Английский детектив. Лучшее - Флеминг Ян - Страница 53

• Предыдущая
• 53/156
• Следующая

Конечно, я ужасно горевал, но школа — такое место, где все забывается быстро, и домой я оттуда уже не вернулся. Последним известным желанием моих родителей относительно моего будущего было отправить меня в Англию. Я не чувствовал себя вправе пойти против него, даже когда стал настолько взрослым, что у меня появилась определенная свобода. И здесь я обрел счастье со своей английской работой, с английским браком, с английским здоровьем. Я копаюсь в своем маленьком огородике, читаю биографии политиков, поигрываю в гольф.

Но теннисом я не увлекаюсь. В школе я им не занимался и думаю, что никогда в жизни больше с ним не столкнулся бы, если бы мой директор не предложил мне билет на Центральный корт. Все равно я был в городе, так что глупо было не воспользоваться шансом попасть в Уимблдон.

Я получил настоящее удовольствие. От самого места, от зрителей, от игры, и меня не посещали тревожные воспоминания о былом до того мгновения, когда австралийский теннисист мощным ударом не перебросил мячик над головой своего американского противника, заставив того растянуться на корте.

И тогда я как будто увидел все снова.

Белый мячик летит через густой от тропических ароматов вечерний воздух.

Лежащая фигура на задней линии.

Умоляющий, отчаянный взгляд Боффа, наблюдающего, как мячик падает совсем рядом, но вне досягаемости и отскакивает прочь.

А вместе с ним его молодость, его надежды, его жизнь.

Сегодня на лице американца я увидел такое же страдание, услышал такое же неверие в его голосе.

Конечно, на кону были не жизнь, не мечты и не молодость. Но, как говорил отец, «жизнь — это игра, и играть нужно по правилам. А обман — самое страшное преступление в мире».

И у того американца с Боффом было нечто общее.

Оба мячика вылетели за линию на целых шесть дюймов.

Когда в прихожей зазвонил телефон, я услышал, что трубку поднял мой верный камердинер Дживс. Через какое-то время он просочился в мою комнату.

— Миссис Траверс, сэр.

— Тетя Талия? Что она хочет?

— Мне она этого не сообщила, сэр.

Сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне кажется довольно странным, что, подходя к телефону, я не испытал никакого, если так можно выразиться, предчувствия беды. Нет у меня мистических способностей, и в этом моя проблема.

— Привет кровной родне.

— Здравствуй, здравствуй, Берти, юный позор рода, — ответила она своим сердечным тоном. — Ты трезв?

— Как стеклышко.

— Тогда слушай внимательно. Я звоню из крохотной деревушки в Гемпшире, называется она Маршем-ин-зе-вейл. Я остановилась в усадьбе Маршем-мэнор у Корнелии Фозергилл. Она — писательница, романистка. Слыхал про такую?

— В моем списке литературы такого имени нет.

— Было бы, если бы ты был женщиной. Я пытаюсь заполучить ее новый роман для «Будуара».

Тут я сообразил. Тетя — владелец, или владелица, еженедельной газеты для полоумных дамочек под названием «Будуар миледи».

— Ну и как, получается?

— Она уже колеблется. У меня такое чувство, что еще один толчок, и она сдастся. Поэтому ты и приезжаешь сюда на выходные.

— Кто, я? Почему я?

— Ты поможешь мне уломать ее. Пустишь в ход свое очарование…

— У меня его, к сожалению, не так много.

— Ну, пустишь то, что есть.

Я вообще-то не любитель свиданий вслепую, и если жизнь научила меня чему-то, так это тому, что разумный мужчина должен держаться подальше от женщин, сочиняющих романы.

— Там еще кто-нибудь будет? Я имею в виду, какое-нибудь яркое молодое общество.

— Не скажу, что здешнее общество молодое, но, можешь мне поверить, оно чрезвычайно яркое. Тут муж Корнелии, Эверард Фозергилл, художник, и его отец, Эдвард Фозергилл, тоже своего рода художник. В общем, не заскучаешь. Так что зови Дживса, пусть собирает вещи.

Я полагаю, очень многие находят странным, что Бертрам Вустер, человек железной воли, в руках своей тетушки Далии становится мягким, как воск. Они не знают, что эта женщина обладает секретным оружием, при помощи которого она всегда может подчинить меня своей воле. Дело в том, что, если я позволю себе сказать хоть слово вопреки ее желаниям, мне будет отказано от стола, и тогда — прощайте жареные и вареные шедевры Анатоля, ее французского повара, подарка небес для желудочного сока.

Вот так и вышло, что тихим вечером 22 февраля текущего года я оказался за рулем своего старого спортивного автомобиля на просторах Гемпшира, с Дживсом на соседнем сиденье и тоской на сердце.

Нельзя сказать, что прибытие в Маршем-мэнор подняло мой дух. Когда меня провели в дом, я оказался в довольно уютной гостиной: большой камин с горящими поленьями, удобные кресла и чайный столик, источавший жизнеутверждающие ароматы тостов с маслом и кексов. Однако единственного взгляда на собравшееся общество мне хватило, чтобы я понял: я угодил в место, где все вокруг радует глаз и лишь человек ничтожен.

В гостиной находились три человеческих души, и все трое — такой же замечательный продукт Гемпшира, как знаменитый гемпширский сыр. Один — маленький гражданин с такой бородой, которая доставляет массу неудобств ее обладателю, — хозяин дома, надо полагать, — а рядом с ним сидел еще один тип, той же конструкции, но более ранней модели, его папаша, как догадался я. Он тоже был с бородой. Третьей оказалась крупная расплывшаяся женщина в очках с роговой оправой, из тех, что носят многие щелкоперы слабого пола.

Какое-то время она смотрела на меня молча, потом, сообразив, кто я такой, представила меня обществу. А затем в гостиную пожаловала тетушка, и мы стали болтать о том о сем. Вскоре Фозергиллы направились к выходу, и я двинул за ними, но тетушка Талия была начеку.

— Секундочку, Берти, — сказала она. — Хочу тебе что-то показать.

— А я хотел бы узнать, — не растерялся я, — что за работку вы желаете на меня повесить.

— Я и до этого скоро дойду. То, что я хочу тебе показать, как раз с этим и связано. Но сначала — слово нашему спонсору. Ты заметил, какой Эверард Фозергилл дерганый?

— Нет, не заметил. А он дерганый?

— Да он вообще — сплошной комок нервов. Спроси, из-за чего.

— Из-за чего?

— Из-за той картины, которую я собираюсь тебе показать. Идем.

Она провела меня в столовую и включила свет.

— Смотри, — значительным тоном произнесла тетушка и привлекла мое внимание к большой картине, написанной маслом. Я думаю, ее можно назвать классической: на ней была изображена дородная дева, почти обнаженная, разговаривающая с неким подобием голубя.

— Венера? — смело предположил я. Обычно это верный ход.

— Да. Ее нарисовал старший Фозергилл. Он тот еще художник, нарисует женщину в турецкой бане и говорит всем, что это Венера. Это его подарок Эверарду на свадьбу.

— А по-моему, хорошая картина. И патина мне нравится, — сказал я. Еще один верный ход.

— Молчал бы уже. Патина… Эту мазню и картиной стыдно назвать. Фозергилл — бездарный любитель. В общем, так: обо всем этом мне поведала Корнелия. Слушай. Как я уже сказала, он этот ужас подарил Эверарду на свадьбу, но тот слишком любит отца и не хочет его обидеть, поэтому не может просто сунуть ее в подвал подальше от глаз. Вот и приходится ему лицезреть этот «шедевр» каждый раз, когда он садится есть, хотя для него это хуже пытки. Видишь ли, Эверард — настоящий художник. Он пишет отличные картины. Вот взгляни. — Она показала на картину, висящую рядом с полотном Фозергилла-старшего. — Это его произведение.

• Предыдущая
• 53/156
• Следующая