствии с характером своего владельца, она выглядела куда более мрачно. До сих пор я сам видел изнутри только комнату для заклинаний, расположенную на одном из верхних этажей: мы миновали ее почти сразу, спускаясь вниз. Я брел первым, Факварл шел следом, а последним шлепал Гезери. Потом мы миновали еще несколько дверей, потом широкий коридор, который, по-видимому, шел к выходу, а лестница уводила нас все глубже и глубже под землю.

Мы с Факварлом почти все время молчали. В мыслях вертелся тот замученный дух, которого Хаба показывал нам в шаре, загубленное создание, томящееся где-то в подвалах башни.

Возможно, теперь нам предстояло к нему присоединиться.

— Не тревожься, Факварл! — с наигранной бодростью сказал я через плечо. — Мы сегодня неплохо управились с разбойниками — это даже Хабе понятно!

— Я тревожусь каждый раз, как мне приходится связываться с тобой, — буркнул Факварл. — Только и всего!

• Предыдущая
• 34/76
• Следующая