Удар шаровой молнии - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/48
- Следующая
«Зато есть друзья, которые помнят о вас». – «Как вы меня нашли?» – «Я узнала вас по фотографиям». И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедиминас в «Амбассадоре» был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. «Сколько вы хотите за эти снимки?» – спросила она девушку.
«Ну, что вы! – притворилась смущенной та. – Это подарок от Гедиминаса. Он хочет с вами встретиться». – «Где и когда?» – «На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице „Прибалтийская“. В какое время вам лучше позвонить?» – «Во втором часу ночи».
Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и появилась. Наутро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушку и что та передала ей какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке.
– Пора нам трезветь, – здраво рассудил Майринг, когда они снова встретились в пивнушке на Васильевском. – Нечаев тебе не звонил?
– Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу Да и о чем нам говорить?
– Значит, не звонил. Что-то уж больно деликатничает.
– Мне наперед известны все его разговоры. Папа прежде всего обвинит меня в смерти мамы. У нее было слабое сердце, ей иногда вызывали «неотложку», а я, несмотря на это, взяла и сбежала из дому. А почему у нее было слабое сердце?
Кто сделал ее жизнь такой невыносимой? Конечно, проще всего на кого-то свалить!
– Как Патимат с твоим отцом?
– Нормально. Моя мачеха – удивительный человек. До сих пор любит отца и всех его детей считает своими. Сказала на днях, что Дуняша плохо одета и я могла бы позаботиться о сестренке. Да какая она мне сестренка?! Я и папашу-то никогда не считала родным!
– А Родион? Родиона ты любила. Не будешь ведь отрицать? А как он гордился тобой! Нам, студентам, все уши прожужжал, мы над ним даже посмеивались.
– Ладно, не береди, – попросила она, – а возьми лучше водки и пива…
Они снова напились и снова пустились в рассуждения о смысле жизни, не находя никакого смысла ни в жизни, ни в рассуждениях о ней. И это бы длилось бесконечно, если бы Майринг ни с того ни с сего не вспомнил:
– А знаешь, я ведь предсказал и Родькину гибель, и встречу с тобой в одном из своих юношеских стихотворений.
– Ты сочинял стихи? Забавно! А ну-ка, прочти!
Марк постарался сделать лицо серьезным и значительным, но мимические упражнения ни к чему не привели, и он принялся за декламацию как есть, с лицом трактирного выпивохи.
В небе трупы маранов
Кровь стекает с карнизов.
Ветер дует с пруда. Вечереет.
Среди лязга трамваев арии канареек,
Я едва различаю твою тень, Элоиза.
Мы бежим коридорами опустевшего здания.
В каждой комнате – свечи да мертвые головы.
<Мараны – в средневековой Испании евреи-христиане, впоследствии уничтоженные инквизицией>
Ты хохочешь, ты бредишь:
"Посмотри же, как здорово!
Эти стены еще берегут вековые предания!"
Элоиза, ты – ведьма, как и сестры твои францисканские!
Я устал поощрять ваши мерзкие прихоти!
Я прошу, больше в келью мою ты не приходи,
Чтоб на утро меня из петли не вытаскивали…
Дочитывая, он закрыл лицо ладонями, пытаясь остудить пылавшие огнем щеки.
Она молчала всего полминуты, постукивая ногтем о пивную кружку, продолжая отбивать ритм услышанных строф.
– Неплохо для юношеских стихов, – с натянутой улыбкой похвалила она. – Только проблемы с ударениями. «Арий канареек» и «в келью мою ты не приходи».
Так нельзя. Зато много страсти и насыщенный готический колорит. В общем, мне понравилось.
Марк сидел понурив голову. Ему было абсолютно наплевать на ударения.
Домой она вернулась раньше обычного. И Патимат, и отец еще сидели на кухне. Мачеха по-восточному суетилась вокруг мужчины, не смея утомлять его бабской болтовней.
– Они на днях уедут, – сообщила она Аиде и добавила шепотом:
– Поговори с отцом. Он ведь к тебе приехал.
