Канцлер - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 11
- Предыдущая
- 11/23
- Следующая
Сына она увидела только на сороковой день. Маленькое кареглазое существо лежало в колыбели, обитой чернобурками, и потело под стеганым атласным одеялом. В комнате топили так, что стесняло дыхание. Екатерина смотрела на маленькие ручки с крохотными ноготками, на чмокающий рот, замшевые, словно смятые щечки. Нет, нежности к этому комочку плоти не появилось.
Ясно, что второго ребенка ждет та же участь. А может быть, материнские чувства вообще были чужды юной Екатерине? Не стоит в этом винить ее, этикет Двора не дал развиться этим чувствам. Много лет спустя, став бабушкой, она наверстала то, чего лишена была в молодости. Внукам она уделяла много часов, играя и возясь с ними. Но это все потом, а сейчас она воспринимала беременность как досадную помеху.
Но, может быть, врачи ошиблись? В прошлом году они поставили тот же диагноз, навязали ей строгий режим дня, следили за каждым ее шагом, а потом выяснилось, что беременность мнимая.
Она все сделала, чтобы не брать с собой в Ораниенбаум хирурга Гюйона, он стар, докучлив. У великого князя были свои заботы. Государыня доверила ему руководство Сухопутным кадетским корпусом. Теперь в парке расположилась лагерем сотня кадет. Их высочество, пьяный от счастья, немедленно затеял в своей крепости показательную баталию.
Екатерина была предоставлена сама себе. Вместе с кадетами в Ораниенбаум приехал один из лучших берейторов того времени – голштинец Циммерман. Конные прогулки замечательная вещь – они помогут ей лишний раз встретиться с Понятовским. Дабы не ссориться по пустякам с мужем, великая княгиня начала с того, что робко попросила у мужа разрешения брать у Циммермана уроки верховой езды.
– Ах ты, Господи! Делай что хочешь! – бросил Петр Федорович на ходу и тут же стал выстраивать кадет в каре для повторения штурма крепости.
Вот ведь насмешка судьбы: у Петра Алексеевича были потешные войска, о них всегда говорят с гордостью и уважением. На основе мальчишеских игр выросли Преображенский и Семеновский гвардейские полки. У внука Петра Федоровича та же страсть, те же потешные войска, и все считают это за безделицу, раздражаются, словно взрослый человек играет в куклы.
«Чем бы дитя ни тешилось…» – думала Екатерина. Манеж оборудовали на большой поляне, рядом с катальной горкой. В шесть часов утра великая княгиня уже сидела в мужском седле. На ней были кюлоты, сюртук, сапоги со шпорами, издали нельзя было признать в ней женщину.
Урок продолжался до десяти часов утра, а дальше Екатерина совершала конные прогулки в сопровождении одной камер-фрау – Екатерины Ивановны, весьма преданной ей дамы. Она же нашла способ передать в столицу записку для Понятовского. С этого и начались их почти каждодневные встречи.
– Как хороши вы в мужском костюме, душа моя, – шептал прекрасный поляк. – Мой юный паж…
Лошади летели…
– Любовь к пажам наказуема, – смеялась Екатерина. – А может быть, вам надеть женское платье? Тогда я не боялась бы доносов, которые отравляют мне жизнь.
– О, нет! Я не умею ездить в женском седле.
– И все-таки постарайтесь как-нибудь изменить внешность. Право, вас можно узнать за версту.
Вот и дуб, верный страж их свиданий. В узловатых корнях его цветут бледные, сладко пахнувшие фиалки и тонкие стебельки гусиного лука. Дуб стоит на высоком морском берегу, северная сторона его закрыта плотным подлеском. Здесь мягкая трава, а камни в изголовье поросли мхом…
На следующую встречу Понятовский явился в плаще до пят, который совершенно скрывал фигуру, и в белом парике с толстыми буклями на висках и красной муаровой лентой в косице. Увидев его белый парик, Екатерина покатилась со смеху.
– Вы сошли с ума! Ваш парик виден за версту! Из чего он сделан? Живые волосы не могут иметь такого цвета! Ваш парик отливает голубым…
Понятовский ничуть не смутился, он просто сорвал парик с головы с намерением бросить его в кусты, но Екатерина его остановила:
– Я не могу быть столь жестокой. Он вам так идет! Вы в нем сказочно… сказочно хороши!
