Наследство Валентины - Коултер Кэтрин - Страница 22

• Предыдущая
• 22/84
• Следующая

Джеймс, насвистывая, обогнул знаменитый фургон Лютера Суонна, покрытый белой парусиной и раскрашенный синими полосами, и, подняв голову, замер от неожиданности. Джесси была прижата к боковой стенке фургона, а Лютер Суонн, коварный и злобный, как змея, целовал ее, стискивая груди девушки и прижимаясь к ней бедрами.

– Оставь ее, негодяй! – проревел опомнившийся Джеймс, устремляясь вперед.

Почему, черт возьми, Джесси не сопротивляется? Почему стоит как статуя, позволяя издеваться над собой?

– А? Что? Это вы, Джеймс? Я просто решил немного позабавиться с этой крошкой. Всегда хотел узнать, какова на ощупь Джесси Уорфилд. Ничего грудки, свеженькие, как две булочки!

– Убирайся прочь, Лютер, и немедленно!

– Никак сам хочешь ее? Ну да, еще бы! Взял девчонку прошлым вечером в саду Бланчардов, чуть не на глазах у всех, а потом бросил, как ненужную ветошь, а ее па это позволил. Так почему и мне нельзя попользоваться?

Джеймс сгреб Лютера за шиворот и, оторвав от Джесси, швырнул на землю, а сам подбежал к молчаливой бледной девушке, по-прежнему жавшейся к фургону.

– Джесси, Бога ради, почему ты позволила ему прикоснуться к себе?

И лишь в этот миг, заметив кровавую струйку, ползущую по ее горлу, осторожно коснулся неглубокой ранки.

– Он грозил тебе ножом?

Джесси побелела еще больше, но не двигалась, притворяясь, что не замечает Джеймса. Девушка продолжала стоять, словно застыв, глядя на Лютера, медленно поднимавшегося на ноги. Она заметила, как тот убрал нож в карман мокрого пальто.

Джеймс круто развернулся, вцепился в его лацканы, дернул на себя, саданул кулаком ему по челюсти и стал бить негодяя, пока тот не рухнул. Затем снова поднял его и еще долго обрабатывал и остановился лишь, когда чьи-то руки оттащили его, а мужчины попросили успокоиться.

Наконец он с трудом понял, что Лютер без сознания валяется у его ног, и тряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

– Что здесь происходит? – настойчиво допрашивал Оливер Уорфилд. – Какого дьявола ты так измолотил беднягу Лютера?

– Беднягу? Черт возьми, да ведь ты ее проклятый папаша, Оливер! Пора бы следить за дочерью! Он пытался изнасиловать ее! Приставил нож к горлу и вынудил стоять смирно и не кричать! Спроси ее сам!

– Не могу, Джеймс. Она исчезла.

Лютер уже успел очнуться и сесть.

– Я всего лишь взял то, что она предлагала, Джеймс, – протянул он и завопил от страха, когда Джеймс угрожающе надвинулся на него.

– Хватит, Джеймс! Взгляни на свои руки! Костяшки сбиты в кровь!

– Я правду говорю, мистер Уорфилд, – продолжал Лютер, пытаясь искать помощи у отца Джесси. – Ваша дочь ведет себя как мужчина, вечно расхаживает в тесных штанах, выставляет себя напоказ! Все знают, на что она напрашивается. Так вот, она позволила Уиндему взять себя прошлой ночью. Ты, Сэм, говорил, что тоже хочешь ее попробовать! Не помнишь? Мы бросили монетку, кому первому переспать с ней.

– Боже, – охнул Оливер и, ринувшись на Лютера, начал молотить его кулаками.

Джеймсу с трудом удалось его оттащить.

– Боже, – повторил Оливер и, резко повернувшись, отошел.

Джеймс устремился следом:

– Оливер, погоди! Черт возьми, нужно же делать что-то!

Оливер остановился, долго молча глядел на Джеймса, наконец пожал плечами:

– Вчера ты, не задумываясь, отказался от нее. Чего же ждешь от меня? Хочешь, чтобы я избил еще десяток, или сам этим займешься?

– Не знаю, – медленно протянул Джеймс, чувствуя себя куда более беспомощным, чем в тот день, когда вороной жеребец протащил его по земле пятьдесят ярдов. – Я, как и Джесси, просто посчитал все это вздором. Не могу представить, чтобы кто-то поверил, будто мы с ней предавались любви в саду Бланчардов.

