Путь в один конец - ван Ковелер (Ковеларт) Дидье - Страница 11
- Предыдущая
- 11/25
- Следующая
Однажды я случайно видел один такой фильм. Мы с Лилой пришли смотреть «Терминатора» и ошиблись залом — там были такие запутанные ходы, —вместо своего, попали в другой, длинный, похожий на подвал, где показывали документальный фильм про Рим. Оказалось так любопытно, что мы немножко задержались. Там был такой эпизод: прорывая тоннель метро, рабочие наткнулись под землей на пещеру с первобытной наскальной живописью. Они стояли ошарашенные и смотрели, а рисунки тем временем бледнели и исчезали под действием кислорода, который проник в пещеру. Вот и Жан-Пьер чувствовал себя линоватым за то зло, которое мог бы причинить моей долине, хотя еще не успел ее увидеть.
Я нажал на кнопку вентиляции над головой. С ума сойти, какой силой обладала легенда, стоило в нее искренне поверить. Мой атташе оказался не таким уж нерасторопным. Не прошло и часа, как он меня трудоустроил: определил в арабские сказители.
Жан-Пьер подтянул галстук — дуло слишком сильно. А когда я стал уменьшать напор, он, нахмурившись и сев вполоборота ко мне, сказал:
— Но, Азиз… Вы говорили, что делаете автомагнитолы…
— Не делаю, а ворую.
Это вырвалось у меня в каком-то безотчетном порыве искренности. И я тут же пожалел об этой оплошности, поскольку заметил, что моя откровенность ничуть не поколебала легенду об Иргизе, как я надеялся, а, наоборот, придала ей достоверности. Во мне поистину проснулся талант недюжинного сказочника. После минутного шока Шнейдер отмахнулся от моего признания, как от назойливой мухи:
— Это меня не касается. Знать не хочу, что там у вас было и чем вы занимались в Марселе; для меня все это не существует — я же не полицейский. Меня интересует только Иргиз. Ваше прошлое и ваше будущее.
Я снова уперся взглядом в блондинку напротив, она опять кормила грудью, и вид сосущего младенца вогнал меня в тоску. Вот она действительно, можно сказать, пестовала свое будущее, а я вынашивал сказку, причем выкидыш был неизбежен, как только мы высадимся в Марокко и Жан-Пьер спросит дорогу. Не могу же я его таскать целый месяц по стране в поисках мифической долины и навлекать на его голову насмешки местных жителей и недовольство начальства — деньги-то казенные! Лучше спустить все на тормозах. Улучить только подходящий момент.
— Я должен вам сказать, месье…
— Называйте меня Жан-Пьером.
— Должен вам сказать, Жан-Пьер… На самом деле господин Жироди просто учитель географии в коллеже Эмиль-Оливье.
— Вот оно что, — воскликнул Жан-Пьер с горячим сочувствием. — Значит, вы его отыскали в Марселе и, когда оказалось, что никакой он не археолог и наврал вам с три короба, были вынуждены… ну, понятно, жить-то не на что. А возвращаться в Иргиз с пустыми руками не посмели.
— Никакого Иргиза нет на свете, месье Шнейдер.
— Да, конечно, понимаю: тайна, клятва… Разумеется, я уважаю ваши традиции, но надо же что-то делать. И мой долг — помочь вам.
Похоже, я здорово влип. Оставалось надеяться, что, как только мы приземлимся, он забудет злосчастную долину и побежит звонить жене, а я тем временем улизну и скроюсь где-нибудь в глуши, не разрушая его мечту; ей-Богу, это был бы лучший выход для нас обоих. Моя участь, как говорится, была предрешена: я так и буду воровать магнитолы, только в другой стране, а он вернется в свое министерство и помирится с женой. Я видел, что своим рассказом пробил брешь в его модели мира, но не собирался уподобляться тем рабочим метро, которые уничтожили древние рисунки, обдав их свежим ветерком.
— Нет никакого Иргиза, — повторил я.
— А чем вы занимались там, у себя, до отъезда?
Чертов упрямец! Ну я взял да и выложил ему все чохом: что я природный марселец, что меня подобрали на дороге после аварии с «ситроеном» и отсюда мое имя, что долину сероликих я почерпнул из атласа, который мне подарил господин Жироди в тот день, когда я ушел из школы и стал промышлять на улице. Он слушал со скептической улыбкой, твердо уверенный, что правдой был тот, первый, рассказ про Иргиз. А когда я замолчал, повторил:
— Так чем вы там занимались?
В ответ я протяжно вздохнул. Не знаю уж, как он истолковал мое молчание, но почему-то оно его подбодрило, и он принялся гадать:
— Ремесленник… земледелец… пастух?
Я понял, что упорствовать бесполезно: чем больше я отпирался, тем прочнее становилась его убежденность. Раз уж он поверил в мою историю, любые попытки пойти на попятный только увеличивали притягательную силу тайны, которую я будто бы нечаянно выболтал.
