Ночные откровения - Томас Шерри - Страница 49

Тема Джорджа Каррутерса исчерпалась, и гости заговорили с хозяином о последних течениях в искусстве. Вир заметил, как его спутники то и дело переглядывались, – оставалось только надеяться, что его приход не помешал романтическому свиданию.

Маркиз внутренне улыбнулся. Он всегда искренне желал брату счастья: не только ради Фредерика, но и ради себя самого, чтобы однажды иметь возможность порадоваться за благоденствующего в семейном кругу брата.

При этом предполагалось, что Вир будет наблюдать со стороны, что его собственная жизнь останется лишенной того блаженства, которое он с такой легкостью воображал для Фредди.

Маркизу вспомнилось, как вчера на берегу реки на него смотрела собственная жена: словно он полон возможностей. Словно у них двоих полно возможностей.

Однако решение давно уже принято. Пора ей это понять.

Когда посетители поднялись, прощаясь, Виру вдруг пришел в голову вопрос, которого никто не задал, но ответ на который ему хотелось бы узнать.

Пришлось спросить самому:

– А этот мистер Каррутерс не сказал, зачем он продает картину?

– Сказал, – откликнулся Киприани. – Ему требовались средства для поездки в Южную Африку.

Анжелика растянулась на роскошном ложе, застеленным алым итальянским шелком, – бесстыдно и восхитительно. Какой-то части Фредди до сих пор хотелось опустить глаза. Но большая его часть не только не могла отвести взгляд, но и протянула руку, лаская нежную грудь.

– О-о-о, это было великолепно, – промурлыкала женщина.

Фредди с покрасневшими щеками наклонился, снова целуя ее:

– Это тебе спасибо.

И какое!

– Можно мне кое в чем сознаться? – спросил он.

– Хм-м-м, ты никогда не делал признаний… Любопытно послушать.

Изъявив желание пооткровенничать, Фредерик теперь смущенно откашливался.

– Меня не так уж интересовало происхождение той картины с ангелом.

– Не интересовало? – удивленно раскрыла рот Анжелика.

– Представь, что твой старинный друг просит нарисовать его обнаженным. Ты приветствуешь замысел всей душой, но не знаешь, как согласиться. Разве ты не придумала бы какое-нибудь правдоподобное задание, чтобы будто обменяться услугами?

– Фредди! – Анжелика уселась в постели, прижимая к груди шелковые каскады. – Я и не подозревала, что ты такой коварный!

– Я не коварный, – сконфузился мужчина. – По крайней мере, обычно. Просто не хотелось быть для тебя совсем уж открытой книгой.

– О, ты казался мне накрепко закрытой книгой, – подруга легонько стукнула его по руке. – Я уже отчаялась добиться твоего понимания.

– Могла бы просто сказать о своих желаниях.

– Если бы могла, то призналась бы десять лет назад, – поцеловала Анжелика место удара. – Возможно, и к лучшему, что не сказала: ты в то время смотрел на меня так, будто я абсолютно лишена женских прелестей.

– Неправда. Скорее, я никогда не задумывался о твоих женских прелестях. Я имею в виду, мы с тобой были – и остаемся – лучшими друзьями. Тебе не нужны соблазнительные грудь и бедра, чтобы быть дорогой мне.

– Очень милые слова, хотя мои грудь и бедра могут счесть себя недооцененными.

Мужчина улыбнулся.

Анжелика теснее прижалась к нему.

– Тебе не казалось, что я чересчур тебя критикую? Или слишком часто указываю, как и что делать?

– Нет, никогда. Отец – вот кто действительно придирался: он унижал меня потому, что ему это нравилось, и потому, что я не мог постоять за себя, как Пенни. А твои советы всегда проистекали из искреннего ко мне участия. И наша дружба не обязывала меня беспрекословно повиноваться: ты высказывала мнение, а я был волен прислушаться к нему или нет.

– Вот и славно, – вздохнула подруга.

Фредди заколебался. Анжелика прищурилась на него:

– Еще что-то хочешь сказать? Давай, исповедуйся.

Он и забыл, что эта женщина так хорошо изучила его.