Игорь Дмитриевич, разменяв шестой десяток, начал сутулиться, а раньше гордился своей офицерской выправкой. В армию его забрали с факультета журналистики, и он долгое время был военным корреспондентом. Потом стал редактором военной газеты в Дагестане. Там-то и встретил Патимат. И там же родился Родька.
Семь лет продолжалась безоблачная кавказская жизнь, пока он не получил сообщения о смерти мамы. Пришлось оставить военную службу и возвращаться в Казахстан, где осталась престарелая бабушка.
И опять все сначала. От рядового журналиста до редактора местной газеты.
Мать Аиды была обыкновенным корректором, тихой, скромной, малоприметной девушкой, каким-то образом сумевшей завладеть сердцем и мыслями своего начальника.
Игорь Дмитриевич сильно сдал, черты лица заострились, волосы, как всегда подстриженные ежиком, стали серебряными.
– Проголодалась, дочка? – сделал он шаг навстречу Разговор у них никак не получался. – Поздно ты с работы возвращаешься.
Он интересовался у Патимат, чем занимается Аида, но той удавалось уйти от ответа на столь щекотливый вопрос.
– Бывало я тоже так задержусь в редакции, а твоя мама меня потом ругает. Очень она нервничала, когда я задерживался. Думала, изменяю. А тебя пока ругать некому.
– Ты сильно переживаешь на этот счет? – Аида сидела к отцу в профиль и смотрела, как суетится мачеха, подогревая пирог и заваривая чай..
– Наверное, опасно для девушки возвращаться так поздно? Я слышал, в Ленинграде большая преступность.
– Да, папа, большая.
– Вот видишь. Я буду переживать за тебя когда уеду. Может, стоит сменить работу?
– Я подумаю.
– А кем ты работаешь, если не секрет?
– Секрет.
Игорь Дмитриевич опустил голову. Родная дочь давала ему понять, что он зря приехал, что он никому здесь не нужен и что нельзя склеить то, чего нет и никогда не было.
– Когда ты уезжаешь? – спросила дочь.
– Завтра – суббота? Думаю на понедельник взять билет на поезд. Дуняша просится домой, к маме.
– Зачем ты дал ей такое имя?
– Я ведь тебя хотел назвать Дуняшей, чтобы как у Достоевского – Родион и Дуняша. Да бабушка не позволила. Она тебя с колыбели приветила. Моя кровушка, сказала, цыганская. Значит, Аида. И когда ты убежала из дому, бабушка радовалась. Нечего ей тут плесневеть, говорила, ей другая жизнь предначертана.
А матушка твоя не выдержала, померла, царство ей небесное. – Отец перекрестился. – Я ведь в церковь на старости лет ходить стал. Пост соблюдаю, в грехах каюсь. Родька-то некрещеный был, вот и полез в петлю!..
– Шел бы ты спать! – резко оборвала его Аида. – Уже поздно.
Патимат от боли присела на стул и закрыла руками лицо.
– Родя мне написал в письме, что соскучился. А вот поспешил, не дождался нас с Дуйней – Игорь Дмитриевич зарыдал истерично, без слез.
Аида с отвращением посмотрела на отца, но промолчала.
– На тебе я давно крест поставил! Выкормил цыганское отродье, что ж теперь поделаешь? А Родьку я любил! Родька всегда был в моем сердце!
– Как ты смеешь? – зашипела на него Патима – Как у тебя язык поворачивается? Родя с детства был тобой запуган. Дрожал, услышав твой голос.
Так ты его любил? А ее зачем обзываешь? Ты не у меня в гостях, а у Аиды. Это ее дом. А не нравится – убирайся в гостиницу! Как тебе не стыдно, Игорь, ведь уже пожилой человек!
– Ты еще будешь меня учить уму-разуму!
– Иди спать! – вновь оборвала его Аида и посмотрела так, что у Игоря Дмитриевича начал дергаться глаз.
- Предыдущая
- 32/48
- Следующая