— В Иргизе никто не работает, — обреченно сказал я. — Мы собираем фрукты, охотимся, воду берем из родника.
— Так-так… но поймите и простите меня. Я пристаю к вам с этими дурацкими вопросами, потому что мое поручение только тогда будет считаться выполненным, когда я привезу в Париж бумагу, подтверждающую, что вы нашли работу у себя на родине. Так что лично мне все равно: существует ваш Иргиз или не существует, спасут его или нет, ради Бога, как хотите, но что я скажу начальству? Положение безвыходное.
Возразить было нечего: действительно безвыходное, и, казалось, ему это доставляло какое-то особое удовольствие. Я зашел слишком далеко, но видеть его довольным, воскресшим, полным идей было очень приятно. Ладно, поживем — увидим.
Стюардесса разнесла всем пластмассовые подносы с корзиночками, в которых было что-то съедобное, похожее на разноцветную пену. Жан-Пьер открыл корзиночку с желтой массой и высыпал в нее содержимое пакетика, который достал из чемоданчика. Какой-то порошок, вроде опилок. Он заметил мое любопытство и объяснил, что это такое. Я плохо расслышал, кажется, «сушеные вибрионы». Жан-Пьер стал вытаскивать из бумажной упаковки вилку и ложку, а я откинулся к иллюминатору. Может, он готовится к химической войне и вырабатывает иммунитет, принимая каждый день по маленькой дозе бацилл.
— У меня избыток свободных радикалов, — продолжил он. — Мне, при моей депрессии, нужен селен. Хотите?
Это было предложено так радушно, что я, сам того не желая, сказал «да». Вот уж поистине: прежде чем судить о людях, нужно их как следует узнать. На борт лайнера со мной поднялся какой-то придурковатый чиновник, теперь же в нем обнаружился потенциальный спаситель народов и человек будущего, пожирающий вибрионы.
— Вот увидите, это восхитительно, и биологически сбалансированно. Селен в чистом виде.
Он открыл и мою желтую массу и посыпал ее своим порошком. А потом энергично, как преисполненный надежды больной, приступил к еде. Я вспомнил, что говорилось в моем атласе о египетских мумиях: они при жизни ели желуди, чтобы бальзамироваться заранее.
— А это вибрионы чего, какой болезни? — спросил я, с опаской глядя на него и не решаясь пустить в ход вилку.
— Что-что?
— Ну, это не опасно?
— Опасно? Почему? Конечно нет. Это пшеница.
Слегка разочарованный, я стал есть. Жан-Пьер откупорил мою бутылочку вина, наполнил мой бокал и вдруг, извинившись, выпил сам. А мне дал свой стакан минеральной. Я поблагодарил. Ничего, я подожду, пока он выйдет в туалет, и попрошу у стюардессы еще вина. Не следует шокировать людей, открыто пренебрегая религиозными запретами.
Доев желтую корзиночку, он перешел к коричневой и с полным ртом подытожил:
— Дело обстоит очень просто. Надо, чтобы люди узнали об Иргизе, тогда Франция и ЮНЕСКО смогут выделить ассигнования для операции по спасению археологически заповедной зоны, но при этом надо, чтобы селение не изгадили туристы. Казалось бы, одно исключает другое, но выход, возможно, есть.
Тут он взял меня за плечо и, понизив голос, продолжал:
— Понимаешь, Азиз, у меня в жизни все не так. И уже давно, Клементина тут ни при чем. Это еще серьезнее. Именно по этой причине я женился на такой женщине, хотя знал, что она меня бросит. Я ведь тоже оторвался от родной почвы. Отрекся от среды, в которой вырос, от своих предков. И с тех пор начались мои несчастья.
Я кивнул. Что бы он о себе ни рассказал, мне все равно уже было его жалко; к тому же это отвлекало меня от моих собственных несчастий. И вот срывающимся голосом он поведал мне, что родился в Лотарингии, в Юканже, где был крупный литейный завод. Его отец и брат работали литейщиками, а он в семнадцать лет решил уйти из дома, но не просто так: в тайне от всех он написал роман о жизни своего отца и поехал в Париж, чтобы напечатать его. Но в столице никому не было дела до Лотарингии, и ему пришлось долго учиться, чтобы в конце концов стать рядовым служащим. Он недурно зарабатывал, посылал домой чеки, но так ни разу и не решился приехать в Лотарингию, потому что с книгой, которая должна была представить ее Парижу живой, ничего не получилось. А теперь отец состарился, литейный завод закрывали, лучший металлургический район Франции превращался в какую-то детскую площадку, и Клеман-тина уходила к другому: она выходила замуж за будущего писателя, а он оказался неудачником.
- Предыдущая
- 11/25
- Следующая
