Суер-Выер. Пергамент - Коваль Юрий Иосифович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая

– Юнгой! – крикнул младенец.

– Да, друг, – сказал Суер, обнимая меня, – когда НЕЧТО породило младенца – это было гениально! И даже пока он рассуждал на своём уровне, всё было неплохо. Но вот он превращается в юнгу! НЕЧТО породило юнгу! Кошмарный сон! Вот она, настоящая пониженная гениальность! НЕЧТО – и вдруг какой-то юнга, фырк, бырк, тюрк, шурк, кунштюк. О горе нам! НЕЧТО порождает НИЧТО!

Младенец-господин-юнга-Ю соскочил с бочки, сбросил одеяло и, оказавшись нагим, заявил:

– Я наг, сэр! Где ваш кастелян?

– Спился! – гаркнул Чугайло.

– И где теперь?

– Утопили!

– Подать ему тельняшку и штаны, – приказал старпом.

Боцман сбегал в рундук, притащил тельняшку, усевшую после многотысячных стирок, и выполосканные до предела брюки-клёш.

Младенец облачился, превратился в юнгу и тут же принялся скакать и летать, как воробушек, по мачтам.

– Какое счастье! – кричал он. – Теперь я юнга! Я всю жизнь об этом мечтал! Быть юнгой на таком великом корабле, как «Лавр Георгиевич», под водительством сэра Суера-Выера! Гениальная судьба для молодого человека! НЕЧТО породило юнгу! Пусть оно и дальше порождает юнг, кассиров, трактористов и парикмахеров. Впрочем, вы немного ошиблись, капитан. Меня породило не НЕЧТО. Мою маму зовут Гортензия, а вот папа… действительно неизвестен. Не знаю, где папа, не знаю. Может быть, и найдётся на островах Великого Океана!

– Госпожа Гортензия говорила, что вы на острове цветущих младенцев, а мы обрели вас совсем в другом месте.

– Вы знаете, – сказал юнга, – эти цветущие младенцы обрыдли мне до невозможности! Толстощёкие и круглопузые, вечно они ссорятся из-за трёхколёсных велосипедов, я и перебрался в другое место. К тому же, я был там самым худосочным и слабеньким. Они все обжираются самым бессовестным образом, едят всё подряд – и колбасу, и сардельки, курятину и сыр пошехонский, а мне всё капуста отварная, овсянка да овсянка – аллергия, сэр, диатез.

– Странно даже, что у такой могучей мамаши столь худосочное дитя, – заметил Суер.

– Вы имеете в виду шесть грудей? – засмеялся мальчик. – Ну и что? Ведь в них содержится только смысл, а вовсе не здоровье.

– Какой же смысл?

– Ну, в данном случае:

РАЗУМ,

ДОБРОДЕТЕЛЬ,

ВЕЗЕНИЕ,

ПРЕДВИДЕНИЕ,

ОСТОРОЖНОСТЬ и, к сожалению,

ТРУСОСТЬ.

Увы, последняя, шестая, грудь немного меня разочаровала, да ещё эти цветущие младенцы здорово напугали своими игрушками и криком, а так, в остальном, я в порядке.

– Странно, – сказал капитан. – Какие необычные качества. А где же ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ?

– У меня их нету, – просто ответил юнга. – К тому же вовсе не у всех они встречаются. Большинство вскормлено двугрудыми мамашами, так что в каждом человеке есть всего два качества, у всех разные, но всего – два. Не буду называть имён, но и здесь, у вас на борту, я наблюдаю людей, в которых соединяются порой самые разные и странные качества:

в одном – ЖАДНОСТЬ И ЛЮБОПЫТСТВО,

в другом – БЕДНОСТЬ И ПОРОК,

в третьем – ГЛУПОСТЬ И ВОЗВЫШЕННОСТЬ ДУШИ,

в четвёртом – ЛЮБОВЬ И МЕЛОЧНОСТЬ,

в пятом – ПРОЦВЕТАНИЕ И КРЮК.

– Гм, гм, гм, – прервал капитан. – Крюк?

– Именно крюк.

– Но крюк – это не качество, это предмет.

– Предмет? Какой предмет?

– Вы что, никогда не видели крюк?

– Не видел, только чувствовал в других.

– Боцман, покажите юнге крюк.

– Извините, сэр, – подскочил Чугайло, – какой крюк?

– Всё равно… какой-нибудь крюк, да и подцепите на него что-нибудь.

– Чем подцепить, сэр?

– Чёрт вас побери, чем угодно, лебёдкой, краном, провались пропадом!

Боцман заскакал по палубе, двигая подзатыльниками направо и налево:

– Живо! – орал он. – Тащите сюда крюк! Шевелись, скотина!