Дальше последовали поцелуи. Белый парик Понятовского и правда был заметен. Но слуги привыкли молчать и не беспокоить без нужды великого князя. Неизвестно, что получишь за правдивое донесение – деньги или подзатыльник.
Через две недели учебы восхищенный успехами Екатерины Циммерман преподнес ученице серебряные шпоры. Прежде чем надеть их на царственные ноги, берейтор поцеловал запыленный сапог.
– Никогда в жизни, ваше высочество, у меня не было таких учеников! Такая прилежность! Такое понимание! И такая честь для меня!.. – в глазах Циммермана стояли слезы, и это не было притворством, слуги очень часто любят господ до самозабвения.
Екатерина рассмеялась, легко спрыгнула на землю и тут же привалилась к крупу лошади, почувствовав острую боль в пояснице. Видимо, она сильно побледнела, потому что Циммерман вытаращил от ужаса глаза.
– Лекаря!
Она не дала себя осматривать хирургам великого князя, дождалась приезда Гюйона. Диагноз был подтвержден. Перепуганный старик ломал руки до треска в суставах.
– Ах, ваше высочество, как неосмотрительно! Что скажет Ее Императорское Величество?
– Если вы будете молчать, государыня ничего не узнает, – строго сказала Екатерина.
Она лежала на канапе, закутанная в плед. Острая боль в пояснице сменилась тянущей и противной. «Выкидыш – ну и пусть, – думала она равнодушно. – Наследника я родила, у меня нет больше долгов перед Россией».
Но на следующее утро боль прекратилась, а к обеду из Петербурга пришла депеша. Великой княгине и великому князю надлежало немедленно прибыть в столицу.
Трясясь в карете, Екатерина с раздражением размышляла о том, что послужило внезапному вызову. Ясно, что государыне донесли о неблаговидном поступке невестки. Но что вменялось в вину? Занятие верховой ездой или тайные свидания? А может, ни то, ни другое, а поведение беспутного мужа? После военных экзерциций он так возбуждался, что каждый вечер заканчивался грандиозной попойкой. Кроме свиты на этих сборищах присутствовали фрейлина Теплова, к которой великий князь сейчас благоволил, егеря, лакеи, какие-то голштинцы, которые только что привезли привет с родины, – сущий сброд, а также итальянская опера. Неоднократно наезжала немецкая певичка Леонора. Она была глупа, страшна, но, как уверяли, имела чудесное контральто. Сильный и свежий голос ее звучал под низким, ночным небом Ораниенбаума. Екатерина не могла оценить ее певческих достоинств, потому что воспринимала любую музыку, даже самую гармоническую, как какофонию, проще говоря – шум. Но она не считала это недостатком.
Выяснить причину их внезапного вызова так и не удалось. Государыня была больна и никого не принимала. Она поселилась в Летнем дворце, куда незамедлительно явился Шувалов.
– С благополучным прибытием… – страшно помаргивая правым глазом, этот страж порядка сел на стул и молча уставился на великую княгиню.
– Благодарю вас, Александр Иванович.
Это была идея Бестужева: совместить две должности в одном лице – главы Тайной канцелярии и обер-гофмаршала молодого Двора. Когда-то эта идея казалась остроумной, сейчас это совмещение мешало Бестужеву.
Голос Екатерины был сама любезность, но глаза смотрели вбок. «Боже мой, мне нельзя видеть это чудовище! А вдруг у моего будущего сына будет такой же тик? Ведь говорят, на кого посмотришь, у того и переймешь. Для мальчика это еще куда ни шло, был бы умен. А если девочка?» Неожиданно для себя Екатерина прыснула и зажала рот рукой.
– Вы что-то хотели сказать, ваше высочество?
– Дождь так утомителен… – вздохнула Екатерина.
– Но дождя нет.
– Нет, так будет. В Петербурге всегда дождь. Да вон и тучи.
«Поговорили, – думала Екатерина. – О чем его спросить? Как здоровье государыни? Это категорически нельзя! Для всех она здорова. О сыне? В этом Шувалов может усмотреть недоверие к мамкам и нянькам, которые приставлены к Павлуше самой государыней. Можно спросить о делах политических, но это полная глупость. Ни в коем случае нельзя в них вмешиваться! Обвинят в своеволии, излишнем любопытстве, а то и в государственной измене. Можно поинтересоваться, как идет работа в Тайной канцелярии, но уж этого ей совсем не хочется знать. Бр-р-р!»
- Предыдущая
- 11/23
- Следующая
