История Руси и русского Слова - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/159
• Следующая

Итак, героико-эпическая реальность Руси IX-Х веков нашла самое весомое воплощение в эпосах соседних и даже более отдаленных народов и племен. Кстати сказать, время создания этих эпосов либо, по крайней мере, время запечатленных в них событий так или иначе совпадает с намеченной выше датировкой самого русского эпоса (IX-Х вв.).

Выше приводились произнесенные в 1037 году слова митрополита Илариона о Русской земле, которая, мол, ведома и слышима всеми четырьмя концами земли.

Но надо сказать, что ко второй трети XI века это утверждение было уже как бы подведением итогов тех судеб Руси, которые свершились в IX – начале XI века; Русь послеярославовых времен в значительной мере замкнулась на своих «внутренних» делах. А это значит, в частности, что период после XI века не был благоприятным для творения эпоса в истинном смысле этого слова, который (вспомним слова Веселовского) есть явление принципиально «международное».

Очерченные выше проявления русской эпической «темы» на громадном пространстве от Норвегии до Византии и от германских земель до границы Ирана (если обозначить на карте «круг» распространения этой «темы», его диаметр будет равен 3000 км) достаточно ясно говорят об энергии и активности исторического бытия Руси в героическую эпоху ее юности.

Далее, судьба Руси в это время неотделима от трех чрезвычайно мощных (каждая – по-своему) исторических сил тогдашнего мира – Византийской империи, Хазарского каганата и динамической, движущейся через земли и страны силы викингов, норманнов, а в древнерусском словоупотреблении – варягов (сравнительная малочисленность и раздробленность этого скандинавского феномена как бы компенсировалась его ни с чем не сравнимым в то время динамизмом, который позволил викингам оказывать существенное воздействие на жизнь почти всей Европы и в определенной степени даже за ее пределами).

В последние десятилетия представления о значении, а нередко и самом фактическом участии этих трех сил в истории Руси IX – начала XI веков были во многом расширены, углублены или даже подверглись существенному пересмотру (в крайнем случае, такой пересмотр начался, открывая новые перспективы). Между тем в изучении литературы и культуры в целом это более объективное и глубокое историческое видение пока еще не нашло должного выражения. Поэтому необходимо обратиться к самой реальности истории, породившей те или иные тенденции и явления в искусстве слова и культуры в целом.

Начать уместно с норманнов, с варягов, поскольку они прямо и непосредственно внедрились в историю Руси (как впрочем и целого ряда других государств). Общеизвестен текст из «Повести временных лет» о «призвании» варяга Рюрика в 862 году. Но виднейшие исследователи русского летописания А. А. Шахматов, а за ним М. Н. Тихомиров и другие[147] доказывали, что наиболее древняя (восходящая к 60–70-м годам XI века), не заслоненная позднейшими «переосмыслениями» редакция этого текста представлена в так называемом Архангелогородском летописце. Эта, в сущности, поморская летопись побуждает к сопоставлению ее с древней былинной традицией: есть основания полагать, что ее первоисточник был занесен на север, как и былины, начальными переселенцами из Киева через Ладогу в Поморье, где летописец сохранил древнейшие подробности.

В этом летописце, в частности, княжение Кия в Южной Руси отнесено ко времени правления византийской императрицы Ирины, то есть к рубежу VIII–IX веков, а о племенах Северной Руси сказано – «В о в р е м е н а ж е К и я (разрядка моя. – В.К.)… словени свою власть имуще, а кривичи свою, а меряне свою, и кождо своим родом живяще, а чюдь… свою власть имуще и дань даяху за море варягом, от человека по беле векшице на год; а иже (которые. – В.К.) у них живяху варяги, то те насилия деяху им, словеном, и кривичом, и меряном, и чюди.

