Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна - Страница 57

• Предыдущая
• 57/62
• Следующая

Глядя, как я мучительно, временами возмущенно шипя, углом рта пытаюсь откусить кусочек от горячих, скользких макаронин, бесконечно вытягивающихся из миски супа и все норовящих туда же победоносно с брызгами шлепнуться, Сакураи задумчиво изрекает:

— Я, кажется, понял, почему ты не любишь удон… Ты все-таки кошка, а кошки не могут есть горячий суп. Им же язык жжет…

Потом к нам в мастерскую пришел мальчик из соседней мастерской. Друг нашего Фуруи. Аспирант. Специальность — ретроспективный конструктор, то бишь специалист по древним конструкциям деревянных храмов. Красивый мальчик. И высокий — даже выше меня. Он, оказывается, со мной знакомиться пришел и с порога выдал по-русски: «Здравствуйте, очень приятно, меня зовут Масару». Фуруи говорит мне: «Его зовут Хиросава» (это фамилия), а этот друг: «Нет, — говорит, — называй меня Масару» (имя). Так что — вот, удостоилась чести. Во как! А тут ведь по имени называть не очень принято. Особенно мужчин. Я, к слову сказать, имени Фуруи вообще не знаю…

— А этот твой дружок очень даже ничего, — говорю Фуруи после того, как парень из соседней мастерской отбыл восвояси.

— Ага, он две недели по Интернету лазил — искал русские приветствия и потом их учил. Все ко мне приставал: познакомь да познакомь… Чаю хочешь?

— Хочу!

— Сейчас сделаю. А у вас в мастерской такой же бардак, как у нас был?

— Да, точно такой же.

— Что, правда?

— КРЫСА?!

(К нашему столу постепенно сползаются еще несколько студентов-слушателей.)

— Ага, крыса — с утра приходим в мастерскую, Крысу приветствуем, еду несем.

— Зачем приветствовать???

— Так ведь это же наша крыса! — А когда однажды крыса долго не вылезала, мы все очень волновались, все ли у нее в порядке. (Вижу, что Сакураи за перегородкой кинул свои бумаги и тоже радостно развесил уши.)

— И что?

— Ничего, потом вылезла. С крысятами.

— И что???

— Раздали крысят в другие мастерские, чтобы и там были свои крысы! (Хе-хе…)

А вечером мы пошли на номикай. Номикай — это специфическая японская церемония — а попросту говоря, попойка начальства с подчиненными: мероприятие, между прочим, довольно обязательное в местной иерархической структуре. От него, кстати, многие наши барышни страдают: как пойдут со своими сэнсэями на номикай, так сэнсэи напьются и начинают куролесить. Правда, в моей ситуации это вариант нереальный: мы тут и так коллективно и регулярно закладываем за воротник, и никто еще до сих пор особо не куролесил. Разве что однажды под столом ползали от тех сакешных сластей, ну да с кем не бывает! Но номикай — это вам не просто «заложить», это, между прочим, официальное событие. Отправились впятером: Сакураи, еще двое незнакомых мне важных сэнсэев и, кроме того, барышня-аспирантка одного из них. Аспирантку зовут Маки Ёсида.

По дороге случилась неприятность — на станции объявили, что поезда остановлены из-за суицида — кто-то там прыгнул на рельсы. Остался жив или нет, я не поняла [68]. Они все совсем не удивились, так что, похоже, это у них периодически случается. Я не стала ничего выпытывать — показалось, что эта тема их не радует. Еще бы, а кого же она порадует! Говорят, кстати, что родственникам самоубийцы приходится платить огромный штраф железной дороге — все издержки возмещать. Хотя все равно издержки так не возместить, слишком уж они огромные: ведь если, например, из-за такой задержки пассажиры опоздали на самолет, им эти деньги вернут! Даже в том случае, если они в Бразилию летят! Так что нужно выплатить компенсацию каждому пострадавшему пассажиру. Сами понимаете, таких денег с семьи самоубийцы не возьмешь. Просто отбирают все что можно и на этом успокаиваются. И правило это ввели затем, чтобы потенциальный самоубийца понимал, во что этот поступок обойдется его родным. И одумался. Но, как видно, не очень-то помогает. А мне лично во всей этой истории еще очень жаль машиниста. Он затормозить не может: иначе состав с рельсов сойдет, а там сотни людей. А как ему после этого дальше жить?

