Любовная аритмия - Трауб Маша - Страница 2

Мужчины сразу переходили на местный самогон, который пился удивительно легко. И именно мужчины готовили еду. Для детей здесь готовили отдельно, так и называли – «детский стол». Им занимались женщины. Мужчины же запекали баклажаны, резали кусками помидоры, мариновали мясо в остатках йогурта, бросали его на мангал буквально на несколько минут, чтобы «схватилось». Сыр резался тоже по-взрослому, по-мужски, толстыми кусками. Хлеб вообще не резали – отрывали кусок руками, испачканными в местном оливковом масле – вонючем и резком на вкус. Меню практически не менялось, разве что баклажаны превращались в баклажанную икру, а сыр, купленный на рынке, был в большей или меньшей степени соленым. Такое пищевое однообразие тоже не надоедало. Если уж совсем никому не хотелось готовить, шли в один из трех имевшихся здесь поблизости ресторанов, с такими же одинаковыми, не менявшимися годами, как и шеф-повар, блюдами.

Артем сначала не понимал, зачем покупать недвижимость, привязывая себя к одному месту. Ему хотелось путешествовать, менять города, гостиницы… Ведь дом не бросишь, не запустишь. А если есть собственный дом на море, то зачем ехать куда-то еще? Но с каждым сезоном он все больше проникался этой идеей. Наверное, она напоминала ему детскую дачную компанию, закадычных друзей на один или два месяца, с которыми в городе не общался, но каждый год был очень рад видеть. И представить себе лето без этих друзей было невозможно.

Сюда, погостить в этот городок, он вырывался дней на пять. Дольше уже не выдерживал – начинал скучать. Даже нет, не скучать. Его засасывало, манило это состояние ничегонеделанья. Дни летели стремительно. Так, не приходя в сознание, можно было прожить жизнь и не заметить, как это случилось.

От этого русского анклава веяло стабильностью и определенностью – во всяком случае, они знали, что будут делать следующим летом: приедут сюда, кто на две недели, кто на одну, дети, понятное дело, на все каникулы. Почти все обитатели называли свои дома дальней дачей и смеялись, переживая сразу гамму чувств: и тщеславие (у меня есть дом за границей на море), и гордость (вот какой я молодец, что купил этот дом за такую цену), и некое спокойствие (в случае чего дети дом продадут).

Здесь все начинали курить. Не просто курить, а смолить одну за одной. Сигаретное послевкусие выветривалось мгновенно, по утрам голова не кружилась после первой затяжки, а в сочетании с местным кофе, который заливали кипятком прямо в чашке, не варя, наступало состояние блаженства. И это не было преувеличением.

Отплавав утреннюю или вечернюю дистанцию, все жадно, с наслаждением затягивались сигареткой, откидываясь на неудобном лежаке. Раньше лежаков вообще не было – полотенца бросали прямо на бетонный настил или камни, ерзая спиной и ягодицами по крупной гальке. Никому и в голову не приходило приспособить под пепельницу банку или пустую пачку сигарет – бычки складывали в одну кучку где-нибудь под деревцем или рядом с лежаком, потом их собирал загорелый дочерна спасатель, он же официант, он же бармен.

Обсыхая на берегу, обитатели анклава договаривались, кто к кому придет на свекольник или окрошку, и медленно, задыхаясь, с никотиновой одышкой и испариной поднимались каждый на свою веранду, где, сдвинув мокрые пляжные полотенца в угол перил, чтобы не закрывали вид на море, садились и устремляли взгляд вдаль. Нет, сначала наливали себе бокал белого вина, булькая кубиками льда, жадно, прямо у холодильника, отпивали половину и только после этого садились, растекаясь телесами по стулу.

Ой, телеса – эта была неисчерпаемая тема для разговоров. После Москвы, сидячей работы нетренированное тело ныло и просило о пощаде на местных горках, пригорках и лестницах. Дамы называли свой отдых фитнес-туром – здесь поневоле все худели и подтягивались. Мужчины хмыкали, но задерживались перед зеркалом дольше обычного, отмечая под-тянувшийся живот и загорелые бедра.