И восташа словене, и кривичи, и меря, и чюдь на варят и изгнаша их за море, и начаша владети сами в себе, и городы ставити. И восташа сами на ся, и бысть меж ими рать велика и усобица, и восташа город на город, и несть меж ими правды (справедливости – В.К.). И начаша меж собою пословати (вести переговоры. – В.К.) и снидошася вкупе реша (сказали. – В.К.) в себе: «Поищем себе князя, иже бы нами владел и судил по правде»…

Приидоша за море к варягом словени, и кривичи, меря, чюдь и реша варягом: «Земля наша добра, и велика, и обилна, а нарядника (начальника, руководителя. – В.К.) в ней нет, пойдите к нам княжити и владети нами».[148]

Первое, на что важно обратить внимание, – многозначительное противоречие: до XVIII века это сообщение о призвании варягов воспринималось, как правило, в безусловно положительном плане, а затем вокруг него начались резкие споры. Многие историки и публицисты, обладающие заостренно патриотическим сознанием, усматривают в этом предании заведомо или даже крайне унизительный для Руси смысл и стремятся всячески опровергать летописные тексты, – в том числе и самый факт существования норманнской династии.

Все это является, несомненно, очень прискорбной чертой исторического самосознания, ибо представляет собой одно из ярких выражений своего рода комплекса национальной неполноценности, присущего, увы, достаточно большому количеству русских людей (в предисловии к этой книге отчасти уже шла речь об этом свойстве).

Ведь, скажем, в Англии, где с 1066 года также правила именно норманнская династия, восходящая, кстати сказать, к прямому современнику Рюрика викингу Регнвальду и его сыну Рольфу-Роллону (к тому же норманны здесь вовсе не были добровольно «призваны», а завоевали, поработили коренное население страны)[149] этот факт не вызывает подобного чувства унижения и, естественно, не оспаривается, – хотя некоторые патриотически настроенные историки настоятельно стремились доказать, что завоеватели-норманны почти сразу «растворились» в английской среде.[150] В русской же историографии «норманнский вопрос» вызвал продолжающуюся более двух веков ожесточенную полемику.

Между тем сей «вопрос» давным-давно нашел истинное решение в размышлениях крупнейшего деятеля отечественной исторической науки В. О. Ключевского. Но в высшей степени характерно, что он в 1870 – 1890-х годах четырежды начинал записывать мысли об этом «вопросе», однако так и не завершил свои записи и, естественно, не опубликовал; его наброски были обнародованы лишь в 1983 году, через столетие!.

Вполне естественно предположить, что историк не высказал открыто свою оценку споров вокруг «норманнского вопроса» из-за его крайней, даже болезненной остроты. В напечатанном «Курсе русской истории» Ключевский высказался о «варяжском вопросе» гораздо более смягченно, приглушенно, даже недостаточно определенно (см. Лекцию IX), чем в своих неопубликованных размышлениях.

В одной из рукописей, представляющей собой набросок текста лекции, Ключевский заявлял без обиняков:

«Я знаю, Вы (то есть слушатели – В.К.) очень недовольны, что все эти ученые усилия разъяснить варяжский вопрос я назвал явлением патологии… такой поворот в умах есть несомненно симптом общественной патологии… (это и есть именно то, что можно назвать комплексом национальной неполноценности. – В.К.). Я охотно готов читать разыскания о том… славянин или немец был дед кн. Владимира и откуда взяты его мать, бабушка и т. д. …Но когда исследователь подобных вопросов идет прямо в область настоящей, научной истории и говорит, что он разрешает именно вопрос о происхождении русской национальности и русского государства, будет жаль, если он не остановится на границе и не вспомнит, что национальности и государственные порядки завязываются не от этнографического состава крови того или другого князя… Итак, повторяю еще раз, – я совсем не против вопроса о происхождении… первых русских князей… а только против того положения, что в этом вопросе – ключ к разъяснению начала русской национальной и государственной жизни».[151] Ключевский заметил еще, что наиболее «грубые» суждения сторонников «варяжского происхождения» Руси «задели щекотливое национальное чувство и надолго лишили русскую историческую мысль способности с научным спокойствием отнестись к вопросу» (с. 123).

• Предыдущая
• 46/159
• Следующая