Из-за этого прискорбного происшествия нам пришлось выйти и идти на другую станцию. Мы с аспиранткой Маки по дороге трепались и все время от сэнсэев отставали, а Сакураи нас на каждом углу ждал, и говорил: «Дети, не потеряйтесь». Так вот, эта Маки в мае, не зная языка (!) и одна (!), проехала на поезде (!) от Владивостока до Москвы (!), а потом по Золотому кольцу. Кроме того, Кижи ей, видите ли, повидать захотелось — она тоже специалист по деревянной архитектуре. Она сказала, что за ту поездку выучила только одну фразу по-русски: «Я ничего не понимаю». Хорошо ей эти слова воспроизвести удалось — видать, пришлось в России изрядно потренироваться. В ресторан поехали на Намба — это старый центр Осаки. Там столик стоял на пятнадцатом этаже у стеклянной стены, и я у этой стены сидела. Над темным освещенным городом, рядом с большим зданием, почему-то напоминающим мне о Европе. На столиках даже подставки под пиво были. Правда, ставили на них бокалы с вином. Вино было очень хорошее, только я все еще не могу смотреть, как японцы оставляют пустые бутылки на столе. Но что поделать — они же мне ничего не говорят, когда я палочки в рис втыкаю: значение у этих примет одинаковое. Правда, я очень стараюсь не втыкать, да не всегда выходит. Ну и ладно. Не такие уж мы тут все суеверные.

— Вот, — говорит Косида, — завтра в шесть утра жду тебя на станции Косака: в Канадзаве куча дел, а ехать долго.

— Косида-сан, побойся Бога! Мне до Косака час ехать, так рано электричек еще нет!

— Упс, — говорит Косида, — я не подумал.

Он надевает очки и начинает шарить в Интернете:

— Первая электричка от твоей «Минами-сенри» в полшестого. Жду тебя на Косака в полседьмого.

— ОК!

Мы наконец-то едем в Канадзаву! Ура! Правда, кажется, проще мне будет сегодня вообще спать не ложиться, особенно если учесть, что на 12 ночи у нас намечено празднование Машиного дня рождения! Это Манас такую традицию завел — поздравлять надо в 12 ночи, ведь именно с этого момента у человека день рождения начинается.

Назавтра, в полседьмого утра, сонный Косида ждет меня на Косака. Он обхватил руками руль, уткнулся в него головой и дремлет. Стучусь в стекло. Косида вздрагивает и, не поднимая головы, открывает мне переднюю дверцу. Отчаливаем.

— Ты сегодня спала?

— Да, час.

— Всего один?

— Ага, у подруги сегодня день рождения, вот и ждали 12 ночи, чтобы отпраздновать. А ты спал?

— Ага, два с половиной часа…

— Чего так мало?

— Сэнсэй вчера позвонил и попросил подготовить еще кучу всего. Он так каждый раз перед поездкой делает, — Косида ежится, — вот как засну однажды за рулем… Будет знать!

Мы заезжаем за Сакураи и наконец-то выбираемся на скоростную трассу. Мелькание асфальта укачивает. Бедный Косида…

Сакураи будит меня где-то на полдороге. «Выйдем, — говорит он, — тут не архитектура, но я очень люблю это место». Это место… Плоский берег моря, песчаная серая полоса и огромные сосны. По небу плывут короткие перистые облака, похожие на грибы сиитаке. Господи, когда-то я читала у Лема — один мальчик, выросший на космическом корабле во время многолетнего полета к звездам, написал в стихах: «У нее были глаза, черные как небо…» И небо для него правда было не голубое, а черное, хотя когда-то, в раннем детстве, он, возможно, и видел его голубым [69]. Облака — как грибы сиитаке… «Раньше я всегда выходил здесь и сидел, сидел в этих соснах у моря, — говорит Сакураи. — А потом перестал выходить — проезжал мимо, и все. А теперь вдруг опять вспомнил. С чего бы…»

По дороге мы заехали в замковый город Нагахама. Сакураи писал диссертацию про местный храм. И жил там долго. Солнце, решетки храма серебрятся, перед порталом — огромные букеты желтых астр. Во дворе — железные лошадки-качалки. Узкие городские улочки, мостики через каналы, чугунные кошки на заборах. Под мостиками вода колышет ярко-зеленые солнечные заросли речных водорослей. Они наклонены под водой в одну сторону — по течению. Как волосы на пробор зачесаны. В старом рёкане [70]пожилые хозяева — муж и жена. Когда молодой Сакураи писал «дисер», он жил тут. И ничего не изменилось — только тогда хозяева были молодыми. «Они стариками стали, и я тоже, — грустно улыбается Сакураи, — они помнят меня и встречают, как свою молодость. У нас с ними — общая молодость…» И кофе во внутреннем дворике на татами. А сын их вырос и работает на телевидении. И вот в углу двора — стоит трехколесный велик внука. «Когда я жил здесь, на этой таратайке катался сын». Сакураи долго смотрит на старенький велик в полосах солнечного света. Хозяйка вытирает руки о передник…

• Предыдущая
• 57/62
• Следующая