Блистательные неудачники - Коэн Леонард - Страница 24

• Предыдущая
• 24/53
• Следующая

– Я болен серьезно, но не смертельно, – сказал дядя Катерины Текаквиты.

– Позволь мне тебя крестить, – промолвил Черная Ряса.

– Не хочу я, чтобы твоя вода меня мочила. Я знаю, что многие из тех, кого ты своей водой кропил, потом скоро умирали.

– Теперь они на небесах.

– Небеса – хорошее место для французов, а я хочу быть вместе с индейцами, потому что, если я окажусь на небесах, французы заморят меня голодом, а французские женщины не лягут с нами под тенистыми елями.

– Все мы, отец, одним миром мазаны.

– Эх, Черная Ряса, если бы все родились от одного отца, мы, как и вы, знали бы, как делать ножи и шубы.

– Слушай, старик, в длани моей – таинство капли воды, что может тебя уберечь от вечных мук.

– А на этих небесах твоих охотятся, воюют, празднуют праздники?

– О, нет!

– Тогда мне там делать нечего. От лени нет никакого прока.

– Значит, обрекаешь себя на вечные муки в геенне огненной.

– Почему ты крестил гурона – нашего врага? Он окажется на небе раньше и выгонит нас оттуда, когда мы туда попадем.

– На небесах всем места хватит.

– Но если там так много места, что же вы вход туда так ревностно охраняете?

– Времени у тебя осталось в обрез. Ты наверняка попадешь в ад.

– Со временем, Черная Ряса, у меня все в порядке. Если мы с тобой даже до тех пор толковать будем, пока ласка с кроликом не подружатся, череда дней не будет разорвана.

– Красноречие твое от лукавого. Плачет, старик, по тебе геенна огненная.

– Да, Черная Ряса, меня ждет костер, вокруг которого сидят тени моих родных и предков.

Когда иезуит ушел, он позвал к себе Катерину Текаквиту.

– Сядь со мной рядом.

– Да, дядя.

– Сними с меня одеяло.

– Сейчас, дядя.

– Смотри на мое тело, тело старого могавка. Пристально смотри.

– Смотрю, дядя.

– Не плачь, Катери. Слезы застилают взгляд, и хоть от них идет сияние, но картина искажается.

– Я без слез буду на тебя смотреть, дядя.

– Сними с меня все и пристально смотри на мое тело.

– Хорошо, дядя.

Долго смотри, пристально. Смотри себе и смотри.

– Все сделаю, дядя, как скажешь.

– Времени у нас достаточно.

– Да, дядя.

– Тетки за тобой подглядывают в щели между корой, но ты не отвлекайся. Смотри себе и смотри.

– Хорошо, дядя.

– Что ты видишь, Катери?

– Вижу тело старого могавка.

– Смотри, пристально смотри, а я тебе буду рассказывать о том, что случится, когда дух начнет покидать мое тело.

– Я не могу тебя слушать, дядя. Теперь я стала христианкой. Ой, не жми мне так сильно руку.

– Слушай и смотри. То, что я буду тебе говорить, никакого бога не обидит, ни твоего, ни моего, ни Мать Бороды, ни Большого Зайца.

– Я буду тебя слушать.

– Когда я перестану дышать, мой дух отправится в долгий обратный путь. Смотри на мое тело, покрытое шрамами и морщинами, когда я тебе об этом рассказываю. Мой чистый дух начнет свое трудное, полное опасностей путешествие. Многим не удается довести его до конца, а мне удастся. Я переплыву на бревне через бурный поток. Опасные пороги постараются разбить меня об острые камни. Огромный пес будет кусать меня за пятки. Потом мне надо будет пройти по узкой тропинке между громадными валунами, что бьются в танце друг о друга и многих разбивают всмятку, но я стану танцевать вместе с ними. Смотри на тело старого могавка, Катерина, когда я с тобой говорю. В конце тропинки стоит хижина, смастеренная из коры. В той хижине живет Оско-тарах, который в черепах дырки делает. Я склонюсь перед ним, и он весь мозг из моего черепа выскоблит. Он так поступает со всеми, кто проходит мимо. Это нужно сделать обязательно, чтобы как следует подготовиться к Вечной Охоте. Смотри на тело мое и слушай.

– Да, дядя.

– Что ты видишь?

– Тело старого могавка.

– Правильно. А теперь укрой меня. И не реви. Я теперь не умру. Я себе сам придумаю во сне исцеление.