– Ну, какое-то время ты казалась мне слишком честолюбивой: постоянно повторяла, что я должен писать быстрее, выставлять свои картины, больше работать…

– Ах, это… Я тогда страшно ревновала к маркизе Тремейн. И старалась показать тебе, что она не отличит кармин от кармазина, а я разбираюсь не только в искусстве вообще, но и конкретно в живописи.

Фредди и вправду был слеп. Ему никогда не приходило в голову, что отчаянные старания подруги сделать из него знаменитого художника имеют какое-то отношение к тайным желаниям сердца. Приподняв прядь ее волос, он подумал, что неверно передал их цвет на холсте: следовало усилить оттенок каштанового.

– Перед отплытием в Америку леди Тремейн посоветовала мне утешиться в твоих объятьях. Но когда ты пришла ободрить меня, я тебя прогнал.

– Твоей вины здесь нет – я была грубой и бесцеремонной.

– Когда ты, ни с того ни с сего, выскочила замуж за Каналетто, меня мучила мысль, что в тот день я подтолкнул тебя к этому шагу. Поверь – я всегда сожалел о своей резкости.

– Неумение справиться с разочарованием без глупых поступков – не твоя вина, а мой собственный недостаток, – покачала головой женщина. – Хотя в этот раз я твердо решила, что даже если ты меня отвергнешь, не натворю никаких глупостей для успокоения задетого самолюбия – в частности, не пересплю с твоим братом.

– Ох, это ранило бы Пенни – ты ведь для него, как сестра.

– Меня это ранило бы не меньше, – хихикнула Анжелика.

Приподняв руку, подруга положила ее на небольшой рисунок в рамочке, стоявший на прикроватном столике. Она рассеянно поворачивала рамочку то так, то эдак, и Фредди разглядел, что этот карандашный эскиз – портрет, написанный им давным-давно и преподнесенный Анжелике в качестве подарка. Критик обнаружил бы немало изъянов как в технике, так и в композиции ученического наброска, единственным достоинством которого была несомненная искренность.

Фредди всегда любил Анжелику и переживал за нее, но сейчас его сердце захлестнула почти болезненная нежность.

– Я рад, что ты вернулась, – провел он рукой по ее щеке.

– Я тоже рада, – ответила женщина с встречной откровенностью. – Очень рада.

* * * * *

Ночь перевалила за половину, а муж все еще не вернулся из Лондона.

В непроглядной темноте Элиссанда лежала без сна, уставившись в потолок, которого не могла разглядеть, и вспоминала, как впервые увидела Вира. Она вызывала в памяти каждую мелочь: его фетровую шляпу, выглядывающий из-под бежевого пиджака голубой жилет, отблеск солнечных лучей на запонках, но больше всего – пережитый ею радостный подъем, когда маркиз улыбнулся своему брату.

Ах, если бы им повстречаться неделей позже, когда больше не было нужды устраивать ловушку. Все могло сложиться совсем иначе!

А так Элиссанда заманила Вира в западню. И он не счастлив с нею. А если муж не будет разговаривать с ней – и заниматься любовью – разве они когда-нибудь перестанут быть чужими друг другу, хоть и скованными цепью брака?

Дверь в ее комнату скрипнула, отворяясь. Хозяин дома. Маркиз открыл дверь, разделявшую супругов, и остановился на пороге. Оставалось сделать один-единственный шаг, чтобы войти в спальню жены.

Элиссанду охватило волнение – почти паническое. Сердце бешено стучало, словно поршень парового насоса. Она закусила нижнюю губу, стараясь не слишком шумно дышать.

Надо лежать очень тихо, убедительно притворяясь крепко спящей. Может, это побудит мужа приблизиться к ней… коснуться… И когда-нибудь простить ее.

Элиссанда мысленно призывала супруга придти в ее объятия и найти в них избавление от одиночества и усталости.

Но дверь закрылась, и маркиз направился в свою постель.

* * * * *

Напольные часы пробили время: три медных удара сотрясли черный, ледяной воздух.

Это всегда происходило в три часа ночи.

Вир бежал. Темному, как колодец, коридору не было конца. Что-то ударило его по ноге. Споткнувшись, он вскрикнул от боли. Но надо спешить дальше. Он должен добежать до матери и предупредить о смертельной опасности.