Матросы забегали по судну в поисках крюка. Найти им, кажется, никакого крюка не удавалось.

– Извините, сэр! – задыхаясь, крикнул боцман. – Крюка нету!

– Как это нету?

– Нигде нету, сэр!

Тут боцман подскочил к матросу Вампирову и врезал ему по зубам:

– Где крюк, сука?

– Да не брал я, не брал!

– А кто брал? Говори!

– Не скажу, – процедил Вампиров.

Боцман уж и скакал, и орал, и дрался, сулился рублём – матрос молчал.

– Пытать его! – орал боцман. – Тащите скуловорот!

– Пусть кэп прикажет, – сказал наконец матрос. – Тогда скажу.

– Говорите, матрос, – приказал Суер-Выер. – Кто взял крюк?

– Извините, сэр, но это вы взяли.

– Я? – изумился капитан. – Когда?

– Две вахты назад, сэр. Я как раз драил рынду, когда вы выскочили из каюты с криком: «Я вижу истину!» Схватили крюк, привязали его на верёвку и стали шарить в волнах океана и сильно ругались.

– Не может быть, – сказал Суер. – Я ругался?

– Сильно ругались, сэр! «Никак не подцепляется, зараза!» – вот вы что говорили. А я ещё вас спросил, что вы подцепляете, а вы и сказали: «Да истину эту, ети её мать!» Так и сказали, сэр!

Сэр Суер-Выер мрачно прошёлся по палубе.

– Все по вахтам! – приказал он.

Грознее тучи ходил капитан, и я не знаю, чем бы кончилось дело с этим крюком, если б вперёдсмотрящий Ящиков не крикнул вдруг:

– Земля!

Две крутобёдрых скалы выросли вдруг перед нами из кромешных пучин.

Валунный перешеек объединял их в одно целое, но волны, набегая, то и дело разъединяли их. То соединят, то разъединят, то соединят, то разъединят…

– Какой-то остров соединений и разъединений, – хмыкнул Хренов. – Всё это напоминает мне простую коно…

– Хватит, Хренов, – резко прервал капитан. – Никого не интересует, что это вам напоминает. А если потомкам будет любопытно, что именно мичман Хренов называет «простой коно…», пусть сами догадываются.

Пристать к этому острову, состоящему из двух скал, было невозможно. Разбиваясь о каменные подошвы, волны рокотали как-то особенно, и казалось, что они толкуют о чём-то, бормочут и разговаривают.

Наш корабельный священник Фалл Фаллыч, которого матросы по простоте душевной называли чаще Пал Палычем, умилённо вслушивался в смысл гортанной морской речи.

– Вот-вот запоют, родимые, – шептал он, – ангельские песни… Капитан, вы столько понаоткрывали островов, а я всё в кают-часовне, из кают-часовни в кель-каюту, разрешите и мне открыть вот этот остров и дать ему название.

– Вообще-то, батюшка, – сказал капитан, – ваше возникновение несколько неожиданно. Мы даже и не подозревали, что вы на борту. Но раз уж вы возникли – открывайте, мы не возражаем. Но назвать остров пока трудно. Мы не знаем, кто на нём живёт и что вообще здесь происходит.

– Это не важно! – сказал Фалл Фаллыч. – Я по наитию!

– Валяйте, батя, – сказал капитан.

– Это очень просто, – сказал Фалл Фаллыч. – Назовём его ОСТРОВ РАЗГОВОРА ДВУХ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ БРАТЬЕВ С НЕБОМ.

– Шикарно, – сказал капитан. – Тонко и умно, но не длинновато ли? И где вы видите равноапостольных братьев?

– Да вот они, две эти вечные скалы. Они и объясняются с Небом посредством бурления вод, рокота пенных волн, пения звонкой гальки.

– И вы уверены, что они разговаривают с Небом? А может, между собой?

Фалл Палыч прислушался, вытянув шею к равноапостольным скалам.

– Они толкуют о любви и вере, – сказал он, – о страсти и грехе. В их речах звучит очень много философских размышлений. Да, они говорят между собой, но Небо их слышит!

– Назовите просто: ОСТРОВ РАЗГОВОР.

– А насчёт равноапостольных братьев?

– Опустите, батюшка, от греха, да и не поймёшь, кто тут из них Кирилл, кто Мефодий.

– Разговор, – сморщил носик Пал Фаллыч. – Фю, фю… Диалог! Вот слово! Где мой жезл?

Длиннющий жезл с вострым наконечником и набалдашником, украшенный золотом и каменьями – слава Богу, не крюк! – быстро нашёлся и с поклоном был подан служителю культа.

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая