Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 47

• Предыдущая
• 47/124
• Следующая

Дальше этого дело не пошло. Он поблагодарил меня за болеро и попрощался сильным пожатием руки.

Вечерело, когда поезд замедлил ход, прошел под бараком с рухлядью, покрытым ржавчиной, и бросил якорь у мрачной платформы. Я схватил баул за язычок застежки и потащил его к выходу, прежде чем меня сдавила толпа. Я уже почти дошел, когда кто-то крикнул:

— Молодой человек, молодой человек!

Я с любопытством обернулся посмотреть, заметив, что и другие, молодые и постарше люди, которые бежали со мной, тоже обернулись, когда ненасытный читатель догнал меня и дал мне на ходу книгу.

— Насладись ею! — прокричал он мне и потерялся в толпе.

Это был «Двойник» Достоевского. Я настолько удивился, что не смог сразу осознать этого счастья и даже застыл на несколько мгновений.

Осторожно спрятав книгу в карман пальто, я вышел под удар холодных сумерек на станцию. Уже почти погибая, я поставил баул на перрон и уселся на него, чтобы глотнуть воздуха, которого мне не хватало. На улицах не было ни души. То немногое, что мне удалось увидеть, был угол зловещего и ледяного проспекта под слабой изморосью, перемешанной с копотью, в двух тысячах четырехстах метрах высоты и с полярным воздухом, который мешал дышать.

Я прождал, умирая от холода, не менее получаса. Кто-то должен был приехать, потому что отец известил срочной телеграммой дона Эльесера Торреса Аранго, своего родственника, который будет моим попечителем. Но то, что меня тогда заботило, было не то, что кто-то придет или не придет, а страх остаться сидеть на погребальном бауле, не зная никого в этой части мира. Вдруг из такси вышел элегантный мужчина с шелковым зонтиком и в верблюжьем пальто, которое ему было по щиколотку. Я мгновенно понял, что это был мой опекун, несмотря на то что он едва взглянул на меня и прошел мимо, и у меня не было смелости подать ему какой-нибудь знак. Он вошел бегом в вокзал и снова вышел через несколько минут с безнадежным видом. Наконец он обнаружил меня и направил на меня указательный палец:

— Ты Габито, не так ли?

И я ответил ему от всей души:

— Пожалуй, так.

Богота в ту пору была далеким мрачным городом, в котором с начала XVI века непрестанно моросил словно мучающийся бессонницей дождь. Первое, что бросилось в глаза на улицах, — множество куда-то спешащих людей, одетых во все черное, как и я приехал, и в шляпах с твердыми полями. Не видно было ни одной проститутки, им был воспрещен вход в унылые кафе торгового центра, так же как священникам в рясах и военным в форме. В трамваях и в общественных туалетах наводило тоску назидание: «Если ты не боишься Бога, бойся сифилиса!»

Меня впечатлили крупные першероны, тащившие телеги с пивом, рассыпчатые искры из-под колес трамваев, заворачивающих за угол, и уличное движение, затрудняющее ход похоронных процессий под дождем. Печальным зрелищем были роскошные парадные экипажи с лошадьми, разряженными на иностранный манер в бархат и султаны из черных перьев, в которых покойников из состоятельных семей перевозили, как служителей смерти. Во внутреннем дворике церкви де лас Ньевес из окна такси я впервые увидел уличную женщину, изящную и тихую, но державшуюся с достоинством королевы в трауре, и она навсегда осталась для меня будто видением, лицо ее было покрыто непрозрачной вуалью.

Я был подавлен. Дом, где я провел ночь, был большим и комфортным, но мне показался призрачным из-за угрюмого сада с темными розами и холода, который пробирал до костей. Он принадлежал семье Торрес Гамбоа, родственникам моего отца, которых я хорошо знал, но они показались мне незнакомцами, когда за ужином я увидел их закутанными в спальные одеяла. Самым сильным впечатлением стал момент, когда я скользнул под простыни, — я не удержал крика ужаса, почувствовав, что они пропитаны холодной влагой. Мне объяснили, что так бывает в первый раз и что постепенно я привыкну к странным особенностям климата. В тишине я долго плакал, пока не забылся грустным тяжелым сном.

