Я сказала правду - Гир Керстин - Страница 26

• Предыдущая
• 26/61
• Следующая

– Вот еще!

– Пожалуйста, Герри, ну сделай это для меня, – умоляющим тоном попросил Оле и налил себе водки. – Я всю жизнь буду лечить тебе зубы бесплатно. Ставить лучшие пломбы. Кстати, сопунчик, у тебя очень хорошие, ухоженные зубы. Я тебе когда-нибудь об этом говорил?

– Да, на последнем профилактическом осмотре. И не называй меня сопунчиком.

– Извини, сопунчик. Я говорю так только потому, что пьяный. И потому, что я всегда хотел тебе это сказать.

У меня вдруг ослабли колени, но ощущение нельзя назвать неприятным. Казалось, до этого они были сильно напряжены, а теперь вдруг расслабились. Я плюхнулась на кровать.

– Ты ведь выпила всего два бокала шампанского, – сказал Оле. – Ты самая трезвая из нас. И должна будешь призвать меня к порядку, если в голову мне придут какие-нибудь неприличные мысли. Я на тебя надеюсь.

– Но я слишком устала для того, чтобы мне самой в голову пришли неприличные мысли. – Я откинулась на кровати. А розовые действуют быстро.

– Что? Эй, ты же не собираешься спать! Ночь еще только начинается. Сейчас всего половина десятого. Как насчет романтического вечера?

Я сбросила туфли, расстегнула молнию на платье и лежа, как змея, вылезла из него.

– Ты не повесишь его на стул? – спросила я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закрыть глаза. – Оно стоит четыреста тридцать евро.

Оле схватил платье и повесил его на стоящий за его спиной стул.

– Слушай, Герри, если ты собираешься продолжать раздеваться, я, со своей стороны, не могу ничего гарантировать, – произнес он.

– Еще лифчик, пожалуйста – протянула я, чувствуя, что глаза уже закрываются. – А то я вздохнуть не могу.

– Я тоже, – пробормотал Оле. – О боже!

Открыть глаза еще раз мне не удалось.

– Я сейчас немного посплю. – Слова давались мне с трудом. – Хочу, чтобы ты в это время вел себя прилично, это понятно?

– Ну, тогда прикройся, – произнес Оле. – Я ведь всего лишь человек.

Я натянула на себя одеяло. Господи, какая же это была удобная кровать! От подушек исходил аромат свежести, который бывает, когда наволочки только что выстирали и погладили. Когда еще в жизни удастся поспать на глаженом постельном белье?

– Там была шоколадка, ты ее раздавишь, – проговорил Оле.

– Выключи свет, сопунчик, – попросила я.

– Ладно, я тоже сейчас ложусь, – сообщил мне Оле. – Только еще стакан водки выпью, чтобы уж точно на тебя не наброситься.

Я хотела еще что-то сказать, но не успела, потому что провалилась в чудный сон.

Дорогая двоюродная бабушка Хульда!

Я Герри, младшая дочь племянницы Доротеи, ну, знаешь, та единственная, которая не блондинка и у которой на совести мейсенский фарфор.

Из всех двоюродных бабушек ты у меня самая любимая. Честно говоря, ты также единственная, кого я могу отличить от других моих бабушек. Может быть, потому, что ты не завиваешь свои седые волосы и не укладываешь их в стандартную прическу. И до сих пор пользуешься помадой и тушью, хотя тебе уже за восемьдесят. А еще потому что, когда ты смеешься, у твоих глаз собираются симпатичные морщинки, и потому что ты куришь сигариллы с золотым фильтром. Потому что ты с большим удовольствием говоришь об интересных вещах, а не изливаешь бесконечный поток жалоб на разные болячки. И потому что ты отпускаешь меткие остроты в адрес дяди Густава и кузена Гарри. А может быть, еще и потому, что с тобой рядом нет дряхлого двоюродного дедушки, который использует любую возможность, чтобы хлопнуть по попе всех женщин младше пятидесяти.

Почему ты никогда не была замужем, бабушка Хульда?