– Люди обожают скандалы и сплетни и даже если это неправда, перебирают и смакуют подробности, пока больно не ранят ни в чем не повинного человека. Сегодня у тебя хороший день, Джеймс. Ты побил Джесси в трех заездах, но, если не возражаешь, я предпочел бы не появляться нынче в Марафоне с бутылкой этого мерзкого шампанского, которое ты так любишь.

И с этими словами он ушел. Джеймс долго смотрел ему вслед, чувствуя, как в душе борются угрызения совести и гнев. В случившемся нет его вины. Будь прокляты Гленда и ее гнусная мамаша! А также эта выскочка Джесси. Если бы она не вмешивалась... Говоря по правде, не сиди она на дереве, он сейчас бы лежал в гробу.

Гленда, не постучав, вошла в комнату Джесси. Сначала она не увидела сестру. Она редко заходила в эту спальню, а точнее, не была здесь уже года три-четыре, с тех пор как поняла, что Джесси не такая, как все. И поскольку Гленда слыла хорошо воспитанной леди, значит, она просто не могла позволить себе обращать внимание на эту странную особу, которая по чистой случайности произошла от тех же родителей, что она сама.

Комната оказалась небольшой, немного меньше спальни Гленды. Но в ней было то, что Гленде не нравилось, – несколько окон в ряд, выходивших на запад. Солнечный свет струился сквозь стекла, такой яркий, что глазам было больно. И ни одной занавеси. Какой ужас! Знает ли мать, что Джессика их сняла?

Здесь стояли всего лишь кровать, большой шкаф и крохотный письменный стол. Туалетного столика не было. Гленда вспомнила, что на внутренней дверце шкафа висело узкое длинное зеркало.

– Что тебе нужно, Гленда?

– А, Джесси, вот ты где! Я и не заметила тебя у окна. Солнце слишком яркое. Я хотела с тобой поговорить.

– Да?

Джесси не дала себе труда пошевелиться. Она слишком устала после пяти заездов, в которых скакала сегодня, синяки и царапины нестерпимо болели, а порез на горле пульсировал, наливаясь жаром. Она сама перевязала его и намотала поверх яркий шарф.

– Мама просила передать, чтобы ты не ходила завтра с нами в церковь. Особенно после того, что случилось сегодня. Она считает, что тебе не стоит некоторое время показываться на людях. Говорит, что если мужчины пытаются использовать тебя, женщины просто разорвут на части.

– Разорвут?

– Да. Мама говорит, что женщины набрасываются на своих же сестер с куда большей злобой и азартом, чем целая армия мужчин. И что тебя они не пощадят.

– Мать тебя не посылала, Гленда. Она, конечно, не хочет, чтобы я пошла с вами завтра, но предпочтет сама сказать мне об этом. Ну а теперь объясни, чего же все-таки ты хочешь.

– Я хочу, чтобы ты уехала в Нью-Йорк, к тете Дороти. Если ты попросишь папу, он отправит тебя туда как можно скорее.

Тетя Дороти, младшая сестра отца, была так же великодушна и добра, как бешеная собака, и куда благочестивее фанатика-реформатора. Вдова священника с огромным состоянием, она терроризировала трех сестер Уорфилд едва ли не с самого рождения. Джесси однажды подслушала, как отец говорил матери, будто ничуть не сомневается, что его зять разбогател на краже денег из церковной кружки после каждой воскресной службы.

– Я скорее умру, чем поеду к тете Дороти. Ты отлично знаешь, что она собой представляет, Гленда.

– Да, но есть ли у тебя выход? Стоит тебе выйти из дома, и мужчины посчитают, что могут делать с тобой все, что угодно. Они верят, что ты потаскуха и что Джеймс уже спал с тобой. Дамы тебя не пощадят. Папа сказал, что не позволит тебе больше участвовать в скачках. Твоя репутация погибла, Джесси. Есть только один выход – ты должна уехать.

– Если я уеду, ты и мама попытаетесь обманом заставить Джеймса жениться.

– Это не твое дело. О, я поняла! Ты была в саду, потому что подслушала нас. Хотела помешать мне получить Джеймса! Но я его получу во что бы то ни стало.

– Он не стоит тебя, Гленда.

– Если он действительно благородный и порядочный человек, значит, когда-нибудь будет достоин меня, и постарается заслужить мою руку. Но Джеймс должен знать, что женитьба на мне принесет большое приданое. Конюшни Уорфилдов.

– А как насчет меня? Разве здесь нет моей доли?

Гленда, улыбнувшись, подплыла к стулу у письменного столика и уселась.

• Предыдущая
• 22/84
• Следующая