После обеда уже с совершеннейшим облегчением и даже тихим счастьем ложились под гудящий вентилятор – спать, спать, спать, прикрыв живот раскрытой наобум книжечкой.

Даже дети подчинялись этому графику, в тупом безразличии утыкались в ноутбук с мультфильмом и сидели не двигаясь, не шевелясь, следя мутным взглядом за двигающимися картинками.

В пять часов пополудни анклав просыпался. Тяжело и неохотно. Как правило, из-за детей, которые начинали, гулко стуча по веранде, пинать мяч, кричать и драться. Их сплавляли на пляж окунуться, а сами вставали под холодную струю душа – освежиться, почувствовать прилив сил, а после рюмочки обнаружить в себе копошащееся желание что-то делать.

К вечеру одевались. Достойно, продуманно. Шли в гости к соседям – можно было сигануть через невысокий забор, как делали дети. Там стоял даже стульчик для удобства спрыгивания. Если вдруг отношения не ладились и возникала напряженность, стульчик убирали и дыру в заборе украшали искусственным цветком. Впрочем, в следующий сезон стульчик опять оказывался на прежнем месте, а опрокинутый цветок валялся в кустах.

Но куда интереснее было выйти на общую дорогу и медленно, очень медленно, профланировать двести метров, чтобы зайти с лестницы. Каждый сезон все по очереди считали ступеньки, и их количество почему-то всегда было разным, что традиционно становилось предметом спора, как и разговоры о погоде и температуре воды. Женщины, поднимаясь, думали о задней поверхности бедра. Мужчины же принимали эту муку, чтобы потом выпить с чистой совестью за страдания. Чтобы удовольствие было совсем полным и заслуженным.

Новеньких здесь и любили, и не любили. Любили как повод посплетничать. Не любили, потому что… Да непонятно почему.

– Вы уже поддались обаянию нашего местечка? – спрашивали их.

– А-а-а? – спрашивали новенькие, ошалевшие от бесконечных восхождений, спусков и полного отсутствия каких-либо развлечений.

– Здесь удивительная аура, – строго, серьезно говорили старожилы. – Вы поймете это, когда уедете. Вам обязательно захочется вернуться. Сюда все возвращаются. А призрак этого города будет вас преследовать.

Новенькие пугались, кивали и мысленно обещали себе никогда сюда больше не возвращаться. Так говорили все. Такой был первый душевный и физический порыв. Настолько это место, совершенно фантастически выглядевшее на фотографиях, даже тех, которые получались на обычных «мыльницах», отличалось от того, каким оно было в реальности. На фотографиях город, как хамелеон, менял свет и цвет. Особенно вечером. Ему, как женщине, к лицу были сумерки.

Артем сначала не расставался с фотоаппаратом и, просматривая на компьютере снятые накануне или двумя днями раньше фотографии, не мог отделаться от ощущения, что снимал не он и не здесь. Одна фотография его совершенно потрясла – сверкающая, залитая солнцем дорога вверх. Он сделал ее, проверяя вспышку. Такой свет давал единственный на дороге фонарный столб, который обычно не горел и только в этот вечер залил светом отведенный ему кусок дороги.

Городок, потерянный на туристической карте, был действительно странным. Старый город – по легенде бывшая пиратская крепость – виднелся отовсюду и преследовал, не давая взгляду отдохнуть. Главной достопримечательностью была местная христианская церковь, удивительная сама по себе в этом мусульманском городке с кричащими в записи на электронных носителях муэдзинами. Запись была настолько хороша, что хотелось бухнуться на колени и мечтать о Мекке.

Так вот, церковь, куда по воскресеньям ходили все обитатели анклава, была условно православной, хотя работала и в качестве католической – строго по расписанию, которое всегда менялось. В храме собирались и католики, и православные. И друг другу уже не удивлялись. Казалось, такое соседство даже всех радует. Из соседней – почти дверь в дверь – мечети на лужайку перед храмом заходили мусульмане: посидеть на большой удобной лавке за длинным деревянным столом, пока дети – все вперемешку, включая двух мальчиков в кипах, – гоняли в мяч.

Старожилы были правы. Сюда или возвращались, или забывали этот городок как страшный сон. Точнее, обещали себе забыть, но ни у кого не получалось.