«Останешься в старости одна, как тетя Хульда» – это привычная в нашей семье присказка. Мне ее точно говорили не меньше тысячи раз. Например, когда я в первом классе столкнула в крапиву Клеменса Дидериха, потому что он хотел меня поцеловать, хотя перед этим съел бутерброд с тунцом. И, конечно же, когда я с Клаусом Колером не... не важно, в общем. С тех пор как мне исполнилось тридцать, я чуть не каждый день слышу: «Останешься в старости одна, как тетя Хульда».

Ну ладно! Можешь не сомневаться, что я бы не стала убивать себя, если бы точно знала, что в старости буду такой же, как ты, – богатой теткой, на щеках которой образуются симпатичные складки от широкой улыбки. Бьюсь об заклад, мужчины всю жизнь штабелями укладывались к твоим ногам. Также бьюсь об заклад, что ты не могла удержаться от волнующих романов. Все эти дивные платья и шляпки, огромная вилла и восхитительные путешествия на Лазурный берег, в Индию и Нью-Йорк! Наверное, при таких обстоятельствах было не так уж и трудно отказаться от мысли завести детей. Я бы тоже хотела такую жизнь. (А правда, что у тебя был сифилис, или это всего лишь семейный слух вроде того, что я лесбиянка?)

Но времена изменились, бабушка Хульда. Сегодня люди уже не могут выбирать между всем и ничем, между деньгами и любовью, между детьми и роскошными вещами, между мускулами и мозгами, между приключениями и приличиями – в наше время выбор есть только между Клаусом Колером и такими, как otboyniymolotok З1, между навозной кучей и удобрениями, между адом и чистилищем. А промежуточных вариантов не существует.

Поэтому я не хочу жить дальше. А еще потому, что у меня депрессия с невротическим компонентом и я не собираюсь принимать лекарства, от которых выпадают волосы.

А еще потому, что я верю в любовь, бабушка Хульда! Я твердо в нее верю.

Как ты знаешь, моя мама тоже нацелилась на твое наследство, как и все твои сестры, кузины и кузены. Поэтому она всегда просила нас, чтобы мы посылали тебе открытки из тех мест, куда уезжали на отдых, дарили тебе на Рождество многочисленные ненужные сувениры собственного изготовления и расточали тебе благодарности за колготки, которые ты всегда дарила нам на день рождения. Мы должны были произвести на тебя очень приятное впечатление, поэтому мне нельзя было говорить тебе, чем я на самом деле занимаюсь. Но знаешь что? Я горжусь своей профессией. У меня нет никакого «маленького машинописного бюро» – я пишу любовные романы. Никто из членов моей семьи еще ни разу не потрудился хоть один из них прочесть. Если им верить, все они читают Кафку и Томаса Манна. Но, может быть, тебе мои книги понравятся. К письму прилагаю копии романов «Первый поцелуй Софии» и «Медсестра Ангела из детского отделения», напечатанные крупным шрифтом, который ты сможешь прочитать даже без очков.

С наилучшими пожеланиями, твоя Герри.

Когда я открыла глаза, то не сразу поняла, где нахожусь. А когда вспомнила, тут же снова их закрыла.

Рядом со мной лежал Оле. Это я могла определить и с закрытыми глазами – по запаху: в воздухе витали пары водки и виски, к которым примешивался запах зубного врача. И это было не так неприятно, как может показаться по описанию. Он не храпел, но дышал громко и тяжело.

Какое-то время я дышала с ним в такт.

Все было неправильно. Его здесь не должно быть. Меня тоже. По крайней мере, живой.

Меня совершенно не радовало то, что я до сих пор жива. Теперь все было даже еще хуже, чем раньше. И нижний зуб слева снова начал болеть. Ай.

– Ну вот, как всегда, – прошептала я и села.

На улице уже рассвело. Занавески были раздвинуты, и я в первый раз в жизни залюбовалась действительно грандиозным видом Рейна. Вверх по течению медленно плыла баржа, ее опознавательные огни в утренней дымке едва светились. Небо было чистым и синим. Весенний день обещал быть теплым и радостным.

Немецкие почтальоны давно уже вышли на работу, мои отсортированные предсмертные письма лежали в их сумках. И почтальоны грузили эти письма в свои желтые машины или кидали в сумки, навьюченные на их велосипеды.

• Предыдущая
• 26/61
• Следующая