– Ой, дядя, как же я счастлива.

Как только улыбающаяся Катерина Текаквита вышла из длинного дома, жестокие тетки налетели на нее с проклятьями, давая волю кулакам. От ударов девушка упала на землю. «Ce fut en cette occasion, – писал отец Шоленек, – qu'elle declara ce qu'on aurait peut-etre ignorй, si elle n'avait pas йtй mise в cette epreuve, que, par la misericorde du Seigneur, elle ne se souvenait pas d'avoir jamais terni la purete de son corps, et qu'elle n'apprehendait point de recevoir aucun reproche sur cet article au jour du jugement» [43].

– Ты дядю своего трахнула! – кричали они.

– Ты наготу его обнажила!

– Ты на прибор его глаза таращила!

Они потащили ее к священнику, отцу де Ламбервилю.

– Вот она, христианочка твоя. Дядю своего трахнула!

Священник велел вопящим дикаркам пойти прочь, а сам внимательно осмотрел лежавшую пред ним на земле девушку, из ран которой сочилась кровь. Удовлетворенный осмотром, он помог ей подняться.

– Ты живешь здесь как цветок среди ядовитых шипов.

– Спасибо тебе, отец мой.

Давным-давно (теперь мне так кажется) я проснулся от того, что Ф. подошел к кровати и стал ерошить мне волосы.

– Вставай, дружок, пойдем со мной.

– Который час, Ф.?

– Лето 1964 года.

На его губах играла странная улыбка, прежде я его таким никогда не видел. Я немного смутился от того, что не мог найти ей объяснение, и скрестил ноги.

– Вставай. Нам надо прогуляться.

– Отвернись, дай мне одеться.

– Нет.

– Ну, пожалуйста.

Он сорвал с меня простыню. Тело было еще отяжелевшим от сна, в котором я тосковал по утраченной жене. Он медленно покачал головой.

– Почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса?

– Хватит тебе, Ф.

– Почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса?

Я плотнее сдвинул ноги и прикрыл волосы на лобке ночным колпаком. Ф. продолжал упорно на меня таращиться.

– Признайся, почему ты не прислушался к советам Чарльза Аксиса? Почему в тот далекий день в детском доме ты не отослал ему купон?

– Да отстань ты от меня.

– Ты только взгляни на свое тело.

– Эдит на мое тело не жаловалась.

– Ха!

– Она, что, говорила тебе что-то о моем теле?

– Очень много чего.

– А что именно?

– Она говорила, что твое тело надменное.

– Какого черта это должно было значить?

– Признайся, дружок. Признайся мне про Чарльза Аксиса. Признайся в своем грехе гордыни.

– Не в чем мне признаваться. А теперь отвернись пока я буду одеваться. Сейчас еще слишком рано для твоих дешевых дзен-буддистских головоломок.

С молниеносной быстротой он заломил мне отработанным движением руку за спину, стащил с полной грез постели, поволок в ванную и поставил там перед зеркалом в полный рост. Ночной колпак каким-то чудом завис на жесткой проволоке волос. Я закрыл глаза.

– Ох!

– Смотри. Смотри и признавайся. Скажи мне, почему ты наплевал на Чарльза Аксиса?

– Нет.

Он со знанием дела еще сильнее скрутил мне за спиной руку.

– Ой-ёй-ёй, ну, пожалуйста! Помогите! Правду говори! Ты пренебрег купоном из-за греха гордыни, ведь так? Чарльз Аксис был для тебя недостаточно хорош. В своем жадном воображении ты вынашивал невысказанное желание – хотел стать Голубым Жуком. Ты хотел стать капитаном Марвелом. Ты хотел стать Гуттаперчевым Мужчиной. Даже Робин тебя не устраивал, ты хотел быть Бэтменом.

– Ты мне руку сейчас сломаешь!

– Ты хотел стать Суперменом, который никогда не был Кларком Кентом. Ты хотел жить на обложке комикса. Ты хотел быть Непобедимым Ибисом, который никогда не расстается со своим жезлом. Ты хотел, чтобы в воздухе между тобой и остальным миром было написано: «БАХ! ТРАХ! БУМ! ХРЯСЬ! УХ! БАЦ!» А стать Новым Человеком всего за пятнадцать минут в день – это тебя совершенно не интересовало. Признавайся!

• Предыдущая
• 24/53
• Следующая