Таким было мое душевное состояние и через четыре дня после приезда, когда я быстро шел, не обращая внимания на холод и моросящий дождь, в министерство образования, где должна была производиться запись на участие в Национальном конкурсе стипендий. Очередь начиналась на втором этаже министерства прямо напротив двери отделения регистрации и спускалась, извиваясь по лестнице, до главного входа. Удручающее зрелище. Когда к десяти часам утра посветлело, очередь увеличилась еще на два квартала по проспекту Хименес де Кесада, и это не считая тех претендентов, которые укрывались от дождя в подъездах. Дождаться там чего бы то ни было мне показалось абсолютно нереальным.

Но я не ушел. Вскоре после полудня я почувствовал два легких хлопка по плечу. Это был ненасытный «читатель» с парохода, он увидел меня среди замыкающих очередь, а мне стоило больших усилий узнать его в шляпе-котелке и траурном щегольском наряде. Удивленный, он осведомился:

— И что ты, черт побери, здесь делаешь?

Я ответил ему.

— Вот так сюрприз! — сказал он, задрожав от смеха. — Идем со мной.

И довел меня за руку до министерства. Тогда я и узнал, что он был доктором по имени Адольфо Гомес Тамара и государственным директором по стипендиям министерства образования.

Это было самое невероятное и одно из наиболее счастливых событий в моей жизни. В совершенно шуточной студенческой манере Гомес Тамара представил меня своим сотрудникам как самого вдохновенного исполнителя романских болеро. Мне налили кофе и записали без лишних формальностей, заранее предупредив, что никаких положенных по закону процедур избежать нельзя, но следует благодарить Бога за непостижимо счастливое для меня стечение обстоятельств. Мне сообщили, что общий экзамен состоится в будущий понедельник в колледже Святого Варфоломея. По их подсчетам, несколько тысяч кандидатов со всей страны претендовали всего на триста пятьдесят стипендий, так что битва предстояла долгая и многотрудная, а ее результатом вполне мог стать смертельный удар по моим иллюзиям. Счастливчики узнают результаты экзамена через неделю вместе со сведениями о колледже, в который их направят. То, что меня могли принять как в Медельине, так и в Вичаде, было новым и важным известием для меня. Мне объяснили, что эта географическая лотерея была задумана для развития культурного обмена между различными регионами. Когда со всеми формальностями было покончено, Гомес Тамара крепко пожал мне руку с тем же восторгом, с каким благодарил за болеро.

— Будь умным, — сказал он. — Отныне твоя жизнь в твоих руках.

На выходе из министерства какой-то человек, на вид священнослужитель, предложил мне гарантированное получение стипендии и зачисление в колледж, если я заплачу ему пятьдесят песо. Для меня это было целое состояние, но, думаю, что если бы оно у меня было, я бы его отдал, лишь бы избежать ужаса сдачи экзамена. Несколько дней спустя я узнал этого шарлатана на фотографии в газетах. Он был главарем группы мошенников, которые переодевались в священников и занимались махинациями в государственных учреждениях.

Я не разбирал вещи, пока не было уверенности, что меня не отправят восвояси. Мой фаталистически-пессимистический настрой сослужил мне плохую службу. Накануне экзамена я ушел в компании музыкантов с корабля в небольшую таверну в злачном районе де лас Крусес. Мы пели за выпивку, одна песня — один стакан чичи, варварского напитка из перебродившей кукурузы, вкус которого бывалые алкаши делали более пикантным с помощью пороха. Так что день экзамена я встретил с раскалывающейся головой. Я не помнил, где был, как добрался до дома, и представлял собой постыдное зрелище, но меня милостиво усадили в огромном зале, до отказа набитом претендентами. Взгляда, мельком брошенного на вопросы, мне было достаточно, чтобы понять, что я потерпел фиаско. И только чтобы позабавить наблюдателей, я остановился на общественных науках, эти вопросы мне показались менее сложными. И вдруг я почувствовал, что на вчерашних дрожжах меня охватывает порыв вдохновения, который и позволил мне без подготовки каким-то фантастическим образом дать правдоподобные ответы по всем предметам. За исключением математики, которая мне не давалась, да и Богу, должно быть, так было угодно. Экзамен по рисунку, который я сдал хорошо и быстро, послужил мне утешением. «Наверняка это чудесное влияние чичи!» — заверили мои музыканты. Так или иначе, но все закончилось ощущением чудовищной усталости, и я решил написать родителям письмо о причинах и основаниях моего невозвращения домой.

• Предыдущая
• 47/124
• Следующая